В канун так любимого всеми старого Нового года, когда царит праздничное настроение и не хочется думать о грустном, в течение долгого времени оставалась почти незамеченной трагическая дата в истории Украины — очередная годовщина начала репрессий против украинской творческой интеллигенции. Начавшись 12 января 1972 года, репрессии продолжались в течение почти полутора лет и знаменовали тщетные попытки тоталитарной системы задушить стремление украинского народа к свободе и независимости. Около сотни ярких представителей движения шестидесятников были арестованы и брошены в лагеря; обыски затронули тысячи людей; десятки тысяч были подвергнуты допросам и запугиваниям. Именно эта волна репрессий швырнула за решетку таких выдающихся деятелей, как Иван Свитличный, Евгений Сверстюк, Вячеслав Чорновил, Василий Стус, Семен Глузман, Валерий Марченко. Был среди них и мой отец Иван Коваленко, учитель и поэт из г.Боярки. Я могла бы очень много рассказать и о нем, и о нашей семье, но затрону лишь то, что, как мне кажется, созвучно нашему времени.
13 января 1972 года не предвещало особого веселья в нашем доме. Родителям задерживали их скромные учительские зарплаты, отца на фоне гриппа прихватил ревматизм. Но моя еще детская душа все-таки ждала праздника. Мы собирались скромно, без гостей, встретить старый Новый год и отметить папин день рождения. Традиционно огромная сосна поблескивала в углу комнаты фонариками, я с нетерпением ждала возвращения родителей и брата с работы, таких интересных предпраздничных хлопот… Но именно мне довелось открыть дверь серьезным дядям в пыжиковых шапках. В свои 14 лет я сразу поняла, что это все — конец такой уютной семейной жизни, конец ощущению безопасности и защищенности, конец беззаботности и рубеж между детством и взрослой жизнью.
Восемь сотрудников КГБ были направлены для осуществления ареста «опасного государственного преступника» — немолодого (ему было уже 52) и больного учителя иностранных языков Ивана Коваленко. Он был врагом советского режима, так как посмел читать запрещенную литературу и щедро делиться ею с окружающими, но главное — писать стихи, в которых было слишком много любви к Украине и которые стремительнее расходились в самиздате.
Невеселые выпали на мою долю испытания: перевернутый вверх дном после восьмичасового обыска дом; все до единого конфискованные стихи; прощание с отцом; увольнение мамы с работы; притеснения брата; поездки с мамой в Киев с передачами и на свидание с отцом в следственный изолятор, а потом в лагерь на Урал… Существование на грани нищеты. Туманное будущее и беспокойство, удастся ли мне получить высшее образование. Переживания мамы, которую я, как умела, старалась поддержать. Подорванная нервная система, постоянное ожидание несчастья, ужас подвергнуться вербовке в КГБ и страх перед преступным государством — страшной безжалостной машиной, которая может перемолоть, выбросить на обочину или вовсе погубить…
Конечно, моя судьба была непростой, но я никогда не жалела о том, что я — дочь диссидента. С юных лет это мне дало неоценимый опыт и открыло многие простые истины, к которым иные идут годами. Я навсегда поверила в людей и в человеческую доброту, в то, что в самые смутные времена есть место благородству и состраданию. После ареста отца отсеялись случайные люди в нашем окружении, но сколько появилось новых! Скромный домик учителя-поэта считали своим долгом посетить те, кто до этого годами не давал о себе знать. Приходили, чтобы остаться друзьями на всю жизнь, бывшие ученики и совсем незнакомые люди. И каждый старался чем-нибудь помочь.
Зачастили в наш дом и сексоты. Многие из них были «з вусами і у вишиваних сорочках». Сотрудники КГБ, видимо, считали, что подобный внешний вид — непременное условие быть принятым в семье поэта, осужденного за стихи «националистического содержания». Но мне хотелось бы рассказать подробнее о том, какие взгляды разделяла семья диссидента.
В нашем доме всегда в равной мере звучала и украинская, и русская речь, в семье царил культ иностранных языков, родители переходили на французский язык (оба закончили романо-германский факультет Киевского университета), если что-то не предназначалось для детских ушей. Отец знал четыре иностранных языка, мой брат, блестящий переводчик Олесь Коваленко, — с добрый десяток.
