В последнее время телевидение сообщало о пушкинском юбилее не меньше, чем о предстоящих выборах или балканском кризисе. Правда, не всегда интересно, но в количественном смысле достаточно, чтобы побудить тысячи телезрителей вновь обратиться к творчеству гениального поэта.
Впрочем, уверен, что большинство людей и не отрывалось от этого бессмертного животворящего источника. В мою жизнь, например, Пушкин вошел еще в детские годы, причем не сказками, а лирикой, поэмами, повестями. И знаю, что это уже навсегда.
Пушкина можно читать и перечитывать бесконечно, как пить родниковую воду, - никогда не надоест. И я читаю и перечитываю его постоянно. А вот до его писем все как-то не добирался. Между тем именно письма являются самым интимным видом творчества. Ведь даже личные дневники большинство ведет с тайной надеждой, что когда-нибудь они станут достоянием общественности, по крайней мере наследников, а потому многие события и чувства подменяют домыслами, художественным творчеством. Иное дело переписка, здесь человек открывается, ведь адресуются письма добрым знакомым, друзьям, родственникам. Это личная переписка, совсем не рассчитанная на то, что адресованные одному человеку строки будут преданы гласности.
И вот принялся я за пушкинскую переписку.
Круг лиц, которым они адресованы, достаточно широк. Поэтому и тематика их довольно неоднородна. Обращаясь к любимой жене, он касается в основном личных проблем: «не забрюхатела ли ты? не выкинула ли?». Объясняет, что не бывает у подозреваемой Натальей г-жи Соллогуб и у других дам. Младшего брата Льва напутствует, что пора начать серьезно относиться к службе, не делать долгов и прочих глупостей. Друзьям поручает заботы о продвижении в печать своих рукописей, просит денег, сообщает о долгах, преимущественно «долгах чести», то есть карточных, поручает кому-то у кого-то одолжить, кому-то отдать…
Для великого человека, образ которого сложился у нас издавна, это более чем прозаические мелочи, но дело не в этом. Не мог же за этой суетой совсем потеряться великий Пушкин! Тот, который дружил с декабристами, который бросал смелые слова - о вольности, предвидел «обломки самовластья». С особым вниманием рассматриваю письма, отправленные друзьям вскоре после восстания на Сенатской площади, делая необходимую скидку на цензурные соображения - ну должно ведь где-то проскочить упоминание о страшной участи его друзей!
Нет, ничего нет. Лишь невероятно жестокие слова «повешенные, повешены», дескать, пора и точку поставить…
За несколько лет до этого за фривольные высказывания Пушкина отправили в ссылку, в родовое имение. Он жаждет вырваться оттуда якобы для лечения давней болезни - за границу, в Петербург или Москву. Но благорасположенный к нему император остается глухим к его просьбам, ходатайству влиятельных друзей. Пушкина это раздражает, ведь до сих пор царь сделал для него столько доброго. Действительно, стал его личным и не очень суровым цензором, помог в решении денежных проблем. И поэт в письме к шефу жандармов Бенкендорфу замечает: «Буду ждать решения участи моей, но во всяком случае ничто не изменит чувства глубокой преданности царю и сыновьей благодарности за прежние его милости».
Бенкендорфу адресована едва ли не большая часть опубликованных писем Пушкина. Он обращается к грозному шефу жандармов с любыми мелочами, и когда читаешь ответы, то поневоле задаешься вопросом - когда же суровый чиновник занимался своими жандармами, если на одного поэта, на удовлетворение его просьб тратил столько времени?
В подобных письмах не усматривалось бы ничего странного, если бы над нами не довлел хрестоматийный образ поэта-бунтаря, поэта почти революционера. Но времени прошло много, на Пушкина мы смотрим все более как на человека, а не написанную в красных тонах картину, и нам не трудно понять, что в то сложное время он, вероятно, не мог бы иначе жить. Вернее, выжить.
Но хочется сказать вот о чем. Разве гений поэта блекнет, когда мы узнаем его человеческие слабости? Да, ничто человеческое не было ему чуждо. Но это не помешало расцвести его уникальному гению. Гению, который владеет умами и сердцами людей и по сегодняшний день. Вот если бы он был политиком, тогда и претензии к его так называемому моральному облику мы могли бы предъявлять другие.
Тем же, кто хочет сохранить намалеванную когда-то икону, напомним старую истину: не читайте чужие письма. Они не вам адресовались.