Помню, как в книжном магазине «Находка» на Красноармейской еще в 70—80-е годы, в зените брежневского правления, продавали по смешным ценам стенографические отчеты «хрущевских» партийных съездов — ХХ, ХХІ, ХХІІ. И хотя в делегатских речах на первых двух форумах вряд ли можно было бы найти что-то отклоняющееся от «генеральной линии» (ведь тайный доклад Хрущева о культе личности в стенографический отчет ХХ съезда не вошел), ХХІІ съезд КПСС полностью компенсировал скучность предыдущего чтения. Делегаты — а среди них были и руководители страны брежневских времен —так рьяно разоблачали преступления сталинской поры, будто два предыдущих съезда пребывали в состоянии счастливого неведения о стране, которой им довелось руководить. Но намного серьезнее впечатлял тот факт, что те же люди забыли о своем прозрении уже на ХХІІІ партийном съезде — и практически уже до конца существования своей партии, до Горбачева, вели себя так, будто ничего не знали об эпохе сталинизма и не представляли себе всех масштабов трагедии...
ХХ и ХХІІ съезды КПСС были партийной оранжевой революцией. Общество искренне поверило в желание аппарата изменить атмосферу в стране — именно эта реакция людей и стала главной причиной хрущевской «оттепели». Однако номенклатура не собиралась ничего менять. Возможно, сам Никита Хрущев осознавал свою историческую миссию, умноженную на многолетнюю антипатию к Сталину. Не к Сталину-диктатору, очевидно, а к Сталину, игравшему со своими соратниками, как кот с мышами, время от времени отправляя их в подвалы Лубянки. Вот именно необходимость раз и навсегда обезопасить себя от визитов в те страшные подвалы и объединило Хрущева, аппарат и население Советского Союза. Но ненадолго. Как только у КГБ вырвали клыки (зубы оставили для поедания тех, кто мог потерять веру в самый гуманный в мире режим после того, что услышал от делегатов партийных съездов), цели первого лица, номенклатуры и подданных снова стали разными. Хрущев занимался укреплением собственной власти, аппарат пытался снова вернуться в комфортное феодальное властвование сталинских времен — только без Лубянки, а люди изучали новые правила игры в старом Советском Союзе. Наконец, через два десятилетия после появления сухонькой информации о смерти пенсионера Хрущева состарившееся здание обрушилось на головы хозяев и подданных. Сейчас, после краха, об «оттепели» будут вспоминать с ностальгией, как об одном из неиспользованных шансов жить по-человечески — не через 10 или 20 лет, а уже сейчас. Но у «оттепели» — как и у перестройки, как и у оранжевой революции — существуют все недостатки революции, управляемой сверху. Коллективное прозрение никогда не бывает продолжительным, поскольку люди, позволяющие себе роскошь годами не видеть, где именно они живут, после нескольких месяцев или лет сожительства с неудобной правдой коллективно возвращаются к обычному «ничегонезамечающему» существованию и начинают считать дураками тех, кто напоминает им атмосферу их же собственного прозрения. А номенклатура, позволившая людям видеть, после того как решит свои мелкие проблемы, начинает тратить бешеные средства на возвращение розовых очков. И только краткое сообщение о смерти очередного подзабытого пенсионера напоминает людям о том, что их жизнь могла бы сложиться иначе...