Неизвестно, как это делается, но факт остается фактом: «Солодка Даруся» Марии Матиос понравилась всем. И зубрам из Союза писателей, которые ничто так не любят, как трагическую историю нашего многострадального народа, и новой генерации литераторов-критиков, нашедшим в романе все нужные дискурсы и парадигмы. И, как это ни странно, широким читательским массам: менее чем за год разошлось десять тысяч экземпляров книги, а сейчас ее тираж приближается к совершенно фантастическим для Украины 50 тыс.! А еще комитету по Национальной премии Украины им. Тараса Шевченко, что, согласитесь, тоже приятно.
Лауреат Шевченковской премии прошлого года Мария Матиос на лаврах не почивает, а наоборот, наращивает темпы. В принципе, психологического «Щоденника страченої» было бы вполне достаточно, чтобы доказать свою хорошую литературную форму. Но писательница и здесь выкинула одну из тех штучек, которые уже не удивляют ее почитателей. Меньше чем за две недели до выборов она презентовала новую, небольшую по объему, но суперактуальную по тематике книгу: «Містер і місіс Ю в країні укрів».
Вместе с тем не стоит забывать, что пани Мария — зампред Шевченковского комитета, который недавно отбыл свой ежегодный выход на сцену, получив традиционную порцию справедливой (?) критики.
— Мария Васильевна, как вы, писательница, чувствуете себя на чиновничьей работе? Ведь у вас, насколько я знаю, большой опыт в журналистике, могли бы подыскать себе более творческую работу...
— Мне кажется, в любом человеке могут сочетаться разные грани. Я работала в других государственных структурах, для писательского опыта это очень интересно. А в Шевченковском комитете чиновничьего на самом деле значительно меньше, чем в любой другой государственной структуре. Это все-таки прежде всего мониторинг культурного пространства. Очевидно, такие структуры должны изменяться. Мы хотели бы сделать комитет более живым, более мобильным. Сейчас же из-за невысокого интереса к нашей работе со стороны общественности, в частности масс-медиа, рождаются слухи различного толка, домыслы, всяческие небылицы и прочее.
— У Шевченковской премии противоречивый имидж.
— Потому что было от чего!
— Лауреатам постоянно задают вопросы с подтекстом: «Почему вы не отказались?». Да и сам отбор отмеченных премией ежегодно вызывает удивление. Почему так?
— Если человек намерен отказаться от премии, то он просто не отдает документы на рассмотрение. Если в обществе не выработаны критерии относительно чего-то, рождается масса предположений. Как правило, доступ произведений лауреатов к потенциальным читателям чрезвычайно ограничен. Отсюда и недовольство в обществе, которое отслеживается по медиа: дескать, награждено много малоизвестных или известных ограниченному кругу людей. Почему? Потому что у простого гражданина, налогоплательщика (а ведь именно с налогов берут средства на награждение лауреатов) нет возможности прийти в книжный магазин и купить те же девять томов Григория Гусейнова. Хорошо, это девять томов, — но Погрибного или Кичинского? Широкого доступа к отмеченным работам, как это было в советские времена, нет. И у человека возникают вопросы: а может, есть что-то коррупционное в том комитете? Но никто не говорит о коррупции в государстве, приведшей к тому, что украинская книга недоступна для желающих ее прочитать.
— Ваша «Солодка Даруся» стала не только произведением-лауреатом, но и бестселлером среди современной украинской литературы. Интересно, почему это исключение, уникальный прецедент? Ведь, например, Гонкуровская премия — это гарантированный бестселлер априори, ко дню объявления лауреатов типографии уже готовы выпускать дополнительные тиражи.
