ХХ век заканчивает свою историческую стометровку — до финиша рукой подать. Приближаясь к нему, мы можем уже сказать, что человечество подросло еще на сотню лет. Подросло, поумнело, может быть, даже подобрело. Но каким остался сам человек, наполнявший уходящий век собственной жизнью и деятельностью? Какой осталась у него потребность в другом человеке, свидетельствующая о мере его гуманности, любви и доброты?
«Заниматься любовью»
И в конце ХХ века общество и мир устроены так, что человек нуждается в человеке прежде всего как прагматик. Наш практический ум остается по-прежнему запрограммированным преимущественно на пользу и выгоду, а выгода всегда использует человека, как свое средство, своего раба. Тут, казалось бы, и раздумывать особо нечего: раз человек — средство, то средством надлежит пользоваться.
К счастью, подобными ситуациями жизнь не исчерпывается. В ней остается нечто, где голой пользы и выгоды нет. Если, скажем, человек смотрится в другого человека, чтобы через него прочувствовать и понять себя, то это означает, что другой есть для него уже не средство добычи выгоды, а его зеркало и мерка. Все мы постоянно зеркалим и измеряем друг друга, но что в конечном итоге преобладает: то, что мы просто люди, или то, что мы мужчины и женщины?
Имеются разные ответы на этот вопрос в том отношении, что мы, как среднеарифметические люди, «двуногие существа без перьев», в общем понятны, даже скучноваты друг другу, а вот как мужчины и женщины — являемся чрезвычайно интересными, но менее понятными экземплярами, потому что мерки мужского и мерки женского индивидуально различны и несводимы друг к другу. Природа раздвоила единую родовую сущность человека, определив вечное сосуществование двух начал и половин, одна из которых, как утверждают знающие толк в мужчине и женщине итальянцы, является более сильной, вторая — значительно лучше.
Но цивилизация, развиваясь через прогресс культуры и нравственности, обеспечивших «очеловечивание» человека, его одухотворение, интеллектуализацию и гуманизацию, синтезировала половую любовь — едва ли не единственное средство, способное особо соединить эти два начала в их собственных мерках, не нарушив последних и не принося кому-либо из них никакой выгоды. Чему-либо другому подобное соединение не «по зубам». Почему? Потому что за пределами любви равный масштаб, прикладываемый к человеческим противоположностям, нивелирует, переиначивает мужское и женское. Любовь же не переиначивает их мерки и не заставляет подменять одно другим.
Однако и в любви не так все просто, о чем свидетельствует любовный опыт человечества. Последний многомерен, богат различными случаями, но кое в чем и однозначен. И если взять ХХ век, то он полон странностей любви, заставляющих крепко задуматься о ее судьбе. Что с этим непонятным явлением происходит: то ли оно упрощается и извращается до неузнаваемости, то ли, вырождаясь, исчезает, а на его место в век прожженного рационализма, прагматизма, бюрократии и технократии приходит нечто другое, и в следующем столетии люди должны будут что-то предпринять, дабы возвратить любовь, грешницу и мученицу, в лоно своей интимной культуры?
Даже словесно подтверждается, что любовь одолевают метаморфозы, блокируя прежде всего ее духовный строй и чувственно-эмоциональный потенциал. Кто сегодня говорит — «любить», «любимые», «любящие», «полюбившие»? Только тот, у кого давняя, «нафталинная» память. Все остальные говорят: «заниматься любовью». Это и есть показательная расхожая фраза конца нашего века, концентрированно отражающая состояние «любодеяния» в интимной сфере. Заниматься любовью — что-то наподобие заниматься вязанием, испечением блинов или даже разведением кроликов в свободное время. А где же безумие любви, ее трепетная романтика? Где ее страдание, идеализация, экзальтация? Где страсть любви, когда-то пересиливавшая разум рыцарей, трубадуров и миннезингеров, героев Шекспира и Пушкина, Данте и Гете, Лермонтова и Байрона, Дюма-отца и Дюма-сына? Где, наконец, «зло любви» — тенью сопровождавшая ее ревность, которая, позволив любви возвысить предмет страсти, унижала, а иногда даже убивала его? Когда, как писал некий ученик в сочинении по литературе, «Отелло рассвирипело и убило Дездемону», то это был как раз тот трагичный случай, подтверждающий, что ревнивая любовь зла...
