Год назад в рамках постоянно действующего «круглого стола» «Религия и власть — проблемы взаимодействия», проводимого Украинским центром экономических и политических исследований им.А.Разумкова, наши церковнослужители, несколько напуганные напором, с которым продвигался проект нового закона о свободе совести, высказали желание поработать над Концепцией государственно-церковных отношений. На этой неделе проект Концепции был вынесен на обсуждение.
То, что проект Концепции состоялся, заслуживает отдельной похвалы. Собрать представителей «не любящих», противоборствующих, местами даже отрицающих друг друга конфессий и религиозных организаций не просто «поговорить», а создать документ, определяющий дальнейшие отношения религиозных организаций с государством и их место в обществе, уверена, было непросто. Еще сложнее было выработать устраивающие всех формулировки по особо сложным вопросам. Таким, например, как получение церковью статуса юридического лица — полярность мнений по этому поводу пришла к компромиссу в формулировке «способствовать церквям в получении». В вопросе о присутствии церквей в школе и вузах компромисс получился несколько двусмысленный — нет, нельзя, но христианскую этику преподавать будем. Довольно детально разработаны вопросы социального служения — во многом концепция, собственно, и настаивает на весомости социальной роли церкви. Достаточно четко звучат ограничения на политическую деятельность церквей — фактически церковь отделяется от политики и политического процесса, но при этом сохраняет за собой право оценки политической и социальной обстановки. Можно сказать, церковь закрепила за собой официальный статус «совести нации» — посмотрим, сумеет ли она им воспользоваться. В то же время совершенно скрылись в тумане вопросы экономической и хозяйственной деятельности религиозных организаций. Вопрос собственности, о котором до сих пор так много говорили священнослужители, присутствует в концепции разве что в виде отголоска. По-видимому, на данном этапе максимальная неопределенность — это и есть тот вариант, который устраивает всех или почти всех.
Высокой оценки заслуживает положение концепции об ответственности Церкви за деятельность организаций мирян (братств, сестринств, миссий), религиозных СМИ, когда они оскорбляют религиозные или национальные чувства граждан, занимаются подогревом межконфессионального/межнационального раздора, за содержание импортированной религиозной литературы, аудио- и видеоматериалов. Реализация этого положения была бы серьезным шагом вперед в деле снижения агрессивности в межконфессиональном диалоге (чтобы не написать «брани»), который ведется на страницах иных церковных изданий, или количества захватов зданий отдельными «инициативными группами». Владыки от них старательно дистанцируются, но при этом как-то не верится, что они «не в курсе». Интересно в этом положении еще и то, что «религиозное» и «национальное» тут образуют пару.
Концепция имеет ряд сильных сторон — связанных в основном с институциональным самоопределением религиозных организаций. В то же время говорить о том, что она может стать основой всего комплекса законодательства о свободе совести, рано. Во-первых, потому, что она, как и заявлено в названии, лимитирует главным образом государственно-церковные отношения. Посредством этого документа представители церквей и религиозных организаций стремятся создать законодательную базу для нормального функционирования своих общин. Это можно понять — и между собой у них отношения сложные, и притеснения со стороны государства мы еще тоже хорошо помним. Поэтому главное — разметить территорию и вернуть потерянное. Но дело в том, что законодательство в области свободы совести в первую очередь должно защищать интересы и свободы человека, а уже потом — интересы религиозной организации, церкви или даже целых «традиций». Поэтому говорить о концепции государственно-церковных отношений как основе законодательства о свободе совести рано. В то же время это ничуть не обесценивает ее весомости в качестве государственно-церковного договора.
Во-вторых, невооруженным глазом заметно то обстоятельство, что над концепцией работали главным образом представители христианских церквей и религиозных организаций. И получилась она насквозь «прохристианская» — с определения «традиционной религиозной культуры» начиная и рекомендацией по введению в школе «Христианской этики» заканчивая.
Об этом хочется сказать подробнее. С тем, что в Украине не должно быть государственной церкви, все более-менее согласны. Это отрадно. В то же время нет препятствий к получению некоторыми конфессиями особого статуса «предпочтительных» — в нескольких эпизодах проекта концепции делает ударение на «традиционных формах» религиозности и даже «традиционных религиях»: в разделе о правах государства сказано, что «допускаются и признаются только такие ограничения в сфере обеспечения свободы совести, которые диктуются необходимостью… сохранения религиозной традиции общества; в разделе об обязанностях церквей — «уважать и принимать во внимание историко-культурные традиции общества» и в разделе о направлениях государственной политики в области обеспечения свободы совести — «способствовать ... сохранению традиционной религиозной культуры общества».
За разъяснением животрепещущего вопроса «Что же это за традиционная культура такая?» обратимся к приложению, содержащему «основные термины и понятия». Вот как там объясняют, что такое «традиционная религиозная культура украинского общества»: «совокупность (целостность) религий, исторически присущих народу Украины, формировавших его культуру и ментальность, фактически признанных обществом как общая ценность и общее культурное наследие. В этом контексте показательно фактическое признание государством и обществом выдающейся роли христианства киевской церковной традиции (православие и греко-католицизм) в формировании культуры и ментальности украинского народа, что проявилось в учреждении крупных христианских праздников в качестве государственных праздников Украины, трансляции христианских богослужений государственными теле- и радиоканалами. Несомненным является вклад в культуру и ментальность украинского народа как этнического и политического сообщества католицизма в его западной традиции, протестантизма, ислама, иудаизма, религий национальных меньшинств, которые столетиями живут в Украине и обогащают ее духовно-культурное наследие, способствуют ее самобытности и открытости мировому сообществу, препятствуют унификации населения и обезличивания Украины в глобализующемся мире».
