А эта улица даже меньше Тарасовской (всего каких-то полтора десятка домов на двух кварталах), но она, пожалуй, еще более привлекательная и известна далеко за пределами Киева уже по одной только причине, что на ней расположены несколько музеев, может быть, лучших в городе, не посетить которые, находясь в столице Украины, просто невозможно. И еще одна немаловажная примечательность. Если первая улица выделяется своей удивительной крутизной, то вторая - редкой односторонностью в том смысле слова, что дома там расположены фактически только на одной стороне - нечетной, а на противоположной, четной, лишь два академических здания в самом начале улицы - и все!
Перед моими окнами и балконом вообще никаких тебе строений. И такое же «нулевое визави» перед всеми без исключения жилыми домами нашей улицы. Высокие каштаны по-домашнему привычно лезут ветвями в окна нашего четвертого этажа. За каштанами, прямо напротив дома - парк имени Тараса Шевченко с памятником поэту в центре, а уже за парком, на Владимирской, красное здание университета, носящего его же имя. И самый крупный из многочисленных музеев Тараса Григорьевича тоже находится тут - на углу Терещенковской и бульвара опять-же Шевченко. Если по той же стороне пересечь бульвар, то вас встретит Музей русского искусства с богатейшей коллекцией картин-шедевров (полотна Брюллова и Боровиковского, Айвазовского и Крамского, Шишкина и Сурикова, Левитана и Репина, Врубеля и Рериха и многих других выдающихся мастеров), а на расстоянии считанных метров - столь же богатый Музей западного и восточного искусства, и художественные сокровища как бы заманивают вас к себе в гости.
...Была когда-то ничем не привлекательная улочка с названием Алексеевская, пока не привлекла в прошлом веке внимание мудрого и преуспевающего предпринимателя Николы Артемьевича Терещенко (замечу, кстати, что по документам - именно НиколЫ, а не Николая или Миколы). И все лучшее на нашей улице связано так или иначе именно с этим светлым именем. О нем в последнее время, слава Богу, писалось немало хорошего, но я хочу привести попавшийся мне однажды на глаза документ, который так пришелся по душе и своей стилевой манерой-формой, и содержанием, что я не поленился переписать его в блокнот дословно. Речь идет о приветственном адресе городских властей тайному советнику Н.А.Терещенко по случаю его 80-летия в 1899 году, почти сто лет назад. В нем говорилось: «...В день благославенного восьмидесятилетия Вашей жизни Городское Общественное Управление свидетельствует Вам глубокосердечный привет, преподнося Вашему Превосходительству фотографические снимки всех тех учреждений, которые созданы в нашем городе при щедрой Вашей помощи. Да послужат они в сей день отрадным для Вас воспоминанием добрых дел, совершенных на пользу населения Киева. Желая навсегда увековечить среди киевлян незабвенное имя Ваше, Городское Управление присваивает одной из центральных городских улиц, прилегающей к Вашей усадьбе, наименование «Терещенковской улицы».
Как было принято при советской власти, сразу же после революции имя Терещенко («фабрикант-сахарозаводчик-эксплуататор») заменили сначала почему-то на Герцена, а потом, спохватившись, - на революционера-большевика Чудновского. В 1955 году вновь неожиданно переименовали (на сей раз тоже без видимых причин) - в улицу Репина, и только недавно справедливо возвратились к исконнозаслуженному названию Терещенковской, хотя старожилы все равно продолжали упрямо называть ее именно так. Напомню, что не только лучшие здания выстроены тут этой славной семьей. Дело еще и в том, что сам Никола Артемьевич и его сыновья, особенно Иван и Федор, как и женившийся на их сестре Варваре Богдан Ханенко - все они были неутомимыми собирателями картин и меценатами. И если терещенковская коллекция стала основой Музея русского искусства, то ханенковская - Музея западного и восточного...
К последнему теперь, уже в наши 90-е годы, присоединили соседний жилой дом № 17 с выдвинутым далеко вперед над тротуаром большим балконом на двух высоких тонких колоннах. С этим домом у меня связано одно неординарное воспоминание юности: в его подвале я провел летом 1942 года ночь в оккупированном немцами Киеве.
