Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований.
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»
Мотив раскаяния или его отсутствия относится к вечным сюжетам человеческой культуры. Достаточно вспомнить библейские истории, древнегреческие философские трактаты, пьесы Шекспира, романы Достоевского... Современные психологи рассматривают способность переживать раскаяние как ключевое качество человека морального — в отличие от того, чьи мотивы поведения определяются исключительно страхом наказания или желанием награды. С другой стороны, неспособность к раскаянию является одним из главных признаков социопата и психопата.
Анатомия раскаяния
Во многих современных языках слово «раскаяние» имеет либо греческий корень, означающий «изменение своего образа мыслей», «резкий поворот», либо латинский корень «кусать» с приставкой, выражающей повторение, т.е. «многократно, постоянно кусать самого себя». И тот, и другой элемент — «резкое изменение отношения» и «самоедство» — непременно присутствуют в переживании раскаяния. Недаром великая американская поэтесса Эмили Дикинсон назвала это чувство «пробужденной памятью», «неизлечимой болезнью» и «преддверием ада», а великая русская поэтесса Анна Ахматова заклинала:
Все приму я: боль и отчаянье,
Даже жалости острие —
Только пыльный свой плащ раскаянья
Не клади на лицо мое!
Отказ от раскаяния бывает связан с боязнью показать свою мнимую слабость (хотя на самом деле раскаяние нередко требует гораздо большей силы, чем упорный отказ от него). Еще одной распространенной причиной отказа от раскаяния является защита собственного достоинства, проявляемая в форме отрицания и подавления (когда некоторые вещи просто стираются из памяти), или рационализация (изобретение убедительных причин для совершения неблаговидных поступков). Способность к раскаянию — качество не врожденное. Дети нередко склонны отрицать свою вину и готовы идти на прямое вранье, только бы не сознаться в проступке, боясь что от признания будет еще хуже («если мама узнает — убьет!»). Детям недоступно, что взятие на себя ответственности за ошибку или плохой поступок с последующим раскаянием облегчает совесть и освобождает от чувства вины. Осознание этого закона является неотъемлемым элементом процесса взросления и больше — очеловечивания. Данное наблюдение относится к «внутренним процессам», но и с «внешней стороны» имеет место интересный парадокс, по крайней мере, в достаточно цивилизованном обществе: человека, признавшегося в недостойном поступке и раскаявшегося в нем, не «добивают», а даже начинают больше уважать и ценить за это. Разумеется, так происходит только в случае «простительных грехов».
В раскаянии всегда присутствует элемент добровольной капитуляции и даже отчаяния. Его обязательными спутниками являются чувство вины, стыд и желание изменить содеянное («если бы я мог вернуться в прошлое!..»). Психологи и теологи выделяют три категории переживаний, связанных с раскаянием. Во-первых, сожаление о совершенном, угрызения совести, самоосуждение. Во-вторых, исправление своего поведения и, насколько возможно, его последствий, а также необходимый для этого процесса самоконтроль. В-третьих, самоунижение и самопожертвование, выражающиеся в просьбе о прощении, возмещении ущерба и смиренном принятии наказания. Образно говоря, раскаяние позволяет нам управлять прошлым — в той мере, в какой прошлое влияет на настоящее и будущее — ведь посредством раскаяния человек разрывает причинно-следственную цепь из обстоятельств и поступков, заведших его в тупик. Важно подчеркнуть, что раскаяние — это не моментальный порыв и не отдельный поступок, а возобновляемое усилие, длительный и мучительный духовный процесс, в котором мы отказываемся от всего того, что раньше казалось нам очевидным и правильным, и ищем новые идеалы и цели. Сила раскаяния определяется стремлением и способностью идти этим новым путем, для чего иногда бывает нужно коренное изменение мировоззрения и привычного образа жизни.
Судебный аспект: сербская «железная леди»
В законодательстве многих стран чистосердечное признание является смягчающим обстоятельством при вынесении приговора преступнику. Тем не менее отнюдь не все преступники испытывают раскаяние и далеко не все выражают его — хотя бы, чтобы разжалобить судей. Так, к примеру, американский террорист Тимоти Маквей, в 1994 году взорвавший федеральное здание в Оклахома-сити, в результате чего погибли 168 человек, не выказал ни малейших признаков сожаления о содеянном даже перед самой казнью. Особый интерес в этом смысле представляют уроки международных трибуналов по военным преступлениям — Нюрнбергского и Гаагского.
На сегодняшний день из всех наиболее высокопоставленных военных и политиков, представших перед Международным трибуналом по военным преступлениям в Гааге, раскаялась, признав себя виновной в преступлениях против человечности, только единственная женщина-подсудимая, экс-президент Республики Cербия Бильяна Плавшич. В мифологизированном сербском политическом сознании она олицетворяла собой одновременно образы матери и царицы. Журналисты называли ее сербской железной леди и снежной королевой, и было за что. Оставив карьеру ученого-биолога, профессора университета, Плавшич пришла в политику по велению сердца. В своих пламенных речах она называла боснийских мусульман «генетическим дефектом сербского населения», расценивая этнические чистки как «естественный феномен». Впрочем, ради идеи Великой Сербии ей было не жаль и своих «генетически чистых» собратьев — ей принадлежит знаменитая фраза: «В мире 12 миллионов сербов, и даже если шесть миллионов погибнут на поле боя, остальные шесть миллионов смогут пожинать плоды борьбы». На фотографии, опубликованной в 1992 году, эта интеллигентного вида пожилая женщина тянется с поцелуем к одному из самых жестоких сербских полевых командиров, наступив на тело мертвого мусульманина. Националистический пыл Плавшич был столь одиозен, что даже чета Милошевичей выражала сомнения в ее вменяемости и называла «доктором Менгелем в женском обличье».