Определение заслуживает читательского внимания. Например, потому, что церкви «киевской традиции» получают наконец то, чего они давно добивались, — признания «особого статуса». На вопрос о том, что же это за «совокупность религий», которую наше общество признало «общим культурным наследием», ответ подсказан здесь же, в определениях, — речь идет о «выдающейся роли церквей киевской христианской традиции». Эти церкви — три православные конфесии (УПЦ, УПЦ КП и УАПЦ) и «примкнувшая к ним» УГКЦ, последнее время неустанно подчеркивающая свою неразрывную связь с «киевской традицией» и преемственность Владимировому крещению. Оставим в стороне сложные взаимоотношения между этими конфессиями и их взгляды на «традиционность» друг друга — кому сейчас легко? Важно то, что при декларации «равенства всех» мы все же имеем несколько конфессий с «особым статусом». То есть все церкви равны, но некоторые — «равнее». Конечно, исключительно из благородных намерений создать достаточную базу для борьбы с деструктивными сектами. Да и в Европе так принято. Вот только мы не Европа. Не в смысле географического положения, а в смысле ситуации с внутренним церковным и национальным примирением. Так что к чему приведет «особое равенство» некоторых церквей — покажет время.
Занимательно также то, что в рамках концепции одобрены трансляции богослужений на государственных каналах (разумеется, только «традиционных» церквей), а также ситуация вокруг религиозных праздников, которые получили статус «государственных». Заметьте, «государственных», а не каких-нибудь там «общенациональных», «всеукраинских» и т.п. Каким образом авторы концепции собираются обосновывать «государственность» религиозных праздников в условиях отсутствия государственной религии? Будем надеяться, что это не «концептуальное» определение, а лишь небольшая терминологическая путаница между государственными праздниками (типа Дня Независимости или Дня Конституции) и религиозными, которые государство дает возможность верующим беспрепятственно отмечать, объявляя определенные дни выходными в масштабах страны.
Вся сложность и противоречивость идеи об «особом статусе» некоторых конфессий отразилась в тех разделах концепции, в которых речь идет о присутствии церкви в школе. С одной стороны, декларируя недопустимость пропаганды тех или иных религиозных воззрений в школе, концепция предусматривает введение в общеобразовательных школах Украины курса основ христианской культуры. Что само по себе вполне отвечает идее «сохранения традиционной религиозной культуры», но совсем не соответствует идее «равенства всех религий», задекларированных в этой же концепции и еще меньше — запрещению пропаганды определенной религии в школе. Разумеется, надо чем-то жертвовать. В данном случае ради достижения высокой цели сохранения традиций мы жертвуем такой «малостью», как одна из индивидуальных свобод. Что ж, нам не привыкать.
Некоторые утверждения концепции, посвященные современному состоянию государственно-церковных отношений, звучат несколько натянуто. Например, то, что на современном этапе принцип отделения трактуется государством в смысле «запрещения участия церкви в общественной жизни» представляется сомнительным. При желании религиозные организации могли и могут проповедовать в армии, содержать приюты и хосписы, открывать приходы на территории больниц, заниматься благотворительной и душпастырской деятельностью, обращаться к народу посредством СМИ. Другое дело, что время от времени представители разных конфессий натыкались и натыкаются на «политически мотивированные» препятствия в подобной работе со стороны чиновников разных уровней. Но, с другой стороны, и социальную активность церковников — в первую очередь представителей «традиционных» конфессий — до последнего времени нельзя было назвать повышенной. Создалось впечатление, что церкви не столько стремятся участвовать в социальной жизни, сколько ждут от государства признания исключительного права на это участие именно для своей конфессии.
Тем не менее при всей спорности оценки современного состояния государственно-церковных отношений, определение церкви как института гражданского общества, который не может быть отделен от общества, и принцип невмешательства государства во внутрицерковные дела обнадеживают. Впрочем, вопрос о возможности реализации этой свободы остается открытым. Институт гражданского общества — это, конечно, хорошо. Но только при наличии этого самого гражданского общества. А пока что в Украине трудно себе представить институт, отделенный от государства настолько, что сможет оказать государству, когда то сильно-сильно попросит. Вот ведь и сама концепция допускает некоторые ограничения свободы совести. Разумеется, в «экстремальных» условиях — для защиты конституционного строя, общественного порядка, общественной морали, здоровья, прав и законных интересов человека и гражданина. Нет нужды говорить, что в нашей стране такие понятия, как «защита общественного порядка» и тем более «конституционного строя», можно при желании применить как угодно, равно как и «защиту общественной морали». Чтобы согласиться на подобную расплывчатость в определении границ свободы совести, нужно быть романтиком во взглядах на украинскую власть. А уж если эти ограничения допускаются еще и ради «сохранения традиционной религиозной культуры общества», то вопрос о реальной возможности свободы совести становится еще интереснее. И церкви, и государство стремятся оградить человека от возможной опасности несанкционированного вторжения в его «традиционную религиозность». Что ж, такая забота делает им честь. Вот только наше личное понимание своего права на свободу совести так же, как и наше личное определение собственной «традиционной религиозности», снова осталось за скобками.