Мы жили в .соседнем № 19, откуда 18-летним студентом-добровольцем я ушел на фронт. Попал в 26-ю армию, которая вместе с другими соединениями Юго-Западного фронта вскоре оказалась в гигантском котле, и начался известный кошмар 41-го года. После двухнедельных безуспешных попыток прорвать вражеское кольцо я был в одном из боев ранен и взят немцами в плен под Лохвицей на Полтавщине. В многотысячной колонне военнопленных прошагал до Александрии на Кировоградщине. Опускаю, как там удалось бежать, как чужие люди кормили и лечили, как помогли достать липовые документы на имя Кипниченко и устроили работать на маленьком железнодорожном разъезде вроде как стрелочником, как однажды перевел там стрелку под движущимся эшелоном с военной техникой, чем на короткое время остановил движение поездов... Одним словом, нужно было срочно смываться оттуда и я решил добираться до Киева: авось найду кого из довоенных друзей, может, узнаю, успела ли мама с моей сестричкой эвакуироваться из Днепропетровска, куда я отправил их на барже по Днепру...
Оказавшись в Киеве, пошел на Терещенковскую, покрутился в парке, на одной из скамеек заметил соседей по дому, которые меня, конечно, не узнали (просто в голове не укладывалось, что я вдруг могу появиться в оккупированном Киеве). Пришлось прикинуться партизаном и намекнуть, что я с группой людей. Слегка припугнув растерявшихся соседей, я потребовал связать меня с нашей бывшей домработницей Наташей, которая после моего ухода на фронт оставалась в нашей квартире. Теперь там жил какой-то чин из управы, а Наташу переселили в подвал соседнего дома № 17. Я просил передать Наташе, что завтра буду ждать ее на бульваре Шевченко на скамейке против нынешнего желтого корпуса университета в четыре часа. Это был, разумеется, рискованный шаг, но иного выхода у меня не было. Мы встретились, Наташа дрожала от страха. Пришли к ней в подвал, куда она перенесла кое-что из нашего имущества (я тут же надел на себя свой довоенный джемпер). Всю ночь, не смыкая глаз, проговорили, а на рассвете я ушел, договорившись, что вечером прийду снова. Наташа показала мне открытку от мамы из Днепропетровска, где сообщалось, что завтра вместе с сестрами они эвакуируются на восток - уже ради этой весточки стоило рисковать и добираться до Киева...
В конце дня, с трудом подавляя волнение, я шел по парку, когда у памятника Шевченко меня вдруг остановил прихрамывающий парень с нашей улицы, мы даже не были знакомы, я только знал его в лицо и то, что зовут его Володей.
- Наташу утром забрали в гестапо, - сказал он. И, кивнув в сторону моего дома, добавил: - Там напротив, в парке, человек на скамейке в черном костюме - он поджидает тебя.
Сказав «спасибо» и пожав Володе руку, я, не раздумывая, повернул в сторону Владимирской, прошел по Толстого до Тарасовской и через забор перелез в «Ботанику» - университетский Ботанический сад с густыми зарослями, пещерами и оврагами, где с детских лет я знал массу потаенных мест. Нужно было прийти в себя да и мне просто некуда было деться. Не вдаваясь в подробности, замечу, что на следующий день я «слинял» из Киева и вновь оказался в нем уже через 4 года, в 1946 году, когда демобилизовался из армии.
Сразу после войны вместе с друзьями мы произвели что-то наподобие частного расследования, чтобы понять, что тогда произошло. Была на месте Наташа, и тот самый Володя, и те соседи по дому. Пришли к такому выводу, что никто специально не предавал меня, а просто само появление мое в оккупированном Киеве в 42-м году было настолько неожиданным, что вызвало среди жителей улицы некоторый переполох, об этом заговорили, пересказывая друг другу сенсацию, пока не докатилась она до какого-то гестаповского стукача. Но, слава Богу, все закончилось благополучно, поскольку я, предупрежденный, тут же бесследно исчез, а Наташу на следующий день отпустили. Правда, уже после войны на меня еще долго показывали пальцем старожилы нашей улицы, дескать, это тот, который наделал шороху, рискнув появиться тут при немцах...
Да простится мне этот автобиографический экскурс, но, ей-Богу, он как-то сам по себе вписался в интерьер Терещенковской улицы, ибо, хотите верьте, хотите - нет, но до сих пор, навещая живущих там в нашей старой квартире детей и внуков, я каждый раз невольно вспоминаю то один, то другой эпизод из событий 42-го года в оккупированном фашистами Киеве. Хотя прошло более полувека...