Душевный переворот Бильяны Плавшич начался еще до суда в Гааге. Сначала она публично обвинила своих соратников в том, что те наживались на войне (похоже, что только она одна, находясь у власти, не поправила свое материальное положение). Затем с риском для собственной жизни Плавшич много работала для достижения и претворения в жизнь Дейтонских мирных соглашений. В 2001 году она добровольно сдалась, а затем и признала свою личную ответственность за преследования и убийства мусульман и хорватов, в частности за создание концентрационных лагерей, где заключенные содержались в нечеловеческих условиях, где их пытали и расстреливали. В результате суд снял с нее остальные пункты обвинения, в том числе, в геноциде, и приговорил к 11 годам тюрьмы. По описаниям очевидцев, во время вынесения приговора на лице Бильяны Плавшич отражались «раскаяние, скорбь и человеческое достоинство». Воистину, как тут не вспомнить слова английского философа Томаса Гоббса, писавшего еще в XVII веке, что «раскаяние вызывается сознанием того, что совершенное нами действие не привело к поставленной нами цели»...
Раскаялся ли «хороший фашист»?
Внешняя канва раскаяния Бильяны Плавшич во многом напоминает историю так называемого «хорошего фашиста» — личного архитектора Гитлера, а затем министра вооружений нацистской Германии Альберта Шпеера, оказавшегося единственным высокопоставленным подсудимым Нюрнбергского трибунала, выразившим раскаяние за преступления нацистов и активно сотрудничавшим со следствием. Стратегия Шпеера, которую он изложил в книге воспоминаний, написанной в тюрьме, заключалась в признании своего участия в военных преступлениях и одновременном отрицании даже знания о преступлениях против человечности, в частности о массовых убийствах в гитлеровских лагерях смерти. Многие скептики, включая историка и философа Ханну Арендт, посвятившую исследованию преступлений нацизма книгу «Банальность зла», отказывались ему верить. И действительно, как он мог не знать? Очевидно, что в обязанности министра вооружений входило и отличное знание ситуации на военных заводах, где массово гибли от изнурительного труда и истощения сотни тысяч заключенных. А будучи членом ближайшего окружения Гитлера, он не мог не знать и о планах по уничтожению евреев. Автор его психобиографии «Альберт Шпеер и его битва с правдой» Гитта Серени считает, что с какого-то времени «хороший фашист» стал обманывать сам себя и жить на «сумеречной границе между знанием и незнанием» (термин протестантского теолога Уильяма Виссера).
В отличие от ушедшего в отрицание Шпеера Плавшич не отказывалась ни от знания, ни от соучастия в чудовищных преступлениях. Она изменила свое к ним отношение. Как она сказала на суде: «В те времена я убедила себя, что это была самооборона», а говоря о сербах в целом, подчеркнула: «Из-за навязчивой идеи не стать снова жертвами мы позволили себе стать преступниками». Интересная деталь: если Шпеер так же, как и большинство подсудимых Нюрнбергского трибунала охотно давал показания о деяниях своих соратников, то Плавшич отказалась свидетельствовать по делам других подсудимых даже в обмен на обещание существенно меньшего срока заключения. По мнению главного прокурора Гаагского суда Карлы дель Понте, этот отказ как раз доказывает, что раскаяние Плавшич тоже было неискренним...
О степени искренности трудно судить со стороны. И как бы то ни было, очевидно одно — участь раскаявшихся в серьезных преступлениях незавидна: бывшие «свои» считают их предателями, а бывшие враги не спешат принимать с распростертыми объятиями. Слишком часто им не доверяют и их не прощают, и для этого бывают вполне веские основания. Однако не будем забывать: раскаяние — это результат суда собственной совести, а для людей религиозных речь идет еще и суде Божьем, и при таком подходе суд людской неминуемо отходит на второй план...
Ранневизантийский мыслитель Немесий Эмесский в своем трактате «О природе человека» связывал переживание раскаяния с сутью человечности: «один только человек из всех одаренных разумом существ имеет то преимущество, что удостаивается прощения через раскаяние. И как смех является свойством человеческой природы, так как одному ему это только присуще — и всякому и всегда, — так свойственно человеку преимущественно перед прочими разумными тварями освобождаться от вины за прегрешения через раскаяние». А отец современной экономической теории философ-этик Адам Смит подчеркивал исключительную роль раскаяния в обеспечении безопасности общества.
Остается еще вопрос, как совмещаются со всем вышесказанным широко известные и часто цитируемые строчки Кобзаря: «Караюсь, мучуся... але не каюсь!..»? Ответ простой — никак. Ведь Шевченко говорит о другом — о стойкости в исповедовании и отстаивании человеком высоких идеалов и принципов во враждебном окружении, несмотря на жизненные осложнения и даже наказания. В этой связи нет ничего печальнее вынужденных раскаяний тех, кого называют революционерами и диссидентами...
И напоследок. Раскаяние является важнейшей и неотъемлемой составляющей извинения, социальный аспект которого заслуживает отдельного анализа.