Училка первая моя!
Как мы писали за тобою:
«Радная руская земля
Не одадим тебя без бою».
А ты лежишь
в холодной тьме,
В чужой украинской земле.
За Севастополь,
«жи» и «ши»,
Мы не пойдем на них войною,
Но та земля, где ты лежишь,
Да будет русскою землею.
Нашумевшее обращение президента Медведева к президенту Ющенко и эти строки, написанные поэтом Виталием Пухановым, несомненно содержат некий общий намек, в них есть общие черты. Эти особенные черты, меты, разбросанные по всей Украине, замечает даже невооруженный, неопытный глаз, настолько они привлекают внимание. Ну вот, скажем, щит «Долой НАТО!» в Севастополе, а во Львове — щит такого же размера, но с другой надписью: «Прямуємо до НАТО». На приветствие с праздником украинской Независимости один одессит ответил мне: «Это их праздник, наш будет второго сентября, в день Одессы». «Их» и «наш» — здесь ключевые смыслы, в этих ножницах застряла Украина. Или вот еще более разительный пример: если пересекать восточную границу Тернопольской области, можно прочитать надпись: «Водій, зупинись! На цьому місці у такому-то році енкаведистами було розстріляно стільки-то бійців за українську незалежність». А возвратившись всего на 10—20 километров назад, в любом селе Хмельницкой области можно увидеть памятник советскому солдату-освободителю. Как правило, он заброшенный, заросший травой и окруженный деревьями, но все-таки нерушимо стоит, поблескивая серебром на каске, далеко видимый с дороги. Двигаясь от восточной границы Тернопольской области на запад, памятник советскому солдату вы не встретите уже нигде…
Это не просто два взгляда на историю, диаметрально противоположные, как негатив и позитив… Дело обстоит и глубже, и страшнее, так как с обеих сторон дан образ врага. И когда-нибудь это заряженное ружье выстрелит, потому что водораздел проходит в сердце каждого, в его семье, под крышей его дома. Две Украины стоят ощетинившись и объединяют их общие крайности — провинциализм и национализм. Оставим спорный вопрос о том, что второе может быть обусловлено первым, если это, конечно, не так называемый профессиональный национализм. Было бы наивно думать, что «достаток всех примирит»… Но факт остается фактом: Украина разломана, как пирог, и два вида национализма работы разных резцов смыкаются именно в этом месте. Монастырь в городке Сатанов, на самой границе Хмельницкой и Тернопольской областей, обласканный Петром I, — последнее место, куда дошел российский самодержец со словами: «А дальше — Европа», и одновременно последний форпост сколько-нибудь пророссийских взглядов. «Дальше — Европа».
Как известно, национальную идею изобрел и разработал Гегель: Восток — тезис, Греция и Рим — антитезис, Германия — синтез. Западная часть Украины уверенно относится к этому германскому синтезу. А вот с Россией и востоком Украины дела обстоят не так просто. Известный факт — одна часть умов Петербурга, Москвы и Киева в конце XIX—начале ХХ века была причастна к романо-германской идее (западники), другая же отстаивала Россию и окраины как идею-в-себе (славянофилы).
Примерно в то же время, когда жил Гегель, в самом конце XVIII века, зарождается и национализм. Главная причина, его вызвавшая, — слом традиционного общества, которое существовало сотни и тысячи лет, пока рост техники и плотности населения не привел к смене самого принципа общественных отношений — пришла модернизация. В общественной жизни она проявилась, в частности, как бюрократия — общество стало «холодным» и рационализированным. То, что раньше делалось через личные связи, стало решаться посредством социальных институтов и чиновников. В результате люди лишились социальной и эмоциональной защищенности. Если раньше было сознание единства общества, а лучше сказать — бессознательное единство, то возникшая в обществе рациональность упразднила фон доверия; людям потребовалась новая защита. Разные социальные механизмы претендовали на роль такой «защиты», но в силу ряда обстоятельств победил национализм. Появление национализма в Германии связано с серией войн, нашествием Наполеона. Наполеон разбудил немецкий национализм, немцы создали образец, в котором уязвленная гордость культуры соединилась с такой философией истории, которая должна была залечить нанесенную рану и дать силы для сопротивления. А дальше национализм стал институтом, который можно было заимствовать: пошли многочисленные «изводы» — польский, итальянский, русский, украинский…
Собственно, национализм есть форма романтизма. В его основе — феномен коллективной души, представление о душе нации. Сердцевина романтизма в политике — взгляд на политическую жизнь нации как на выражение коллективной воли, не подвластной законам. Обратите внимание: в некотором смысле национализм является формой без содержания.
