Трудная, жестокая доля Тараса Шевченко не убила его душу, не погубила чувств, не сделала черствым его сердце. Он и в молодости любил и увлекался, был окружен вниманием достойных представительниц женского пола. Но судьбу свою они ему не вверяли, дворянки и княжны, которые одаривали его своей близостью. А после каторги и ссылки, после тяжких лет скитаний и одиночества, хрестоматийно известно - мечтал он о женитьбе, о хатке над Днепром. То ли в Ржищеве, то ли под Каневом, но чтобы Славутич не за сто пятьдесят метров, а у самого-самого порога. И стал он, сорокатрехлетний, приглядывать женщину, будущую хозяйку своей души и своего дома. Конец 1857-го-1858-й прошли под знаком красавицы-актрисы Екатерины Пиуновой. В следующем году приглянулась ему Харитя Довгополенкова, крепостная девушка, служанка в доме двоюродного брата Варфоломея Шевченко. Она отказала ему. И чуть позже, встретив чем-то похожую на нее девушку, поэт вновь возмечтал о своем супружеском счастье. Писал Варфоломею: «Без жены и над самым Днепром и в новом большом доме, и с тобою, мой друг и брат, я буду одиноким». Казалось, летом
1860-го наконец-то повезло. Девушку, так полюбившуюся ему, в письмах к друзьям уже называл своей будущей женой: «Невесту мою зовут Ликера».
«Осенью, как только управишься с полем и окопаешь наше будущее подворье, - снова пишет Варфоломею, - выбери на этом подворье наилучшее местечко и посади яблоню и грушу на память 1860 года, 28 июля». Это был день его помолвки с Лукерьей Полусмаковой...
Но уже пятого октября Тарас Григорьевич сообщает брату, что тот «хорошо сделал, не посадив яблоню и грушу; прищепи весной на дичках: они и скорее, и большими вырастут. Я со своей невестой, не поженившись, разошелся...»
Письма к брату с радостными и горькими этими строчками Тараса Григорьевича попали мне в руки уже в изданных после войны «Творах» Т.Г.Шевченко. Но с именем Ликеры Полусмаковой встретиться довелось гораздо раньше, в школе, в годы войны.
Какими же далекими кажутся ныне те дни 1942-го! Каким не близким - большое русское село Языково в Башкирии, которое дало тогда приют нам, беженцам из Украины! И каким холодным - страшный тот час, когда только что начиналась Сталинградская битва, а мы, старшеклассники, не только пытались учиться, собирать металлолом и посылки на фронт, но и, руководимые учительницей Никой Александровной, вывезенной из блокадного Ленинграда, собирались в школе на свои литературные вечера. Читала тогда, помню, стихотворения Тараса Шевченко. Они особенно звучали в те дни. И сочинение писала об «укутанном утренничи туманами родном Киеве». Наградой на одном из вечеров мне стала изящная книжка-альбом «Художник Тарас Шевченко», изданная в 1941 году на русском языке в Ленинграде. Может, из собственной библиотечки учительницы (об этом подумалось значительно позже), а может быть, задержалась в сельском книжном магазине и была куплена по случаю нашего школьного праздника. Берегу ее до сих пор.
Листая тогда альбом, обратила внимание на портрет молоденькой хорошенькой девушки, со светлой лентой на голове и лукавым взглядом больших темных глаз. «Лукерья Полусмакова» - было написано под портретом. И, возможно, забылся бы тот взгляд и та девушка, но как-то запало в душу стихотворение из Кобзаря - «Ликере» - с пометкой «На память, 5 августа 1860 г. Стрельна». «Моя ти люба! Мій друже! Не ймуть нам віри без хреста»... Не огорчили слова о том, что последние полтора года жизни Шевченко, после поездки в Украину, были омрачены неудачным сватовством.
Уже студенткой узнала, кто же она, эта Ликера. Тарасова «любимая, милая», которой посвятил он еще несколько взволнованных поэтических строф. В них жила неизбывная мечта поэта о хатке, о садике-раёчке, в котором он походит и посидит в своем маленьком благодатном эдеме. «Та в одині-самотині в садочку буду спочивати. Присняться діточки мені»...
Как же он, одинокий, убитый горем, мечтал о своем тихом жилище в Украине, о счастье с любимой женщиной, когда сватался к двадцатилетней Лукерье, горничной пани Варвары Карташевской! Это ей, юной девушке, сочинял он проникновенные лирические строки, отдавая свое сердце. «Моя ти любо! Усміхнись! І вольную святую душу, І руку вольную, мій друже, подай мені!»