Конечно, дикий поступок ревнивца Отелло для страдающего от любви рационалиста конца века непостижим и неприемлем, но куда девалась ревность, цивилизованно защищающая и оберегающая любовь? Если сегодня не любят, а только занимаются любовью по производственному принципу и в пределах свободного времени, то что это — прогресс или регресс в отношениях полов? Что же вмонтировал в эти отношения ХХ век, предоставив мужчине и женщине невиданную ранее свободу выбора полового партнера? Когда-то ни этот выбор, ни возможность любить или не любить далеко не всегда зависели от полюбивших. Это — факт и это была трагедия личности и любви. Но сегодня трагедии подобного рода в другом, когда любить не могут, не умеют, а потому и не подозревают, что не хотят, по совсем иной причине — оскудения души, измельчения, усыхания чувств, создающих весьма тощий, как прожиточный минимум, интим. Его, разумеется, ничто уже не поднимет до огнедышащих высот любви, потому что занимающиеся любовью «производственники» не обладают страстью и духовностью, соответствующими ее уровню. Какая же любовь на закате века?
Отношения «мужик — баба» и смысл любви
Чтобы говорить о сегодняшней половой любви, следует понять кое-что существенное в ней из более давней истории. Главное — какими были и какими стали социальные и нравственные отношения между мужчиной и женщиной, их личностная эволюция, раскрывающая прежде всего меру женского равноправия и нелицемерное признание его мужчиной (без этого обстоятельства о возникновении любви в истории нечего и говорить). Эта эволюция шла одновременно двумя путями, предусматривавшими разные общественные координаты оценок полами своих социальных позиций и ролей.
Первый путь тянется через всю историю официальной семьи, собственности и власти. Это — взаимоотношения мужчины и женщины по типу мужик — баба, подчиненные их грубой жизненной, практической потребности друг в друге. Здесь женщина полностью зависима от мужчины-собственника, властелина, эксплуататора как его «обслуживающий персонал», рабыня, работник, жена, орудие деторождения, половой партнер и т.п. В результате она и воспринималась им «холодно», эмоционально нейтрально — не столько как женщина, сколько как полумужик. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик».
Второй путь — отношения внеофициальные, по типу пылкий рыцарь (позже джентльмен, денди, кавалер) — прекрасная дама сердца. В этих взаимоотношениях мужчина и женщина свободны и равны, их притягивала друг к другу не грубая потребность, а женственное в женщине и мужественное да благородное в мужчине. Действовал роковой культ женского очарования, который был понят и остро воспринят мужчиной как предмет поклонения. Любовь родилась у путников, шедших именно по этой дороге, заставляя мужчину восхищаться, страдать и «болеть» женственной женщиной. Собственно, на этой дороге он облагораживался, становился глубоко чувствующим, но именно под влиянием покоряющей и очеловечивающей его женщины-любимой. В интимности же без любви мужчина оставался по-прежнему, так сказать, недочеловеком.
В европейской культуре половая любовь не такое уж давнее чувство. В первоначальных формах она возникла еще в древнегреческом мире (например, у пастухов и пастушек, уединявшихся далеко в горах, а у свободных граждан — как интим с гетерой). Возникла любовь за пределами официальной семьи, долго ее не признававшей и не культивировавшей. Собственно, это еще не была любовь в нашем понимании, поскольку многого ей недоставало, особенно равенства полов и духовности. Но она перекочевала в средневековье, пленив рыцарей и их дам. Особо выделялся куртуазный тип любви, глубокочувственной, осуществлявшейся как таинство и игра и предполагавшей героические деяния как доказательства совершенства личности. Все это способствовало распространению культа любви в культуре и обществе. Лишь постепенно, уже при капитализме, любовь соединилась с семьей, а культура и мораль XIX—XX веков окончательно закрепили принцип взаимной любви как важнейшее условие для заключения брака. Тем самым любовь признана в качестве самостоятельного блага высшего порядка, имеющего безусловную ценность для личной жизни человека, возвышающую его индивидуальность.
«Смысл человеческой любви, — пояснял российский философ В.Соловьев, — вообще есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма». Глубокая и точная мысль! Любовь требует оправдания и спасения индивидуальности именно через жертву эгоизма. Все же остальное в индивидуальности человека должно под действием любви расцвесть, облагородиться, выплеснуться наружу его действительным чувственным и духовным богатством. Другими словами, любовь и человечность синонимичны. Отсюда вытекают и социокультурные задачи любви: соединить в «истинного человека», в целое мужчину и женщину как безусловные, высшие друг для друга ценности в их расцветших индивидуальностях, облагородить этих естественных половых партнеров.
