Сначала они не знали, что это интервью. Мы сидели в артистическом буфете, попивали кофе и вели неспешную беседу в жанре «треп на свободную тему». Диктофон, случайно обнаруженный на столе под газетой, заставил Виктора слегка заволноваться.
Виктор: У вас очень серьезная газета. Я прочитал в ней несколько интервью. Все понравились. Особенно со Жванецким. Даже не то, что он говорит, а то, что между строк. Какой-то странный для нашего времени безудержный оптимизм. Я бы хотел, чтобы в нашем интервью такая мажорная нотка тоже звучала.
Любовь: А мы такие и есть. Я даже не сомневаюсь.
Аркадий Гарцман: У Ильфа в «Записных книжках» есть такая фраза: «Он вел горестную жизнь плута». Какую жизнь артиста вы ведете? Подберите эпитет.
Любовь: По крайней мере, не скучную.
Виктор: Трудную, но интересную. Я всегда умиляюсь, когда знакомые или родственники говорят: «Боже! Какая у вас тяжелая жизнь. Поезда, вокзалы, гостиницы, репетиции»... А я тогда думаю: конечно, у водителя трейлера или, скажем, сталевара у мартеновской печи жизнь гораздо легче и интересней.
Любовь: У врача-реаниматора тоже просто ужас, какая легкая и веселая жизнь, или у шахтера. Даже если бы мне сейчас сказали: «Сбылась мечта твоего детства — ты принята продавцом в магазин». А я ведь в детстве мечтала работать продавцом в отделе кукол...
Виктор: Еще не все потеряно!
Любовь: Есть в нашей профессии что-то такое — если попробовал выйти на сцену, потом уже не бросишь. Тянет туда, как магнитом.
Виктор: Это, знаешь, наркотичек такой легкий: ты вдруг начинаешь ощущать, что имеешь влияние на людей. Попробуй от этого откажись добровольно.
Любовь: Представь себе — выходишь на сцену. В зале — сотни или тысячи людей, все вроде бы серьезные солидные люди, вдруг от простого сочетания звуков: «Ау-уа-до-ре-ми» они впадают в неистовство и требуют еще. До сих пор не могу привыкнуть.
Аркадий Гарцман: Разъезжаете много?
Виктор: Раньше ездили много. Теперь — месяца так три в году в общей сложности.
Аркадий Гарцман: С такой цыганской жизнью важно отношение к этому родных и близких.
Виктор: Ну, у Любы муж сам человек «нашей тусовки» — композитор и аранжировщик — Юра Васильковский, сын уже взрослый — в третьем классе учится, так что с ней все ясно.
Любовь: А у Вити жена совсем молодая, недавно школу закончила, сыну три с половиной года, скучать он ей не дает.
Аркадий Гарцман: Витя живет в Киеве, Люба — в Виннице. Как же вы работаете — репетируете, записываетесь?
Любовь: На гастролях. Да и что там репетировать? Готовимся каждый в отдельности, потом приезжаем на студию — раз-два, голоса быстро разложили...
Аркадий Гарцман: Ну у вас еще и совместимость...
Виктор: Я думаю, что у нас, как раз, несовместимость...
Аркадий Гарцман: НЕсовместимость мне писать вместе или отдельно?
Любовь: Вместе.
Виктор: Отдельно. Просто у нас это, как плюс или минус...
Аркадий Гарцман: Кто из вас плюс, а кто — минус?
Виктор: Думаю, она плюс. Женское начало — всегда положительное.
Любовь: А я думаю — наоборот. Я — маленькая бяка, а он — чистый и одухотворенный.
Аркадий Гарцман: Незадолго до встречи с вами я брал интервью у Кати Семеновой. Она сказала, что у нее нет денег для того, чтобы выйти на ЦТ...
Виктор: Ну, еще бы! Нам о таких деньгах даже подумать страшно.
Аркадий Гарцман: Нет, я о другом: почему вас на УТ не видно?
Любовь: Да нет, нас показывают, просто ты не смотришь...
Виктор: Вообще, не в обиду будет нашим коллегам-телевизионщикам сказано, смотришь передачу, в которой снялся, и вдруг — раз! — пропал звук, раз! — размылась картинка... А ведь это как бы наше центральное украинское ТВ...
Любовь: Вот именно, что как бы! Идет плохое подражание «Останкино», только на украинском языке и с ужасным качеством.
Аркадий Гарцман: Кстати, о ТВ. Полчаса назад видел, как вы мучились, давая интервью для УТ-1 на украинском языке...
Любовь: Знаешь, когда перед этим тридцать лет общаешься на русском...
Аркадий Гарцман: Так, может быть, естественней вам было бы отвечать на русском?
Любовь: Думаю, что да.
Виктор: Думаю, что нет. Мы сейчас живем в суверенном государстве и обязаны хорошо знать государственный язык.
