О религиозных изменениях в мире и в Украине
«От чего мы ушли?»
Богословы, социологи и философы всего, без преувеличения, мира внимательно следят за изменениями в религиозности населения посткоммунистических стран. Напряженно всматриваясь в социальное пространство, над которым десятилетиями ставился масштабный квазиатеистический эксперимент, интеллектуалы пытаются отыскать ответы на вопросы, имеющие принципиальное значение для осознания человеком самого себя. А именно: может ли быть религия преодолена вообще? Не объясняется ли ее выживание в предельно неблагоприятных условиях укорененностью в самой человеческой сущности? Что произошло со страной «массового атеизма», где «научно-материалистическое» мировоззрение ну почти полностью победило? И что такое «религиозное возрождение», о котором без устали пишут и говорят вот уже несколько лет?
Ответы на эти вопросы подразумевают нахождение некоей исходной координаты, четкого осмысления того, как любил повторять Горбачев, «от чего мы ушли». И тут обнаруживается, что, вопреки колоссальным усилиям пропагандистского аппарата, миллиону (!) атеистических лекций только в 1984 г., бесчисленным постановлениям и изощренным гонениям, «новая историческая общность» так и не стала безрелигиозной. Западные эксперты, вчитываясь в работы советских социологов, давно обнаружили, что результаты их исследований совершенно не соответствовали их же выводам о триумфальном шествии научного атеизма. В свое время профессор Канзасского университета В.Флетчер, основываясь только на советских источниках, пришел к выводу, что верующих в СССР не менее 25 - 30%. Причем если для Центральной России эти цифры представлялись ему высокими, то для Прибалтийских республик и Западной Украины безусловно низкими.
В «судьбоносном» 1985-м, согласно официальным, но закрытым данным, священники отпели 40,7% умерших в том году жителей Украины и окрестили 20,8% родившихся. А в Нидерландах, например, эти цифры в то же время составили 30% и 28% соответственно. Однако в отличие от Нидерландов, в цифры по Украине не верили ни те, кто их представлял, ни те, кто их требовал. Разрушить схему, в соответствии с которой чугуна и стали должно было с каждым годом выплавляться все больше, а крещаемых и отпеваемых граждан становиться все меньше, тогда мало кто решался. «Справную цифру» поддерживали и священники, для которых нерегистрируемые обряды служили порой основным источником дохода, а чрезмерная активность неизбежно грозила неприятностями, и функционеры, рапортовавшие об успехах в идеологической работе.
Другими словами, в стране, где искоренение религиозности возводилось в ранг официальной доктрины, а священник был эмигрантом в собственной Отчизне, население сохраняло приверженность религиозным ценностям не меньшую, по крайней мере, чем в некоторых странах, где эти ценности всемерно культивировались.И вот в 1988 г. М.Горбачев признается польским интеллектуалам, что в отношении религии «мы наломали немало дров», встречается с патриархом Московским и членами Синода, дает наконец добро на массовое открытие храмов. В течение 1988 - 1990 гг. количество религиозных организаций в Украине ежегодно возрастало примерно на треть. Но, думаю, само предположение о том, что один лишь взмах начальственной руки - пусть и архитектора перестройки - открыл в сердцах наших сограждан «эпоху религиозного возрождения», для многих из них покажется унизительным. Особенно для тех, кто платил полторы месячные зарплаты за томик Священного Писания или годами безуспешно ходатайствовал об открытии храма. Ведь существовавшего количества церквей, семинарий, монастырей не просто недоставало - их было оскорбительно мало. И трехкратное увеличение числа религиозных организаций в Украине в 1995 г. по сравнению с 1988 г. - это естественный процесс восстановления церковно-институциональной структуры в масштабах, необходимых для более или менее полного и достойного выражения религиозных чувств.
Однако стали ли мы больше верить в Бога после того, как нам это позволили?
К чему пришли...
По данным серьезных социологических исследований около половины взрослых жителей Украины считают себя религиозными. Три четверти из них - приверженцы православия, примерно каждый десятый - греко-католицизма. Довольно высок - свыше 7% - удельный вес «просто» верующих, не идентифицирующих себя ни с одной из религиозных организаций. Остальные 8% приходятся на долю римо-католиков, протестантов, мусульман, иудеев и др.