Такова любовь в своем предназначении, в идеале, по своей общественной природе. Но в жизни-то ею «пользуются» не ангелы, а смертные и грешные люди-прагматики, которые и любовь подгоняют, вольно или невольно, под ее жесткие законы. И тут следует снова присмотреться к мужчине.
«Недочеловек» и дефицит женственности
Кто в любви главный? По логике вещей — женщина. Именно ее изначально любят, именно она перпетуум мобиле любви, потому что является для мужчины таким же вечным магнитом, возведенным в ранг носительницы общественного сладострастия, ненасытным потребителем которого является, конечно же, сильный пол. Но беда слабого пола в том, что женщина, будучи главной в любви, не может быть более важной в ней, чем мужчина — этот властелин, сладострастный эгоист и непревзойденный лицемер. Не может по той причине, что с момента своего «всемирно-исторического поражения» (Ф.Энгельс) она вынуждена жить в мужском обществе, соревноваться с мужчиной, «омужичиваясь» в этой конкуренции. Несомненно, мужчина, конструируя общество «для себя», по своим меркам, затрудняет, а то и вовсе деформирует формирование в женщине ее особого качества-оружия — женственности. Утратив или утрачивая это качество, женщина теряет средство покорять и властвовать над мужчиной, рискует на всю жизнь остаться в системе грубых отношений «мужик — баба».
Конечно, при матриархате было не так. Там женщины, имея абсолютную власть, правили неотесанными полуобезьянами-мужиками, так сказать, де-факто и де-юре. Но там любви не было и в помине. Мужчина, разорвав путы этого правления, «отомстил» женщине тем, что поставил ее в мужские условия формирования своей женственности. В соответствии со своими интимными потребностями он окружил себя тремя женскими типами: семейная женщина (супруга, жена), рабыня, гаремная женщина (проститутка, гетера, любовница, сексуальный партнер и т.п.). И если цивилизация рабыню упразднила, то это не слишком большая потеря для него, ведь остались две другие женщины. Несмотря на то, что любовь соединилась с браком и семьей, а супруга по идее воплотила в себе женщину-обслугу и женщину женственную (это должно было побудить мужчину стать однолюбом), он не отказался от гаремной женщины, «протащил» ее за собой через весь двадцатый век и с прежней деловитостью и настойчивостью тянет ее в третье тысячелетие.
Что же получается? Получается традиционно двойственное сексуальное поведение мужчины. Семейный мир для него тесен, семья не может исчерпать или ограничить половой потенциал этого «человеко-зверя». И если по каким-либо причинам в обществе вдруг ослабнет семейственная традиция, «загоняющая» мужчину в семью, он может легко переключиться на открытое построение гаремов, как он строит их сегодня подпольно под вывеской скромных кабинетов и комнат «интим-услуг».
Ну, а женщина, что предпринимает женщина? Движимая своим женским инстинктом и катастрофично теряющая женственность, она включена в погоню за мужчиной, усваивая его пороки быстрее, чем он успевает их замечать. Она изо всех сил старается приспособиться к нему, бросая на алтарь судьбы жалкие остатки своей женственности, но чаще — и свой секс, и свою фактуру, идя по сути на все, начиная от сексуальной стилизации нарядов, участия в бюст-парадах и кончая ночными стриптиз-клубами и панелью. Закон симметрии действует неотвратимо: раздвоенному мужчине может соответствовать только такая же раздвоенная, лишенная гармонической целостности и женственности женщина. Но в этих условиях действует и другой закон: если особое качество-оружие у женщины убывает, то у нее остается единственное средство привлечь и попридержать возле себя мужчину, отбив соперниц, — секс. Чем он искуснее, тем больше гарантий в успехе. Этим и объясняется тот факт, что реальная интимная жизнь почти всей второй половины двадцатого века функционировала под эгидой не культа любви, хотя в нравственном сознании он наличествовал, а культа секса.
Таким образом, становится понятно, откуда вытекают метаморфозы и странности любви на исходе века — из господства «недочеловека» и дефицита обуздывающей его женственной женщины.
«Одноэтажная любовь»
Раздвоенность личностей половых партнеров рассекает их интимную жизнь на две разноуровневые части: высший уровень — любовь, низший — рафинированный, оснащенный современной техникой и технологически доводимый до совершенства секс. Последний — агрессивный соперник любви, базирующийся главным образом на примитивной мужской и женской сексуальности, вращающейся вокруг физического удовольствия. Упиваясь им, многие до высшего «этажа» не доходят.