Исайя Берлин, философ и публицист, указывает, что все общественные объединения представляют собой воображаемые сообщества — они создаются, конструируются для определенных целей. Национализм — именно такой сравнительно недавний конструкт. Причина его возникновения, как пишет Берлин, — выделение национальной интеллигенции из среды чиновников в старых империях.
Версальский договор 1919 года, признав право наций на независимость, должен был, по идее, положить конец так называемому национальному вопросу. Оставался, конечно, вопрос о правах национальных меньшинств в рамках новых государств — их предстояло гарантировать Лиге Наций. Была надежда, что эти государства, хотя бы по собственному историческому опыту, любыми средствами удовлетворят стремление к самостоятельности со стороны этнических и культурных групп, проживающих в их границах. Что произошло дальше, мы хорошо знаем…
Конечно, история Украины не так сильно напоминает плутовской роман, как история, скажем, России или Франции. Здесь меньше было переворотов, учиненных пройдохами, вышедшими «из грязи», и в целом все протекало не так кроваво. Существует ли хотя бы одна точка, в которой взгляды украинских востока и запада соприкоснутся? Есть ли нечто, в чем обе стороны могут сойтись на дружественной ноте? Что могло бы их объединить? Увы, политологи дают отрицательный ответ: такое объединение может быть только через общего врага снаружи. Другой вопрос — в уровне «единства». Почему-то многим при словах «единое государство» видится колонна солдат, идущая в ногу. На самом деле единство целесообразно ровно в той степени, в какой оно необходимо для успешного экономического развития.
Так, в Российской империи русским считался любой гражданин империи, исповедующий православие. Советский Союз пользовался той же схемой, только разделять надо было не религиозные воззрения, а господствующую идеологию. Шанс стать «своим» давался каждому, это обязательный принцип любого социума, нацеленного на развитие и доминирование.
Именно население, живущее на той или иной территории, должно определять, как жить. Население, осознавшее общие цели и интересы. Если общих целей и интересов нет, если они не осознаны, — это не нация. Нации не существует вне воли людей, сознающих себя ею. Если угодно, можно рассматривать нацию как неписаное соглашение со множеством участников, воля которых подтверждается их общими, совместными действиями. Соотнесение себя с национальной культурой в самом широком смысле: «Пиши кровью — и ты узнаешь, что кровь есть дух».
Эту концепцию использует международное право с тех пор, когда начали образовываться национальные государства. В рамках монархии были другие отношения. Монарх, он же суверен, — источник власти внутри страны и источник воли в международных отношениях. Когда монархии стали упраздняться, возникла проблема источника власти.
Пример актуальный: если у жителей западных и восточных областей Украины не будет общих целей, общих интересов, если они не осознают свою общность, это значит, что украинская нация не состоялась. Нет единого народа — источника суверенитета и власти на всей территории — значит, нет и суверенитета, и власти. Приходи, бери что хочешь…
Собственно, идея нации и появилась как противопоставление двум другим типам организации — империи и этническим регионам. Ведь французская, испанская и др. нации, возникая, состояли далеко не из одного этноса. Известный факт: при создании французской нации по всей территории Франции насаждался французский язык, а прочие запрещались. Германия в XIX веке подавляла немецкие диалекты… Так зарождалась ксенофобия, а национализм служил ей ответом.
Любопытная деталь: конституция Франции оперирует понятием «французская нация». В Конституции же Украины фигурирует «украинский народ» как совокупность всех проживающих на данной территории. При этом стоит кому-то где-то сказать «украинская нация», как тут же начинают вопить о национализме. Филологу интересно наблюдать, как здесь расходятся понятия. Ведь «нация» по-латыни как раз и означает «народ». Впрочем, слово «национализм» — уже французского происхождения, как и «шовинизм». Последнее, как известно, ведет свою родословную со времен наполеоновских войн, когда солдат армии Наполеона Шовен неистовствовал в оккупированном французами Египте. В русском языке в XIX веке возникло также слово «народничество» — разновидность национализма, но совсем с другим оттенком. За полтора столетия оно претерпело минимальные изменения и как бы законсервировалось.
Наконец, можно услышать и такое мнение: нация — это синоним гражданства. Общность людей одной культуры и традиции, самовоспроизводящейся и устойчивой. Общность генеалогическая, еще проще — популяция. Совокупность свободно скрещивающихся особей, некоторое единство скрещиваний. И здесь есть один очень интересный момент, дающий ключ к решению проблемы, если таковое вообще возможно.