Религиозная половина украинского общества выглядит достаточно предсказуемо. Женщин тут заметно больше, чем мужчин; люди старше 60 лет наиболее религиозны, но на втором месте - юноши и девушки моложе 20 лет, демонстрирующие более высокую религиозную сориентированность, чем средние возрастные группы. Интеллигенция религиознее работников, занятых в промышленности, а предприниматели-собственники - управленцев, распоряжающихся государственным имуществом. Запад выглядит набожнее востока и юга страны, украинцы - русских, поляки - евреев.
Удельный вес декларирующих свою религиозность медленно, но неуклонно растет. На просьбу оценить изменения в своем отношении к религии на протяжении последнего года, респонденты неизменно утверждают, что оно стало более уважительным, либо всегда таким и было. Буквально единицы заявляют о своем разочаровании в религии. Прослойка «убежденных атеистов», истончившаяся по последним опросам до невозможности, продолжает убывать.
Но вместе с тем культовая активность наших сограждан остается невысокой: систематически посещают богослужения не более 12 - 15% населения, регулярно материальную поддержку Церкви оказывает даже еще меньший процент. Обеспокоенность материальными проблемами, состоянием здоровья, ростом преступности значительно превосходит по значимости боязнь Божьей кары за содеянные грехи, а значимость религии уступает в личностных ориентациях таким ценностям, как семья, благосостояние, социальный статус и др. Даже в западных областях почти половина опрошенных не исповедуются и не причащаются. Недавно епископ - помощник Львовской архиепархии Украинской греко-католической церкви Юлиан Гбур признал, что из множества присутствующих на литургии, в таинстве евхаристии участие принимают буквально единицы.
Короче говоря, у нас нет достаточных оснований утверждать, что мощное развитие религиозно-институциональной структуры, кардинальные изменения в отношении политической элиты к религии и Церкви сопровождаются массовым порывом к святому и небывалым увеличением людей с ярко выраженной религиозной доминантой в поведении.
Причем если по материалам Украины, учитывая фрагментарность и заидеологизированность советских социологических исследований религии, об этом судить сложно, то регулярные опросы в некоторых странах «народной демократии» свидетельствуют об этом достаточно определенно. Практически не изменился по сравнению с социалистическими временами уровень деклараций религиозности в Польше, Словении, Венгрии. В других странах (Чехия, Словакия, Болгария, бывшая ГДР) он вырос в среднем примерно на 20%. В основе этого роста - целый ряд обстоятельств и не в последнюю очередь обычный человеческий конформизм, заставляющий личность приводить свое поведение в соответствие с господствующими в обществе тенденциями (интересно, что 6% неверующих поляков имеют религиозные практики еженедельно и чаще, а еще 18% - несколько раз в году!).
Еще одно, пожалуй, даже более серьезное обстоятельство, открывает интереснейший результат всесоюзного опроса общественного мнения времен горбачевских реформ. Респондентов, полагавших, что религия способна принести пользу «мне лично», оказалось более чем вдвое меньше тех, кто считал религию полезной для всей страны. То есть большая часть перестраивавшегося общества апеллировала к религии, надеясь, что с ее помощью можно будет обезопасить тот мегатоннаж проблем, перед которым оказалась бессильна официальная идеология. Но лишь меньшая часть осознавала, что религия может просветляюще и преобразующе воздействовать на мир очень специфическим образом - через преобразование человеческих душ. Не всех скопом, а каждой в отдельности.
Цинично-инструментальное использование религии в тех или иных целях, особенно очевидное в странах бывшего СССР, уже перестало изумлять. Не слишком сложные расчеты президентов, лобзающихся с иерархами и даже изредка отмечающихся в храмах, давно уже «вычислены» и гневно обличены публицистами. История ХХ столетия, конечно же, запомнит чудесные превращения вчерашних марксистов в пылких христиан и даже богословов с мировыми именами. Но вряд ли кому-нибудь в здравом уме прийдет в голову, рассуждая о нынешнем интересе «ново-старой» номенклатуры к религии, вспоминать имена П.Б.Струве, С.Н.Булгакова, Н.А.Бердяева и С.Л.Франка.
