Смерть последнего великого львовянина напоминает, каких титанов рождал прошлый век с его войнами, диктатурами, лишениями, с его постоянным ожиданием конца цивилизации и предчувствием перманентной катастрофы. Возможно, именно жизнь в такой апокалиптической атмосфере и заставляла людей задумываться над созданием собственных миров, которых никто не мог разрушить. Однако лишь немногим посчастливилось жить постоянной генерацией цивилизаций.
Сегодня, когда Станислава Лема уже нет, трудно себе представить не только мировую литературу, но и наше собственное мировосприятие без его образов. Для людей, воспитывавшихся в атмосфере одного безальтернативного мира, галактики Лема были не просто фантастикой, не просто возможностью провести вечер наедине с книгой, а прежде всего глотком свободы, который убеждал в разнообразии вариантов. И разнообразии вариантов в собственной душе, и разнообразии вариантов вокруг нее. При этом Лем никогда не был патетическим звездочетом. Наоборот — он всегда довольно критически и иронически относился к окружающему миру и к мирам, созданным его собственной фантазией. Возможно, именно поэтому галактики Лема казались более живыми и реальными, нежели удивительный в своей алогичности мир, нас окружавший. С его работами можно было провести более интересную и оживленную дискуссию, чем со многими людьми, пытавшимися выдать себя за живых...
Сам Лем всегда был живее, скептичнее, ироничнее, чем кто-либо из его героев. Всю свою жизнь он сохранял себя таким, каким сам себе нравился. В социалистической Польше сохранил инстинкт и дар свободного человека. В консервативном опрятном Кракове — мечтательность вечного львовянина. Возможно, его тяготение к родным местам объяснялось не только воспоминаниями детства, не только желанием сохранить в душе образ уже несуществующего старого Львова, но и то особенное чувство свободы думанья, которое можно пережить лишь тогда, когда поднимаешься на Высокий Замок? Трудно сказать, ведь это очень личное ощущение. Об этом мог бы сказать только сам Лем. Однако, откровенно говоря, я никогда не пытался задать такой вопрос старому мастеру, всегда открытому, впрочем, для журналистов, тем более для журналистов из Украины. Не хотел приходить к Лему как к классику, знающему ответы на все твои вопросы. Хотел воспринимать его прежде всего через диалог с читателем, который никогда не прекращался, даже когда он перестал писать фантастические книги. Мне нравилось не соглашаться с мыслями, высказанными в его публицистических книгах. Нравилось наблюдать, как он раздражается в своих рубриках, за которыми я следил на страницах «Тыгодника Повшехнего». Нравилось осознавать — он в своем противостоянии человеческой глупости демонстрирует столько нерастраченных сил, что проживет еще столетие...
Мне нравилось, что он был живой...