И как радовался свиданиям с девушкой, которая согласилась подать ему руку и рушники!
Шевченко по-настоящему влюбился в Ликеру. Он стал часто бывать у госпожи Карташевской, гулял с Ликерой, водил ее даже к некоторым своим знакомым. Твердо решил венчаться с ней, взять ее в жены по всем законам, хотя его отговаривали от этого шага. Карташевские не были в восторге от характера и некоторых привычек своей временной горничной. И вначале удивлялись решению Тараса Григорьевича, а позже стали его попросту отговаривать. А он так утешался своей Ликерой! Как-то она простыла и захворала. Узнав об этом, Тарас очень встревожился. И, не зная, как проявить свою заботу прислал в подарок своей простуженной невесте шерстяные чулки, теплый платок и какой-то старинный металлический крест на шею с таким письмом: Надежде Михалойвне Забиле, у которой она жила на даче Карташевских: «Передайте это вот добро Ликере. Я вчера только узнал, что она захворала. Глупенькая, где-то шлепала по лужам и простыла. Пришлите с Федором мерку с ее ноги. Закажу теплые башмачки, а может быть, найду готовые, то в воскресенье привезу. Искренне Ваш Т.Шевченко. Передайте с Федором, лучше ей или нет?»
Он так мечтал о том времени, когда будут вместе, когда у них, может быть, «найдутся» дети. «Я ничего не хочу, - говорил своим знакомым, - лишь бы она «була чепурненька»...» А Лукерья жаловалась: «Такой противный! Велел, чтобы я сама убирала в комнате». Делать это ей иногда было лень, и это вызывало раздражение и гнев жениха.
Но не мелкие ссоры из-за пустяков развели их. В самое сердце вошли ему жестокие слова Ликеры, которые услужливо передали Тарасу его «друзья», открывая глаза, объясняя: невеста его не любит, выходит за него только из-за выгоды, надеясь, что он - богатый.
Двадцать пятого августа 1860 года он напишет Надежде Михайловне Забиле: «Боже мой!.. Боже мой!... Что же вы это допустили случиться такому, добрейшая любезнейшая Надежда Михайловна!.. Смешно и грешно говорить, но если бы Ликера соблазнилась жареной курицей и отдалась лакею, карманы которого, наверное, и сейчас имеют знаки этой птицы, то сердце мое не было бы так разбито, как оно теперь разбилось, при чтении последних полученных мною писем. Я не могу сказать, что знал Ликеру так, как вы, но я давно разгадал ее... Такое плохое лето!.. Какое тяжелое время!..»
Эти горькие строчки свидетельствуют больше, чем целая книга. «Искренняя душа поверила душе лукавой и обманулась в своей вере», - комментировала позже Наталка Полтавка, украинская писательница (Надежда Матвеевна Симонова) - дочь Надежды Михайловны Забилы, на даче которой в Стрельне Тарас Шевченко впервые встретился с Ликерой и где, возможно, нарисовал этот, такой привлекательный ее портрет. Ныне - экспонат Шевченковского музея в Киеве. А в Каневском музее экспонируется рушник - красным по белому полотну, вышитый Ликерой, и еще какие-то мелочи, подаренные ей несостоявшимся супругом.
Не суждено было счастье и лукавой дивчине Ликере. Она ушла от Карташевских, а обратно они ее не взяли. Служила во французском магазине, где продавала белье. А потом переехала в Царское Село и вышла замуж за парикмахера Яковлева. После его смерти, в 1904 году, переехала в Канев. В 1911-м принимала деятельное участие в подготовке к пятидесятилетию со дня смерти Т.Г.Шевченко. Дата эта широко отмечалась украинской общественностью. Лукерью часто можно было встретить в последние годы жизни у могилы Кобзаря, где она охотно рассказывала о жизни великого поэта, правда, несколько преувеличивая личное значение в ней.
...Дождливым и от этого немного грустным майским днем, где-то лет десять тому назад мы с мужем положили цветы на ее забытую могилу, только что отысканную тогда работниками Каневского музея. Букетик обыкновенных полевых цветов с Тарасовой горы. Может быть, похожий на тот «чудесный, истинно аристократический букет», который тогда, в Стрельне, в августе 1860-го преподнес ей счастливый суженый. Говорят, бросила его на пол: «Хоч би які квіти, а то - трава!..» Не смогла оценить ни души, ни чувств поэта.
Но не бросим в нее камень...