В обнимку со звездами совершает свой извечный круг по Вселенной голубая планета по имени «Земля». Вместе с нею плывут в бездне космоса все ее радости и печали. В утешение себе люди придумали много праздников. И среди них один из самых светлых - День святого Валентина, покровителя влюбленных. О нем упоминают древние рукописи XIII-XV веков. Его празднует шекспировская Офелия. Вначале 14 февраля с нетерпением ждали только влюбленные из католических стран. Но сегодня в канун этого предвесеннего дня во всех концах планеты пишут, звонят, шлют подарки все, кто влюблен. Бессмертна сага о влюбленных. И все же в День святого Валентина мы тоже кое-что должны вспомнить. О том, как любили...
В ту, которую Мастер обессмертил навечно, влюбился с первого взгляда не только он. Среди многих ее поклонников был и маршал Тухачевский, и сын знаменитого артиста Мамонта Дальского, не поверивший в свое счастье, даже стоя рядом с нею под венцом. А через два года этой обаятельной, умной, женственной красавицей пленился Евгений Александрович Шиловский.
«Муж ее был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену, - скажет о нем позже автор романа «Мастер и Маргарита». - К тому ж - образован, талантлив, умен, окончил Академию Генерального штаба, преуспевал на службе и стал начальником штаба Московского военного округа. У них была счастливая семья, два замечательных сына. Хозяйку дома окружала беспечная, благополучная, с хорошо отлаженным бытом, жизнь. У детей - бонна, у Елены Сергеевны Шиловской - домработница, свой парикмахер, портниха. И только Любовь, как солнечный удар, негаданная, и только смелость и решительность пойти на любые жертвы, на риск, на неизвестность во имя этой любви - правили не столько разумом, сколько непокорным разуму сердцем Елены Сергеевны.
Ко времени их встречи Мастер, драматург лучшего театра страны, недавно вкусивший по законам таланта и славу, и бурю оваций после триумфального шествия спектакля «Дни Турбиных», вдруг стал гонимым. Более того, почувствовал себя затравленным волком: ни на одной сцене страны не шли его пьесы, двери всех издательств закрылись. И тогда с безоглядной прямотой решился на письмо Сталину. Это было не покаянное письмо, как ему советовали товарищи по цеху творчества, а крик души. Булгаков писал, что он не шепотом в углу выражал свои мысли, что упорное изображение в погубленных пьесах «Дни Турбиных», «Бег» русской интеллигенции, как лучшего слоя в нашей стране, волею исторической судьбы, брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, - в традициях «Войны и мира». Но автору критика единогласно выдала аттестат белогвардейца и врага нового строя. Получив такой, он может считать себя конченым человеком в СССР: «В настоящее время я прикончен. Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких. На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили, как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе». У такого писателя не было не только настоящего, но и будущего.
Оставить мужа, детей, удобный и беспечный быт могла только та, которой предстояло стать Маргаритой. Это о ней будет позже сказано в знаменитом романе: «Получив свободу на целых три дня, из всей этой роскошной квартиры Маргарита выбрала далеко не самое лучшее место... она ушла в темную, без окон комнату». Накануне Булгаков после мучительных раздумий сказал ей: «Я не могу без тебя жить». И она ответила: «И я тоже». Старший сын остался с отцом, младшего она взяла с собой. Теперь он постичь уже не мог, как прежде жил без нее. Исчезла душевная смута, безнадежность, тоска, все переборола сила любви и прежняя сила жизни.
Вместе с Еленой Сергеевной возродилась былая творческая энергия. Она писала под его диктовку, потом перепечатывала эти же куски несколько раз. И каждую минуту верила в его гениальность, волновалась, оберегала, боготворила. Любила! Елена Сергеевна помнила однажды сказанные ей слова Булгакова: «Я должен жениться три раза». Мол, это ему на роду написано, так сказала киевская цыганка, гадая ему по линиям руки. Вот тогда она, третья его жена, поклялась, что сделает все, возможное и невозможное, чтобы он был счастлив. Себя же она и в самые безнадежные дни счастливой женщиной считала. Старший сын привязался к Булгакову, часто приходил к ним. Они вместе ходили в театры, музеи, на выставки художников.