Иван Коваленко называл себя «западником» и горячо отстаивал идею, что каждый народ должен подпитываться из сокровищницы мировой культуры. Огромная библиотека отражала папины пристрастия не только к украинской, но и к русской, французской и английской литературе. Среди самых близких друзей семьи были люди разных национальностей — этому просто не придавали значения. Но вместе с тем украинский язык был предметом особого восхищения — не слепого и заезженного, а такого, который доступен только человеку с лингвистическим образованием и знанием нескольких иностранных языков: с доказательной базой, со сравнительным анализом и ссылками на авторитеты. А страстная горячая любовь отца к Украине звенит в каждом его стихотворении, отзываясь если не в содержании, то в особом национальном колорите. И я абсолютно уверена, что такая всепоглощающая глубинная любовь к Украине в наибольшей мере присуща выходцам из села (отец родился в с.Лецьки на Переяславщине).
Это были страшные парадоксальные времена, когда человеку отказывали в самом естественном чувстве — любви к своей Родине. Патриотизм тогда называли национализмом, и вряд ли эта «терминологическая путаница» изживет себя в ближайшее время.
Что же объединяло людей, которые приходили в наш дом? Конечно, самым близким был круг единомышленников, с кем можно было отвести душу и часами делиться мыслями и идеями, тем, что удалось услышать по «вражеским голосам», новыми самиздатовскими произведениями. Люди эти были самыми разными — от интеллектуалов до самых простых тружеников. Были в этом кругу и члены КПСС, потому что не партийностью или ее отсутствием определялось, достоин ли человек уважения. Основными критериями в оценке человека были честность, правдивость, любовь к людям и глубокая порядочность. Именно эти качества мои родители старались прививать и своим ученикам*. И это тоже не могла им простить советская власть: честность и порядочность отдельных граждан — это самый большой враг любого преступного режима. В нашем доме царил дух шестидесятничества, который предполагал уважение к личности, критическое отношение к окружающей действительности, непримиримость к нарушению прав человека, стремление к справедливости, веру в победу идеалов и бесконечную любовь к Украине.
И я необыкновенно счастлива, что во время помаранчевой революции именно такая атмосфера была на Майдане. Так хочется верить, что наше общество доросло до понимания того, что в любви к Родине и в стремлении к справедливости не может быть барьеров — ни языковых, ни национальных, ни социальных, а главное, что должно объединять людей, — это общие идеалы, стремление к правде и свободе.
Все это бурное революционное время мамин телефон не умолкал, ей звонили ученики, друзья и просто знакомые. Никто не спрашивал, как она относится к происходящему, и практически каждый начинал одинаково: «Ирина Павловна, поздравляем вас: то, за что вы с Иваном Ефимовичем боролись всю жизнь, свершилось!» И очень символично, что в первые дни революции боярские депутаты Александр Корж и Артур Козачук сразу после сессии местного совета сначала забежали в дом поэта с известием, что наша Боярка признала своим президентом Виктора Ющенко, и только потом помчались в Киев, чтобы сообщить об этом с трибуны Майдана. Именно в эти дни нашей родной улице присвоили имя отца, а на доме, который он построил своими руками и которым поэтому так гордился, появилась скромная мемориальная доска: «Тут с 1960-го по 2001 год жил и творил украинский поэт Иван Коваленко»…
Но так ли уж уникален мой опыт дочери диссидента? Я уверена, что нет. Нас, детей диссидентов, великое множество. Ведь основное значение слова «диссидент» — это «инакомыслящий». А таких в советские времена было очень много. Это неучтенная и неизученная часть общества, которая вынесла из тоталитарных времен неприятие лжи, абсолютную стойкость к любой идеологической обработке, умение сопоставлять красивые слова с реалиями жизни, понимание того, что стабильный кусок хлеба не окупает попрание идеалов и свобод. Именно эта часть общества путает карты самым ловким политтехнологам и политическим авантюристам. И я рада, что я — одна из многих…
* О педагогической деятельности учителей Коваленко читайте «Фактор икс или полвека спустя»
(«ЗН» № 28, 2003 г.)