Но возвратимся на сегодняшнюю Терещенковскую. Как я уже писал, на ней всего-то меньше двадцати зданий, а в их число входят помимо названных крупных музеев еще и академический Музей ботаники и новый литературный музей в бывшей «Коллегии Галагана», и два академических института - математики и ботаники, медицинский институт и районная детская больница, типография Академии наук и ее же издательство «Наукова думка». Вот такой богатейший научно-культурный конгломерат. А чисто жилых домов - раз, два - и обчелся. Но зато - какие дома! Чего стоит, например, четырехэтажный дом № 5 с несколькими мемориальными досками. Я бывал здесь несчетное множество раз - у маститых Павла Тычины и Миколы Бажана, у писателей послевоенного поколения, моих ровесников Павла Загребельного и Василия Большака. Но больше и чаще - в квартире № 5 на третьем этаже у Нины Владимировны и Миколы Платоновича Бажанов. Последние два десятилетия своей жизни он часто вызывал меня гулять в Шевченковский парк.
- Как всегда, у Тараса? - то ли спрашивал, то ли предлагал он по телефону.
Я переходил через дорогу и, поднявшись по ступенькам на главную аллею, еще издали узнавал его высокую и статную фигуру. Начинали бродить вкруговую по аллеям. Сколько интереснейших вещей узнавал я во время этих прогулок, сколько любопытнейших историй, участником или свидетелем которых был Микола Платонович! После прогулки он частенько приглашал к себе, мы заходили в его уютный кабинет, усаживались в старинные глубокие кожаные кресла и продолжали беседу, попивая крепкий грузинский чай (иногда вперемежку с более крепким грузинским коньяком). При этом затрагивались и творческие вопросы, связанные с нашими общими делами - для меня, признаюсь, весьма приятными. Дело в том, что все свои произведения в прозе, точнее - в жанре публицистики и эссеистики, Микола Платонович отдавал на русский перевод мне, начиная с книги «Люди, годы, даты», вышедшей в Москве в моем переводе еще в 1967 году, и кончая мемуарным однотомником «Воспоминания и раздумья», увидевшим свет, увы, уже после смерти автора. Всегда буду благодарен судьбе за счастливые часы дружеского общения с замечательным Поэтом и удивительным Человеком! Я много писал о Бажане еще при его жизни да и теперь не оставляю этой, кажется, бездонной темы, хотя не так-то просто постичь и охватить величайшее многообразие всего, что он успел сделать для Украины и ее культуры. Бережно храню десятка два его теплых писем и открыток, книги с трогательными дарственными надписями, оригинальные фотографии...
Вот и на публикуемом тут снимке Микола Платонович и я с дочерью Ириной стоим напротив дома № 7 на Терещенковской, а справа видна большая очередь киевлян в Музей русского искусства - так бывает почти всегда, когда там разворачивается новая выставка. Но если вам мало двух художественных галерей в обоих музеях и устраиваемых в них время от времени тематических выставок, то могу еще предложить нечто вроде музея под открытым небом, как я не раз делал, желая поразить воображение моих иногородних или иностранных гостей. Впрочем, даже мало кто из киевлян знает это «бесплатное приложение» к музеям на Терещенковской. Находится это «нечто» в тылу Музея западного и восточного искусства. Войдя в глубину нашего общего с № 17 двора, взгляните вверх налево - и на музейной стене, а также брандмауэре самого высокого на улице здания № 13 (так называемого дома железнодорожников) вы неожиданно для себя увидите вдруг прекрасную «Украинскую Мадонну», горьковского Данко с горящим взором и другие оригинальные мозаики, выполненные на высоте примерно третьего этажа - плод бескорыстного и благородного труда художника Василия Федоровича Овчинникова, заслуженного деятеля искусств Украины, с 1936 года и до конца своих дней неизменно возглавлявшего музей.
Говорят, что после освобождения от немцев Киева, где в центре оставалось много развалин, художник предлагал украсить торцы голых стен всякого рода мозаикой. Писал соответствующие письма-предложения, бегал по инстанциям, но власти не реагировали, мол, не до того сейчас... И тогда упрямый художник на свой страх и риск возвел в музейном дворике высокие леса и маячил на них все свободное время (мне приходилось видеть его там работающим и рано утром, и поздним вечером), создавая свои мозаичные рисунки - сначала большую ветку каштана со свечой, потом голову конармейца в буденовке и, наконец, Украинскую Мадонну размером примерно 8х5 метров. Таким необычным образом Овчинников пытался привлечь внимание властей к своей идее, и продолжалось это не один год. Так, во всяком случае, гласит красивая легенда, родившаяся в нашем дворе. Давно уже нет на свете Василия Федоровича, а мозаики его, как нечаянное открытие еще одного уголка Мира прекрасного, радуют глаз жителей Терещенковской и их гостей. Так что, милости просим, приходите на нашу славную улицу, смотрите - вход свободный...