Всю эту неделю вспоминают о Горбачеве — он уже превратился в личность столь историческую, что о его роли начинают размышлять только тогда, когда приближается очередной юбилей — его собственный или каких-то событий, лишь кажущихся нам недавними... Я вспомнил свою статью, появившуюся в специальном номере «Независимой газеты», посвященную отставке Горбачева. Она называлась «Последний император». Я до сих пор считаю, что с отставкой Горбачева и крахом Советского Союза закончилась история Российской империи. Усилия по реставрации хотя бы мифа о ней, прилагаемые нынешним российским руководством, имели свои аналогии: Византийская империя исчезла задолго до падения Константинополя, однако до последнего дня в старой имперской столице продолжали жить великим прошлым. Можно себе представить, каким было мировоззрение византийской знати (и не только знати), когда в ее руках оставалась еще большая часть империи. Тем не менее часть — не целое. И если эта часть живет воспоминаниями о своем минувшем величии, это приводит ко все углубляющемуся упадку...
Однако сейчас мне почему-то более актуальными кажутся не эти мои мысли, впервые высказанные в день горбачевской отставки, а то, что я писал после августовского путча и провозглашения украинской независимости. Моя позиция могла показаться маргинальной и странной, но я и по сей день уверен, что был прав. Я поддерживал независимость Украины и вместе с тем выступал против независимости России. Я нажил себе врагов в лагере победителей, когда на страницах «Независимой» обвинил инициаторов идеи российской независимости — нынче уже призабытых Геннадия Бурбулиса и Сергея Станкевича — в создании настоящего «центра нестабильности» в тогда еще советском пространстве. В Белом доме на меня немыслимо обижались. Я так и не доказал этим людям, что украинская независимость — не аппаратный маневр, а решение, до которого дозрела наша элита, что в дальнейшем мы будем развиваться рядом, а не вместе с Россией, и никакой антипатии это не должно вызывать, как не вызывает у нас антипатию ни одно российское решение. Нет, для них это был просто маневр, цель которого — обыкновеннейшая власть. Это они осознавали и стремились сделать такой же маневр — он помог бы им устранить Горбачева и легко избавиться, как тогда считали, от непростой проблемы российских республик. Я же считал, что процессы должны идти постепенно. Если какая-то республика — Украина, Грузия, Молдова — дозрела до независимости, до выхода из СССР — пусть выходит. Если кто-то другой не готов к такому решению — должен оставаться, сохраняя за собой право выхода. Пусть оно реализуется через 5, 10, 15 лет, зато позволит создать государство на самом деле, а не на бумаге. И к тому же в рамках нового союзного государства можно было бы постепенно укреплять суверенитет российских республик, чтобы предотвратить конфликты в будущем.
Я понимал, что в новый Союз войдут 5—7 республик. Однако среди них были бы Россия и Казахстан — а это уже большая часть территории и населения экс-СССР. Встречался тогда с людьми из горбачевской администрации и пытался доказать им правомочность этой идеи. На меня смотрели как на полнейшего идиота. Первый предрассудок — Союз без Украины невозможен! Второй — украинцы все равно не проголосуют за независимость, против Союза... Они все думали так, в этой администрации, которой по иронии судьбы тогда руководил бывший первый секретарь Киевского обкома партии. И Горбачев считал так же. И Ельцин. Галина Васильевна Старовойтова, тогда советник президента России, уже через несколько лет рассказывала мне, как накануне украинского референдума пришла к Ельцину с цифрами социологических опросов в руках и убедила, что результат будет выглядеть совершенно иначе. И Ельцин тогда впервые начал обсуждать с ней, как действовать дальше. Ведь получается, Украина и впрямь оставляет Союз. А Союз без Украины — ну, это мы уже знаем — невозможен. Значит, не будет надоедливого Горбачева?
Мысли о реальности союза тех, кто останется, у Ельцина не было. А у Горбачева? Он хотя бы одним словом, одним жестом дал понять, что была какая-то другая возможность? Нет, он тоже почему-то надеялся, что Украина останется. А когда она вышла из состава Союза — воспринял это как поражение, конец карьеры. На самом деле все решения относительно нового союза нужно было принимать не после, а до украинского референдума — а Украина либо присоединилась бы к новому государству, если бы ее народ вдруг проголосовал против независимости, либо стала бы ее добрым соседом. Никакого СНГ, никаких мечтаний о том, что Содружество станет новым Советским Союзом. Настоящее расставание. «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону»...
Сегодня республики, которые должны были бы тогда остаться вместе, образовали Евразийское экономическое сообщество — удивительный союз России с государствами, еще только пытающимися стать странами, держатся только на авторитете своих лидеров, клановых соглашениях или чужих штыках... Все колониальные империи выработали план предоставления независимости тем, кто этого желает, и никогда не выталкивали в независимость тех, кто к этому не стремился. Тем более странным было бы, если бы Великобритания объявила о своем выходе из империи — скажем, потому, что Ирландия объявила о своей независимости. А без Ирландии — какая уж там империя?
Однако Россия никогда не считала себя колониальной империей. И потому оставила собственную страну одной из первых, фактически просто проинформировала всех других, что является независимой от колоний метрополией. В Киеве это просто приняли во внимание. А в Минске или Алма-Ате это вызвало шок, от которого элиты этих и других лояльных к союзу республик до сих пор не могут прийти в себя. Ведь программы построения независимого государства, сильного национально-освободительного движения в этих странах просто не было... Стоит ли удивляться, что на этом фоне появился Лукашенко или возникли мечты Назарбаева о Евразийском союзе? А наше десятилетнее развитие? Не является ли оно платой за то, что мы также впрыгнули в поезд независимости почти случайно и моментально. Но мы хотя бы сами вошли в вагон. А что должны чувствовать пассажиры, которых туда затолкали?
Империя исчезла в тот момент, когда должна была кардинально измениться, — и именно поэтому тень ее большевистско-византийских традиций продолжает определять нашу жизнь. А Горбачев? По крайней мере, за время его правления мы не долго, но искренне верили, что можем сами что-то изменить в собственной жизни. Потом уже меняли за нас...