В книге Виктора Дольника дана биологическая и генетическая основа ксенофобии. Он говорил о фиксации максимальной ненависти в точках культурных отличий при самом близком биологическом сходстве. Классический пример: птицы, похожие внешне, но с разными голосами или церемонией знакомства. По Дольнику, чем ближе виды биологически, тем большую ненависть, отторжение они вызывают. В том числе и у людей. Пример, который приводит автор: русскоязычному человеку украинский и белорусский языки кажутся издевательством, злой пародией, в то время как финский или венгерский оставляют его равнодушным.
Мельчайшие детали поведения человека — что он употребляет в пищу, когда, с кем, на тарелках какой формы — могут стать необходимыми предпосылками для сохранения идентичности. В кастовых обществах, таких как Индия или юго-восточные штаты США, это распространено особенно сильно. В культурах, где застольные манеры — эмблема человека, люди не смогут есть за одним столом с тем, кто ест не так, как они, в особенности, если застольные манеры еще и классово и кастово маркированы. На это указывает Дмитрий Лихачев, замечая, что дворяне в ссылках узнавали друг друга по манере держаться за столом.
С биологической точки зрения корень национальности произрастает из той же почвы, что и корень сексуальности, это связанные, родственные вещи. И надо сказать, в националистической риторике обертоны и отголоски этой родственности прорываются подчас весьма ощутимо. Грубо говоря, национальность — это круг тех, кому инстинктивно, хотя бы на уровне потенции, симпатизируешь, кто сексуально приятен, с кем не чувствуешь барьера. Как представляется, то, что в индивидуальном плане есть сексуальность, на уровне социума — национальность. Причем такая инстинктивная общность людей принципиально несвободна; мы не свободны в своих инстинктах, бессознательных симпатиях и антипатиях. Своей национальностью человек как бы внутренне принуждаем к некоторому кругу симпатий.
Новейшее время, приметой которого стало развитие индивидуальности и свободы отдельного человека, казалось, должно было бы переработать идущие из глубин эмоциональной жизни импульсы так, чтобы национальное исчезло. Но это означало бы в то же время сознательное и ответственное отношение к собственной сексуальности. Под ответственностью имеется в виду достижение понимания: часть общества должна относиться к остальным частям так, как хотела бы, чтобы относились к ней. В этом смысле индивидуализм и национализм являются этапами эволюции сознания, и только с этой точки зрения можно рассматривать их родство.
Другими словами, правильное понимание национальной принадлежности равносильно овладению собственной сексуальностью. Тогда можно говорить о том, что «нормальный» националист — человек, овладевший своей национальной имманентностью и направивший ее в здоровое русло (это может быть культура, например). В этом месте оговоримся: речь не идет, как можно подумать, о связи идеологии национализма и эротики. Любую идеологию можно связать с эросом, что хорошо известно. Но сейчас речь не об этом. Или, если уж говорить об этих вещах в таком ракурсе, то можно было бы выразиться в том духе, что спонтанный и инстинктивный эрос надлежит преобразовывать в истинную и сознательную любовь.
Сделать это можно на разных уровнях. Один, верхний, — уровень свободной личной ответственности. Теоретически люди способны сами осознавать, что им следует делать и какими они хотят себя видеть. Иначе говоря, человек (опять же, чисто теоретически) может сам принять решение: в моей жизни не будет места инстинктивным симпатиям и антипатиям, дающим основу национальной вражде. Этим путем человечество не пошло по вполне понятным причинам. А поскольку связку национальность—сексуальность разорвать нельзя, мир стал меняться в иную, противоположную сторону — в сторону эскалации национальных чувств, пестования национального гения. Появились слова «моя нация» и тому подобное. Причем (важный момент) развивается это стихийно, вне ответственности отдельного человека, как импульсы, приходящие к нему насильственным образом, как нечто «природное», скорее даже инстинктивное.
Переводя сказанное в плоскость метафоры, рискнем предположить, что национализм (т.е. некая сила, не пожелавшая сознательно и ответственно решать вопрос национальности) на выходе получает проблему сродни той, с которой сталкивается гомосексуализм. Национализм в своей крайней аналогии есть однополая любовь. Из темной и обширной области сексуального поднимаются все новые испарения-импульсы, которые способны видоизменять социум. В какую сторону они его меняют, к чему принуждают — мы видим сами, все происходит на наших глазах.