Михаил Афанасьевич полюбил и младшего Сережу, окружил такой заботой и вниманием, каких и родные отцы порой не дают. Детей любимых женщин любят, как их самих...
После смерти Булгакова она прожила еще тридцать лет. И каждый день он был с нею, словно и не было их бессмысленной разлуки. Она часто виделась с ним в снах. Договаривала то, что не успела сказать при жизни, искала в трудную минуту только в нем опоры, совета. Как зеницу ока, берегла все его рукописи. Это стало смыслом жизни. Перепечатывала в нескольких копиях, потом бесстрашно, наступательно, год за годом продвигала его сочинения в печать, когда едва забрезжила заря булгаковского признания. Она же первая почуяла, что настает время прорыва его книг сквозь пласт молчания. Шла в издательства, в одно несла «Жизнь господина де Мольера», в другое - «Белую гвардию», в третье - «Мастера». Там пока клали рукописи в столы, но брали же! И она в 1961 году пишет в Париж брату писателя Николаю Булгакову: «Я знаю, я твердо верю и знаю, что скоро весь мир будет знать это имя». Она верила в него и тогда, когда другие, даже самые близкие, доброжелательные, в него не очень-то верили. Еще бы! Он был изгоем: сняты со сцены все пьесы Михаила Булгакова: «Дни Турбиных» в МХТ, «Багровый остров» в Камерном, «Зойкина квартира» в театре им. Вахтангова. Запрещен уже репетировавшийся в Художественном театре «Бег». В газетах писали одно и то же: «В этом сезоне зритель не увидит булгаковских пьес... Снятие булгаковских пьес знаменует собой тематическое оздоровление репертуара». Но ведь это ей на томике «Белой гвардии» он заветно написал: «Муза, муза моя, о лукавая Талия!» 5.II.31 г. М. Б.». Муза... Это не только фанфары славы. По его писательской судьбе жизнь проехала колесом. Раздавила его. Значит - только она должна была и спасать его. Да ведь и сама Елена Сергеевна была человеком, владеющим пером. После смерти Булгакова под другими именами сделала несколько переводов с французского. Не посмела подписываться его именем. Переводила Жюль Верна. Только ее перевод книги А. Моруа «Лелия, или Жизнь Жорж Санд» вышел в 1967 году с ее подписью - Елена Булгакова, переиздавался, широко известен.
Годы творческих катастроф писателя - были для нее годами любви. Она обладала редкостным даром: способностью радоваться жизни и в отчаянии. Делила пополам все беды любимого и тут же верила в гениальность всех его замыслов и творений.
Она плакала только от непонимания, недооценки булгаковских рукописей его современниками, даже друзьями. Как смели они поучать его, внушать, как надо нынче писать, чтобы не прослыть неудачником, несостоявшимся писателем. Почему она чувствует, что он пишет о вечном: о спасительности любви даже в самых катастрофических обстоятельствах, о мнимой и подлинной власти, о неизбежном возмездии злу, о людях гордых и распятых. А уж как наставляли его уму-разуму те, кои на ее глазах из писательских звезд через 20-30 лет превратились в прах. И эти советовали ему покаяться, написать на самый верх письмо с отказом от прежних произведений и с обещанием писать новые, в духе времени. А ведь он писал о насущном. Тема белой гвардии была наисовременнейшей. Он ее знал, видел. Трагедию интеллигенции тогда переживали многие - и он хотел помочь разобраться в этой трагедии.
Да ведь она пошла на безумно трудный разрыв с генерал-лейтенантом Шиловским, потому что уход к Булгакову считала оправданием, смыслом своей жизни: затравленному Мастеру нужен был такой дом, который бы жил и дышал его тревогами и бедами, печалями и надеждами. В этом доме он должен был ежедневно и ежечасно чувствовать, что он - не неудачник, а талантливый писатель. И дом их, назло всем бедам, сиял счастьем. И творческая энергия Мастера не иссякала, хотя вокруг носились враждебные вихри. Энергичная хозяйка никогда не унывала, не впадала в скорбную жертвенность. Ее никогда не покидала вера в гений своего избранника, даже в самые черные дни.