Еще в прошлом веке исследователи предрекали «сексуальную революцию», которая на Западе в общем уже прошла, достигнув кульминации в середине 1970-х годов, после чего «сексуальный всплеск» ослаб. Люди, немного «погусарив» и разрядив накопившуюся от достатка половую энергию, возвращаются к более-менее нормальной, упорядоченной интимной жизни. Главный вывод, констатирующий последствия «секс-взрыва», состоит в признании расширения сексуальных границ брака вплоть до попыток создания брачных коммун. Это обстоятельство пошатало институт семьи и брака, словно ветер дерево, но не смогло разрушить или устранить его. Ныне, по закону контрастов, например, в США, усиливается ориентация на семейные ценности, супружество как отношения ответственной взаимозависимости и чистоту совместной жизни.
В нашей стране упоение «сексуальной свободой» в разгаре, запоздавшая «сексуальная революция» продолжается. Ситуация такова: секс процветает, любовь чахнет на почве кризиса личности.
Итак, мужчина-«недочеловек» и бегущая за ним неженственная женщина-«баба»... Что между ними? Двойной стандарт половой морали рухнул, последняя быстро либерализовалась, прихватив низкую сексуальную и духовную культуру обоих партнеров. Плюс к этому — доллар, неожиданно ворвавшийся в сферу отношений полов. Он усиленно проституирует эти отношения, так как все подвергает купле-продаже. То же делает и усиливающаяся нищета, заставляющая многих юных гражданок добывать средства продажей своих прелестей.
Спрос на целомудрие ушел в прошлое: 97—98% городских молодых женщин считают практику добрачных связей «нормальной» и «естественной». Но опыт часто парадоксальный: рано ушедшая от девичества женщина слишком поздно приобретает все атрибуты «женской мудрости». Приобретение же опыта культуры любви вообще стоит под вопросом.
Научно-технический прогресс, вызывая интенсификацию психической деятельности человека, вместе с тем убивает его эмоциональную реактивность — способность отзываться чувствами. На потоки информации он тоже отвечает эмоциональным торможением, стремясь выудить сведения для интеллекта. А ритм жизни ускоряется, требуя расторможенности и «вездеуспевания». Следствие всего этого — максимальная мобилизация и упрощение сексуальности как растормаживающей и переключающей на иные ощущения отдушины. Для любви, требующей духовной личности, душе надобно трудиться. Любовь, чтобы она жила, особенно в семье, надобно поддерживать. Для секса такой «работы» не требуется, тем более, что нравственно измельчавшая литература и развращающий вся и всех телеэкран стремятся поддерживать в молодых поколениях иллюзию, будто трагедия неудовлетворенного или радость удовлетворенного инстинкта — это и есть трагедия или радость любви. Такие же иллюзии губят любовь и в семье, сокращая ей век и увеличивая количество разводов.
Но подмена ценностей — свидетельство заблудшей, утратившей корни, ориентиры и себя личности. Конечно, многим чрезвычайно трудно входить в изменяющуюся по новым точкам отсчета жизнь. Но какими бы эти точки отсчета ни были, истина заключается в том, что если женственность пошла на убыль, то это означает, что прежде убыли в том же направлении определенные культурные и нравственные ценности, а также мужские достоинства, изменился стандарт мужественности и женственности. И тут, в заключение, следует подчеркнуть, что в дальнейшем кодекс женственности будет в значительной мере зависеть от того, во-первых, какую формулу наиболее удачливой брачно-семейной жизни изберет мужчина — по сговору, сексу или по любви, и, во-вторых, в какой мере женщина согласится поддерживать для него в массовом порядке институт любовниц, опирающийся как на его, мужчины, богатство и власть, так и на набирающую социальную мощь индустрию вечерних, ночных и прочих развлечений. Формирующийся новый класс «хозяев жизни» уже вовсю использует для этих целей хорошо оплачиваемые стимулы.
И все же, как бы там ни было, но от необходимости гармонического сочетания двух линий в отношениях полов — мужик — баба и рыцарь — дама — ни обществу, ни мужчине и женщине никуда не уйти. Прогресс культуры и нравственности все равно будет тащить их на верхний «этаж» интимной жизни, где надобно быть способным к любви.