— Там существуют традиции... В Украине же как было, так и остается: Шевченковский лауреат — это неформат. Моя «Даруся» была любима средствами массовой информации задолго до Шевченковской премии, как только вышла на рынок. После премии ничего особенно не изменилось, о «Дарусе» пишут до сих пор, уже вне этого контекста. Но у меня как у писателя и лауреата нет свободного доступа, например, к телевидению. Когда тираж «Дарусі» превысил десять тысяч, я созвала пресс-конференцию: журналистов из печатных СМИ было очень много, но ни один телеканал не отреагировал, это не стало топ-новостью. Одна книга — десять тысяч за неполный год, это же сенсация для Украины! Разве это не было поводом поговорить — не обо мне, не о моей книге, а о книгораспространении? Но мне отказали все телеканалы: неинтересно. Вот если бы я устроила какое-нибудь шоу с плевками в лицо или прошлась в неглиже по Крещатику...
То есть в обществе установлена граница неформатности шевченковского лауреата. Не было прямой трансляции с церемонии вручения премий даже на государственном телеканале, а коммерческий эфир на частных каналах составлял не более двух минут. Если нет прожектора, который осветил бы на всю Украину это событие, вы что, думаете, общество будет ежедневно искать: а где же произведения тех лауреатов?
— А почему бы не изменить формат самой Шевченковской премии так, чтобы она стала действительно интересным информповодом для СМИ? А то выходит, будто снова во всем виноваты журналисты...
— Не журналисты. Думаю, прежде всего необходимо пересмотреть само положение о премии. Ведь там написано: «Національна премія України імені Тараса Шевченка є найвищою відзнакою держави в галузі літератури та мистецтва, публіцистики та журналістики». Когда в прошлом году шла речь о пересмотре положения, я себе голосовые связки съела, пытаясь доказать, что нужно изменить эту устаревшую формулировку и некоторые другие. Но все упирается в законодательство, а именно в Закон Украины о высших государственных наградах. Поскольку Шевченковская премия является таковой, ее четко определяют границы этого закона. И это определение неизменно, как бетон.
Если премию финансирует государство, конечно, должны быть правовые нормы. Но ведь нельзя проводить творческую работу в таком железном панцире! Здесь нужны, по-моему, кардинальные изменения, но тогда эта премия может быть и негосударственной. Хотя почему бы ей не быть государственной? Государство только платит деньги, а вмешательства, давления с его стороны нет. В Европе тоже есть награды, вручаемые от лица государства, в этом нет ничего плохого.
Никто не знает, кто заседает в Нобелевском комитете, на каких принципах принимаются там решения. Может, и нам нужно, наоборот, сделать обсуждение более закрытым, не привлекать общественность? Есть разные соображения на этот счет. Нужна дискуссия... Вот стала Елинек нобелевским лауреатом, а я подумала: не знаю... Но знаю, что Шевченковская премия не может быть премией обязательно для самого массового, широко известного писателя, художника. Потому что в таком случае ее придется дать Михаилу Поплавскому.
— Насколько должность в комитете повлияла на ваши отношения с людьми, публичные и личные?
— Нисколько. Я совершенно свободна от зависти и неприязни к другим, и мои отношения ни с кем не ухудшились, независимо от того, «олауреачен» человек или нет. На работе общаюсь не только с теми, кто претендует на премию. Масса людей приходит с идеями, и я всегда пытаюсь каждому, независимо от того, насколько весомо творчество этого человека, как-то помочь, например, поспособствовать, чтобы об этом художнике написали в прессе.
— Вы очень занятой человек, с вами не так просто договориться об интервью, у вас расписание в органайзере на месяц вперед... Но вы единственная из украинских писателей от звонка до звонка высиживаете книжные выставки у стенда. Откуда свободное время на это?
— Если человек приехал из Полтавы или из Тернополя, услышав по радио, что там будет Мария Матиос, хочет взять автограф — так что, мне лень приехать с Левого берега? На выставке «Медвин», это были выходные, я два дня сидела, подписывая книги. Ругалась с издателем: привезли в Киев 500 экземпляров «Дарусі», и они были распроданы, 200 «Щоденників...» тоже не хватило. Для меня общение с читателями много значит. Я коммуникабельный и «слушабельный» человек. Уже можно было бы написать книгу живых историй об истории чтения моих книжек, услышанных на таких автографах-сессиях. Люди чрезвычайно открыты передо мной. И мне комфортно, что я получила множество русскоязычных читателей именно после «Дарусі»...