...За несколько дней до смерти Булгакова, когда он уже ослеп, он все еще диктовал последние исправления к «Мастеру и Маргарите». Эту вещь он любил больше всех других своих творений. Ведь и писал он ее 12 лет. После слепоты уже почти потерял речь. У него получались иногда только концы или начала слов. Елена Сергеевна сутками сидела на подушке на полу, возле изголовья его кровати. Он не выпускал из своей ее руку. И вдруг что-то стал просить. Она подавала лекарство, лимонный сок - он отказывался. И догадалась, спросила: «Мастер и Маргарита»? Он обрадовался, сделал знак головой, что да, это. Выдавил из себя последние два слова: «Чтобы знали, чтобы знали». Елена Сергеевна перекрестилась и дала ему клятву: непременно напечатать роман. Позже, если сама заболевала, тревожилась не о себе, а о том, как бы не умереть, не выполнив эту клятву. В 1946 году через знакомую портниху, работавшую в правительственном ателье, ей удалось передать письмо А. Н. Поскребышеву для Сталина. Первая попытка была сделана через шесть лет после смерти Булгакова. Через месяц Поскребышев позвонил: «Письмо ваше прочитано. Вы благожелательный ответ будете иметь». Но тут вышла газета с постановлениями об Ахматовой и Зощенко. И круг опять замкнулся, из издательства был ответ: «Не время».
Шли годы. Десятилетия. Елена Сергеевна уже сама стала частью легенды о Булгакове. Ходила и ходила по редакциям с его рукописями. Лишь седьмая ее попытка напечатать «Мастера» была успешной. И как по-молодому и счастливо засветились тогда ее глаза! Она не расставалась и носила с собой повсюду сиреневые книжки журнала «Москва», любовно перелистывала его страницы, зная на память почти весь роман, переписанный, перепечатанный ею многократно. Наконец она выполнила данную ему клятву. Он воскрес из небытия. Роман «Мастер и Маргарита», главная его книга, как считал он, ушел к читателю. Дошла очередь и до «Театрального романа» в «Новом мире» с благословения А. Т. Твардовского.
И горевала Елена Сергеевна лишь о том, что безмолвие при жизни раньше срока подкосило Мастера. Вспоминала: когда его гроб перевезли из дома в Союз писателей, оказалось, народу пришло совсем немного. Кто придет на похороны неудачника? Большой полутемный зал был почти пуст...
Гипертонический нефросклероз. Эта же болезнь унесла в могилу отца Булгакова на 48-м году жизни. Самому писателю шел 49-й год, и он сказал невесте старшего сына Елены Сергеевны, что прожил лишний год сверх отведенного ему судьбой. Врачи предложили сразу ложиться в Кремлевку, больницу 4-го управления. Он смотрел на нее умоляюще. В тот день, когда они решили пожениться, он сказал ей: «Я буду умирать тяжело. Ты обещаешь, что не отдашь меня в больницу?» И хотя перед ней стоял тогда стройный и здоровый молодой мужчина, но лицо его было серьезным. Она пообещала. Вот и настала минута выполнения той клятвы. И она сказала врачам: «Нет, он останется дома».
Входила к нему всегда причесанная, собранная. Улыбалась. Не было в доме ни паники, ни отчаяния. Лишь иногда Елена Сергеевна тихо плакала на кухне после тех слов, что сказал ей тихим голосом: «Это не стыдно, что я так хочу жить, хотя бы слепым». Он хотел остаться жить даже слепым. Через годы Елена Сергеевна подведет окончательный счет своей жизни рядом с ним:
«И все-таки, несмотря на все, несмотря на то, что бывали моменты черные, совершенно страшные, не тоски, а ужаса перед неудавшейся литературной жизнью, если вы мне скажете, что у нас, у меня была трагическая жизнь, я вам отвечу: нет! Ни одной секунды. Это была самая светлая жизнь, какую только можно себе выбрать, самая счастливая. Счастливее женщины, какой я тогда была, не было.
Преклонимся же и мы перед жизненным подвигом Елены Сергеевны Булгаковой, его Маргаритой, четверть века свято хранившей все рукописи и весь архив писателя. Только время от времени доставала их, как «единственное ценное, что имела в жизни», «перелистывая и перечитывая». И все-таки через четверть века донесла их до читателя, спасла от тьмы забвения. Книги одна за другой обрушились на него, как шквал, - «рукописи не горят».