Подозрения, что «религиозного возрождения» у нас не получается, что крестятся и молятся у нас не регулярно и не всегда искренне, стали клубиться в интеллектуальных собраниях и толстых журналах. Как обычно, начали роптать на народ «вообще», слишком долго блуждающий пустыней неверия и никак не способный отыскать обетованную землю с источником незамутненной веры. Но народ «вообще» тут как раз и не виновен. Если уж кого и обвинять, то обвинять надо человека как биосоциальное существо, его антропологическую природу.
«Человек религиозный»
Еще ветхозаветные пророки и реформаторы религии стали различать внутреннюю и внешнюю религиозность. Современные социологи говорят о религиозности «первичной и вторичной» (В.Кларк), «основанной на личном опыте и базирующейся на подчинении общепринятым нормам» (Р.Аллен и Б.Спилка), «интернализованной и институционализованной» (Г.Оллпорт) и т.д. Но речь идет, собственно, об одном и том же. Для одних людей религия выступает самодостаточной и всеохватывающей ценностью, а для других она орудие достижения целей, находящихся, собственно говоря, вне религии. Существование типа «внутренне религиозной личности», интуитивно открытого в древности, ныне всесторонне обосновано современными научными методами. Такая личность может и не быть связанной с формальной религиозной организацией; она постоянно обуреваема противоречиями и напряженно ищет ответы на вопросы о конечном смысле как определенной социальной структуры, так и структуры самой жизни. Такая личность, по мнению известного американского психолога А.Маслоу, своими действиями похожа на единоверцев, однако никогда не сводит эти действия к чисто формальным актам. Большинство людей, по его мнению, забывает о субъективных религиозных переживаниях и начинает рассматривать религию как совокупность неких навыков, поведенческих клише; они демонстрируют религиозность почти автоматически в ответ на определенные раздражители - песнопения, органную музыку, возжигание свеч, каждение ладана и т.д. Подлинная же религиозность означает способность к высшим переживаниям в любое время и при любых условиях. По А.Маслоу, человечество имеет всего две религии: религию способных к высшим переживаниям и религию тех, кто к таким переживаниям не способен.
Если попробовать предельно упростить проблему, то можно утверждать, что во все времена существовали люди глубоко внутренне религиозные и верившие вне зависимости от того, кто и что жег на улицах: инквизиция еретиков или комсомольцы иконы. И рядом с этими людьми жили, толпились в храмах, возносили молитвы те, для кого религия всегда оставалась орудием политической, этнической или культурной мобилизации, ценностным языком, на котором говорят об очень важных для современников, но все же не вечных реальностях.
Религия может быть протестом против бездушной унификации или символом борьбы против угнетателей, вызовом режиму либо этносохраняющей силой. Но все это лежит вне религии. Религиозные диссиденты в бывшем СССР, кстати, едва ли не первыми заговорили об опасности для христианства, которая исходит от людей искренних, бегущих от мертвящей лжи официальной идеологии к религии как к своего рода «контридеологии», а не как к пути и восхождению, требующих каждодневного перерождения.
Историк без труда назовет эпохи и страны, когда и где религия сыграла выдающуюся роль, но навряд ли назовет времена и земли, которые бы были «набожнее» всех остальных. В мемуарах священников, старинных хрониках, отчетах епархиальных архиереев мы то и дело встречаем и примеры высокого молитвенного духа, и сетования на утрату современниками веры и благочестия. Святой Серафим Саровский был, между прочим, современником и соотечественником императора Александ-
ра I, который почувствовал необходимость обратиться к Евангелию лишь в дни нашествия Наполеона и тогда же обнаружил, что эта Книга в его библиотеке отсутствует.
Достаточно просто и образно очерчивает проблему академик Б.Раушенбах. Обращая внимание на то, что удельный вес глубоко верующих людей примерно одинаков в очень различных по своим характеристикам обществах, академик говорит об условном «гене» религии, который сродни музыкальному слуху - либо он есть, либо его нет.