— Однажды вы сказали, что пишете только во время отпусков. Вам не жаль остального времени? Не возникало желания бросить все, вернуться на Буковину, работать по хозяйству и каждый вечер писать?
— И да, и нет. На Буковине я, кстати, не пишу, я там фамильянтов своих проведываю, поскольку «работаю» родственницей 63 Матиосов. Но желание остаться наедине с компьютером в Карпатах или на своей даче начинает превращаться в основной инстинкт. И, может, я уже стою перед тем порогом. Но, хотя я человек трудолюбивый, этого никто не отрицает, — я не могу себе позволить нормально жить за счет только своих произведений. Я в жизни не взяла ни единого гранта. Не знаю, стимулирует ли это творчество. Может, я не права, но я немного странный человек, который привык полагаться только на себя, зарабатывать только своей головой и руками, понимаете? Я не рассчитываю на чью-то поддержку или меценатство, как те безголосые девочки-мальчики, в которых вкладывают бешеные деньги! Думаю иногда: как же нужно не ценить заработанные деньги, чтобы так легко выбрасывать их на мусорник! Почему бы — но я этого никогда не посмею сказать — в меня, в нормального писателя, о котором по крайней мере известно, какого качества продукт от него ждать, — тоже не вложить деньги?
— То есть от такого предложения вы бы не отказались?
— Это моя фантазия... Ко мне приехали российские издатели и предложили издать в России — я их трижды переспросила! — «Дарусю» и «Націю». Нормальные условия предложили. Они следят за нашим книжным рынком и говорят, что такие книги способны сделать больше, чем некоторые политики, по крайней мере многое разъяснить той же России, которая до сих пор знает только «стереотипную» украинскую историю. Знаете, я думаю, что если бы у наших писателей, которые хорошо работают — а у нас много хороших, качественных писателей, — были свои литературные агенты... Если бы кто-то профессионально занимался такими делами, по-видимому, было бы по-другому.
— О вас часто пишут, что «Фуршет» или «Бульварний роман» — эдакие эксперименты-штучки, а вот «Нація» и «Солодка Даруся» — настоящее, выстраданное, из глубины души. Лично мне показалось, что все ваши книги — эксперименты, только разновекторные. Это так?
— Я хорошо знаю, что хочу сказать каждой книгой. Я всегда говорю, что «Життя коротке», «Нація», «Даруся» — это книги-кнуты. Они написаны левой рукой, поскольку от природы я левша, то есть мной наиболее правдивой и глубокой. Но во мне, как и в каждом из нас, существуют две меня. Я не хочу творить только Эльбрус страдания, чтобы мой читатель каждый раз хватался за голову, понимая, что следующая книга будет еще более страшной и придется бежать за валерьянкой... У каждой моей книги свой читатель. Даже у такого контроверсионного «Бульварного роману», по поводу которого критики проглотили язык, потому что там в одной главе «просвечивался рентгеном» тогдашний президент. Как-то в прямой эфир на радио звонит женщина из Днепропетровска и говорит: «А я с вами познакомилась через «Бульварний роман» и украинский язык буду изучать по вашей книге». Смешно, но таким образом можно обратить людей к языку. Бульварный роман, написанный хорошим языком, — что в этом плохого? Или «Фуршет». Это своеобразный микс: там есть ирония, есть кухня, множество разных ингредиентов — а кто может мне как писателю запретить написать свою методичку по кулинарии?
— В «Солодкій Дарусі» тоже есть свои ингредиенты: национальная тематика, диалектный язык, положительные аутентичные герои, отвратительные и негативные «москали», сцены пыток — все, что нужно для Великого Украинского романа с неплохими шансами на Шевченковскую премию, разве нет?
