Ее имя кануло бы в Лету, если бы не остался необычный дневник. Первые его строки двенадцатилетняя девочка вывела на французском языке: «Я сама составила всю программу своего ученья». Дневник был издан во Франции, где Мария Башкирцева прожила почти половину своей рано - в 23 года - оборвавшейся жизни и записи вела до последних дней.
И сразу это имя окружил ореол легенды. Книгу сравнивали с «Исповедью» Руссо. Следом дневник перевели в Англии, Германии, Америке. Оценивали его искренность и правдивость. Что ж, дневнику и положено быть таким. В книге бьется, дышит, говорит, спорит, страдает, радуется душа и личность незаурядная. А к тому же она - наша, полтавчанка из местечка Гавронцы, что всего в восьми верстах от гоголевской Диканьки. Ей посвятила свою первую книгу («Вечерний альбом») Марина Цветаева. И там строки:
Но почему она была печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может, ей - и в небе счастья нет?
Печальная. Она? Богачка, наследница пяти тысяч десятин земли знаменитого полтавского чернозема. Красавица, с тяжелым узлом золотых волос, вся - обаяние и грация. Такой лишь захотеть - и будет хоть графиней, хоть даже маркизой. Умница. Французский, английский, итальянский знает с детства. Латинский и древнегреческий добавляет к ним, потому что Гомера, Шекспира, Данте, Бальзака, Платона надо читать только в оригинале. Сборник трудов Платона зачитан до потрепанности.
Рядом с нею - предчувствие, она может поделиться им только с самым надежным другом - дневником: «Ведь я не проживу долго, дети слишком умные…». И все же не дописывает фразу до конца. Но уж если такая ждет ее судьба, то клятвенный себе приказ через несколько страниц: «Ни минуты потерянного времени!» Да ведь и гадальщик сказал однажды обожавшей свою необычную дочь матери: «Сын будет как все люди, а дочь - звездою».
А судьба все безжалостней. Уже в 14 лет начались боли в правом легком. В 16 - лучшие врачи Парижа и Ниццы нашли у нее чахотку. В 18 - Мария Башкирцева стала глохнуть. Значит, не быть ей уже никогда певицей, о чем мечтала с детства. А ведь знаменитый парижский профессор пения Вертель пророчил это.
Но долой отчаяние! Она неплохо рисует, она станет известной художницей. И до изнеможения - в походы по музеям и галереям Франции, Испании, Италии, Германии. Рим ее поражает. «Город странный, дикий и утонченный», - делится с дневником. Как много прекрасного уже создано до нее художниками! А ей надо начинать с азбуки. Без расчета на свои физические силы, с фанатичной одержимостью она торопится. Успеть!!! И семилетний курс известной Парижской художественной академии проходит за два года. Теперь есть верная гавань, где и ее кораблю есть место, где она почти счастлива. И заверяет в этом дневник: «Здесь все исчезает, не имеет ни имени, ни фамилии, тут перестаешь быть дочерью своей матери, тут каждый имеет искусство перед собой и ничего более, и чувствуешь себя от этого свободной и гордой».
И вот первая победа! В Салоне выставлена ее картина, и возле нее постоянно толпятся люди. Но цена такого успеха чрезвычайно высока. Работа по двенадцать часов: «Сплю прямо в мастерской, кровать железная и очень узкая». Она уже не аристократка. Она - признанная художница. Но душу точит другое: одиночество. Рядом - любящие родные, но как они скучны! Подруг у нее нет. Ей не о чем с ними говорить, нечего им поверять. Им не взлететь на ее высоту. А если так, уж лучше все доверить дневнику: «Никогда не нужно позволять заглядывать в свою душу, даже тем, кто вас любит». Такое одиночество - страшно.
Друг ей нужен, но равный по духу. Этим и продиктовано письмо к Мопассану - анонимное. Но и он, величайший из знатоков всех тайн женских душ, не сумел ни разгадать, ни понять, что перед ним нечто необычное. И личного свидания не получит. А дневник Мари день ото дня все грустнее: прошло желание славы, успеха. Последние записи уже кричат об одиночестве: «Моя душа так долго ищет родной души. Но у меня никогда не будет подруги. О чем буду с ней говорить». За что же она - изгой в этом мире среди людей? За то, что поднялась выше, увидела дальше? Или за то, что поняла: есть в мире нечто, что дороже самой жизни?
Кому сказать об этом? Кто поймет все смятение ее требовательной души? Только он, дневник: «Человек непременно нуждается в чем-нибудь высшем, стоящим над его жизнью». Но если не верить и в это - тогда для чего жить. Остается только умереть.
Она и умерла от чахотки, в Париже. Последняя строка дневника: «Мне слишком трудно подниматься по лестнице». А потом было еще одиннадцать дней жизни. И родные, находившиеся рядом, говорили, что в эти дни она вспоминала родную Полтавщину, как наряжалась там в крестьянское платье, надевала на шею монисто и шла в лес. Просила за нее побывать в Киевской Лавре. Последние слова сказала внятно: «Мне так хочется гавронских вишен и яблок». Как не вспомнить дневниковую запись о далекой родине: «Там все такое родное, сердечное, прямое, простодушное».
И все же Мария Башкирцева стала первой российской художницей, чьи картины приобрел Лувр.
Говорят, что ее картин было больше ста. Они хранились в полтавском имении семьи. И погибли при бомбежке в последнюю войну. Остались несколько полотен в Люксембургской галерее и в Ницце. В запасниках Русского музея России тоже есть несколько картин Марии Башкирцевой, но выставляется одна - «Дождевой зонтик» - талантливая предвестница Ренуара. Картин ее у нас, в Украине, нет. И «Дневник Марии Башкирцевой» на ее родине не издавался ни разу! А ведь его называли одной из самых замечательных книг XIX века, самым искренним и ценным документом, оставленным людям человеком талантливым, незаурядной и трагической судьбы. И перевели во многих странах.
И как тут не провести аналогию с Надей Рушевой, чья выставка картин тоже торжественно прошествовала по многим странам. Смотрела когда-то ее и я, думая, откуда у 16-летней девочки такое знание людей, эпох, балета, даже античности, Шекспира и Пушкина, Лермонтова и Толстого, Тургенева и Экзюпери? Как она сумела проникнуть в сущность философии «Мастера и Маргариты» Булгакова? Когда она успела создать свои одиннадцать тысяч рисунков? Где, в чем кроется тайна незаурядности двух жизней - Марии Башкирцевой и Нади Рушевой? В пять лет, услышав по радио мелодию «Венского вальса», Надя тут же нарисовала к нему серию рисунков. «Илиаду» читала с фломастером в руках. Мудрые медики после ее смерти объясняли, что мозг Нади Рушевой - гениален, а физическое развитие за ним не смогло угнаться. Вот почему в 16 лет - инсульт. И гибель.
После выставки Нади Рушевой я стала искать альбомы с ее рисунками. Хотя бы наборы открыток. Спрашивала художников, искусствоведов и почитателей таланта юной девушки. Шестнадцать лет прожила она недавно рядом с нами, но так и поныне не издан ни ее альбом, ни даже рисунки в открытках…
Блок о Пушкине сказал: «Молния блеснула - гений родился». Намекнул: этот дар - свыше. Дневник Марии Башкирцевой талантлив потому, что его писала, жила в нем, радовалась и страдала личность незаурядная, очень талантливая. И еще одно: она - из наших земель, полтавчанка из местечка Гавронцы, что в восьми верстах от гоголевской Диканьки. Стало быть, когда-нибудь этот дневник переведут и на украинский…