Причем очевидно, что «внутренне религиозные индивидуумы» никогда не составляли большинства общества - вне зависимости от того, какой нам представляется роль религии и Церкви в ту или иную эпоху, в том или ином уголке планеты. Разумеется, во времена, когда религия выступала всеохватывающим универсумом, а Церковь имела в своих руках мощные рычаги управления и сомнения в ее догматах могли стоить жизни, религиозное поведение масс кардинально отличалось от поведения эпохи секуляризации. Но секуляризация - процесс структурно-институциональный главным образом, а не личностный. Общество, его знания, его институты развиваются, усложняются и дифференциируются: от религии отделяется мораль, искусство, политика. Но на духовную напряженность «человека религиозного», скажем так, этот процесс не оказывает решающего влияния.
О религиозной культуре
Изменения фокусируются на социальных группах, прослойках, на сферах культуры, на этнических общностях, даже в рамках одного этноса, разделенного политическими барьерами и государственными границами.
То, что лишь каждый западный немец утверждает, что он не верит в Бога, а на востоке страны об этом говорит половина опрошенных, еще не означает, что в новых землях ФРГ во столько же крат меньше людей, которым присуща так называемая «черта трансцендентности». Корректнее вести речь о разных уровнях религиозной культуры, под которой (культурой) понимают религиозную насыщенность всего социального пространства, приверженность народа церковному институту как хранителю традиций и этнической идентичности, состояние религиозного воспитания, надежность механизма трансляции религиозных знаний от старших поколений младшим и т.д. Впрочем, «и т.д.» - это история народа, огромное количество больших и малых факторов, побуждающих, скажем, 83% поляков ежевоскресно отправляться на мессу, в то время как в Венгрии подобным образом поступают примерно 23%, а в Чехии - 13%.
Поэтому-то, когда были сняты ограничения на создание религиозных общин, в райисполкомы ринулись не жители почти полностью расцерковленного юга и востока Украины (в Запорожской области после хрущевской кампании осталось 8 действующих православных храмов, в Крыму - 14), а верующие областей, которым посчастливилось, как ранее говаривали, «позже встать на путь социалистического развития». За 7 последних лет в самой маленькой по численности населения Черновицкой области было создано религиозных общин вдвое больше, чем в самой густонаселенной Донецкой. Обычно в таких случаях понимающе вспоминают о том, что украинский Запад несравнимо «религиознее» остальных регионов, но это не совсем точно. Более правильно было бы сказать, что Церковь и все, что связано с ней, остается для галичан, волынян и буковинцев неотъемлемой составляющей образа жизни и системы социальной коммуникации, а для Донбасса и Приднепровья историческая Церковь эти функции в значительной мере утратила. Но новые религиозные движения, апеллирующие к человеческой экзистенции и обещающие спасение, собирают полные стадионы и в Харькове, и в Днепропетровске, и в Донецке.
Многие эксперты, изучающие религиозные изменения в странах Центрально-Восточной Европы, полагают, что по мере трансформации посттоталитарных обществ, уровень религиозной культуры тут будет повышаться. Однако есть достаточно свидетельств в пользу того, что и в других странах намерены впредь более уважительно относиться к религии. Ведь в конце XIX - начале ХХ века большинство социологов были уверены: религия навряд ли «дотянет» до начала третьего тысячелетия. Мир казался уже всецело расколдованным, и человек более не желал уступать Богу право управлять им. Но ХХ столетие жестоко наказало самоуверенное человечество, и оно внезапно ощутило себя пассажиром на эскалаторе, бегущем вниз. Крах идеологий, погоня за прогрессом, оказавшимся фантомом, глобальные проблемы современности заставили его обратиться к первофеноменам, архетипам, укорененным в самой человеческой природе. Философы начинают утверждать нечто совершенно противоположное тому, о чем они говорили в начале столетия. Они даже позволяют себе спорить с Ницше и обещать, что «Бог никогда не умрет. Человек не даст ему умереть».
«Следует ожидать, что религия существовала и будет существовать во всех обществах во все времена», - пишет немецкий религиовед Д.Гольдшмидт. «Священное возвращается!» - утверждает известный американский социолог Д.Белл.
В каких формах будет происходить это возвращение на сей раз? Предположений на этот счет достаточно, но прогнозы, строившиеся на пролонгации восходящих тенденций и на игнорировании нисходящих, почти всегда бывали посрамлены. Впрочем, возможно, мы уже присутствуем при возвращении и то, что представляется секуляризацией, на самом деле есть религиозной трансформацией, тем, что классик американской социологии Т.Парсонс назвал «новой реформацией».