— Такие книги, как «Даруся», или «Нація», или «Життя коротке» пишутся в полусознательном состоянии. Тебя нет, ты между землей и небом, и ты не думаешь о том, как это будут воспринимать, что об этом скажут, что напишут и будут ли писать вообще; оно тебя несет, как наводнение, как несет человека вода, и он или спасется, или нет, он уже себе не подвластен, он подвластен стихии. Такие книги не придумываются. Оно само приходит. Если писать только такие книги, как «Даруся», может и «крыша поехать». А чтобы этого не случилось — я пишу радикально иное. Такой вот у меня релакс. Но и там, и там я настоящая.
— Помню, когда «Солодка Даруся» только вышла, прошло сообщение о каком-то пожаре на складе, где якобы сгорела часть тиража... Если бы дело происходило не в Украине, кто бы сомневался, что это пиар-ход. Что вы и ваш издатель вообще делаете для раскрутки ваших книг?
— Нигде там ничего не сгорело, просто грабили склад, упали несколько банок краски и залили часть книг. Кстати, не только моих. Это все глупости насчет пиара. Я хорошо знаю, как его делать, этот пиар. Но мне неинтересно. Я понимаю: когда вышла книга, нужно что-то такое крутить, но иногда мне лень даже провести презентацию. Я хочу, чтобы обо мне говорили только как о писателе. Все уже знают, что у меня огород, сколько цветов на нем растет, что я люблю готовить и так далее. Мне не нужны карнавалы. Может, в силу своей ментальности, сельского патриархального воспитания.
А издатель у меня супер! Но если бы у него действительно был прибыльный книжный бизнес, то он вкладывал бы деньги в рекламу. Потому что он грамотный современный человек.
За два с лишним года тираж «Дарусі» достиг 50 тысяч, но, поверьте, это уже не от него зависит и не от меня. Я «Піраміді» даю прибыль как писатель, Юрко Винничук дает прибыль... Но для того чтобы рекламировать меня или Винничука, делать плакаты, устраивать вечера, шоу, пожары ради пиара, — издатель должен обойти наших коллег, а его ментальность этого не позволяет. Он будет издавать и тех, у кого тысяча экземпляров не продается за три года, хотя писатель и хороший. Может, если бы я была издателем, то выбрала бы трех писателей и делала бы проект. Недавно прочитала в одной газете, что я уже, оказывается, не писатель, а проект! Акунин в юбке. Раньше говорили, будто я Стефаник, а теперь — Акунин.
— Готовы ли вы к тому, что ваша новая книга «Містер і місіс Ю в країні укрів» будет однозначно воспринята как пиар, не политический, конечно, а сугубо писательский? Отношения в нашей власти — модная тема, а по поводу косы Юлии Владимировны кто только не отметился...
— Я ненавижу это слово — пиар, эти понты, эти шоу! Последняя книга написана из ярости благородной. Я все-таки живой человек, я никогда не была равнодушной, хотя лет до 35 вообще не понимала, что такое политика. Смотрела телевизор, спрашивала у мужа: слушай, кто это? Он говорит: да ты что, это же наш премьер-министр! А потом я с тем уже бывшим премьер-министром работала долгое время — так отомстило мне мое незнание политики.
Но эта книга — моя человеческая и гражданская реакция на ежедневный политический коллапс, на полную беспомощность власти перед необратимым разрушением той пробуждавшейся народной энергии, которую политики решили побыстрее превратить в лучший мужской одеколон — деньги. Это еще более непристойно, чем способ лишения девственности при помощи отвертки, как у персонажа Наталки Сняданко. Я ради этого 26 декабря 2004 года восемь часов «отдежурила» в одном из киевских судов за право собственного голоса?!
А вторым планом в книге идет тема «что позволено мужчине и что позволено женщине».
Я понимаю, эту книгу до выборов будут рассматривать как сегмент в этом болоте. Но, к сожалению или к счастью, книги в Украине никоим образом не влияют на избирательный процесс. Ни одна книга не помогла ни одному политику ни признать свои ошибки, ни как-то «причесаться» перед людьми. Такая уж ментальность у нас: умное, острое слово не делает разрез, шоковую терапию, да и вообще никакую. Вот я и отреагировала на «укровское безумие», на этот абсурд, происходящий вокруг. Я в очередной раз взяла в руки кнут.