Любовь: Но разве это наша вина, что до этого все говорили на русском? Это наша беда, скорее.
Виктор: А это уже сейчас никого не волнует. Вообще, никогда не надо сетовать на обстоятельства. Режим — режимом, а человек остается человеком. И вокруг каждого — своя аура. Заметьте себе, что даже во времена русскоязычного засилья в культуре, когда здесь боролись с «украинским национализмом», всегда у нас были люди, которые бережно хранили традиции украинской культуры, те же Ивасюк, Поклад, Рыбчинский... И тогда в Москве на «Песне года» выходили на сцену москвичи или алмаатинцы и пели, скажем, ту же «Червону руту», коверкая при этом украинские слова.
Любовь: А теперь, при нашей всеобщей украинизации, в Москве наших песен не поют, потому что все идут на поводу у «Останкино». Спрашивается, а что если петь не на украинском, а на русском, тогда быстрее прорвешься в Европу?
Виктор: Ну в Европу можно пробиться в наше время только с англоязычным репертуаром, поэтому в тех же Даниях и Швециях есть коллективы изначально созданные для англоязычного репертуара. Тот же итальянец Майк Френсис, который к нам недавно приезжал, он тоже пел по-английски. Это европейский стандарт.
Любовь: Вообще я считаю, что каждый сам должен чувствовать что «его», а что нет и петь на том языке, на котором он может полнее выразиться. Для нас это русский и украинский.
Виктор: В принципе, где бы мы не пели, нас везде понимали. Без проблем.
Аркадий Гарцман: Я помню вас еще совсем молоденькими, в ту пору, когда впервые увидел по телевизору на всесоюзном конкурсе «С песней по жизни». Было это лет пятнадцать назад.
Виктор: Четырнадцать. Это был восемьдесят первый год. С тех пор так и шагаем с песней по жизни.
Любовь: Еще шесть лет и можем уходить на пенсию.
Аркадий Гарцман: Чем вы теперешние отличаетесь от тех молодых Анисимовых?
Любовь: Повзрослели.
Виктор: Знаешь, если мы заговорим о композиторах или поэтах, то для них «пора цветения» начинается где-то так года в сорок три. В этом возрасте они еще считаются «молодыми авторами», а вот с исполнителями все иначе. Исполнителю важно начать как можно раньше, потому что в возрастном диапазоне, скажем, от двадцати до двадцати восьми, ты можешь делать то, что тебе потом не позволят делать вкус, опыт, возросшее мастерство, да и сам возраст, в конце концов.
Любовь: Я тогда смогла выйти со скрипкой, и это зрителей где-то по-хорошему шокировало. А теперь поем под инструменталку, потому что время скрипки прошло.
Виктор: Тогда мы, может быть, были ближе даже к бардовской песне, но где теперь сами барды? Или «колотят бабки» на вечерах воспоминаний, или поют у костра.
Аркадий Гарцман: Что вам теперешним больше по душе — «попса» или романс?
Виктор: Романс.
Любовь: Попса.
Виктор: А чего ж ты поешь тогда одни романсы на концертах?
Любовь: Потому и пою, что нет интересной «попсы».
Виктор: Вообще-то мы просто такие люди по своему складу, что романс — это наше, а если запоем, к примеру, «Піду втоплюся у річці глибокій», нам никто не поверит.
Любовь: Мне кажется, что в любом человеке заложены разные грани, поэтому хочется попробовать все. Даже рок-н-ролл, который, кстати, мы тоже поем. Правда, только одну песню.
Аркадий Гарцман: Имиджу уделяете внимание?
Виктор: Искусственно подчеркивать ничего не хотим. Можно было бы выходить на сцену в какой-нибудь фуражке с прибабахом или еще я не знаю в чем, но, думаю, это только отвлекало бы от музыки.
Любовь: А вот в жизни, в быту у нас есть имидж. Мы — артисты. И этим много сказано.
Виктор: Она права. Мы свою профессию не поменяли бы ни на какую другую, потому что мы постоянно находимся в потоке жизни, потому что никакая другая профессия не выводит на такой круг общения...
Любовь: А президент?
Виктор: Думаю, президент тоже ограничен в общении каким-то кругом. Вот, скажем, пять лет назад мы были в Англии, подружились с одной семьей и до сих пор поддерживаем с ними отношения, как с родными.
Любовь: То же самое на Кубе, в США, в других странах...
Виктор: Многие говорят, мол, наши артисты едут в США, как в один большой кабак. А нам просто интересно. Интересно бывать и видеть. Когда мы впервые попали за границу в капстрану, для нас это был шок: то же небо, те же деревья и все другое.
Аркадий Гарцман: А именно?
Любовь: А именно — уклад жизни. Они, как метко сказал Жванецкий, украли наш лозунг: «Все во имя человека, все на благо человека» и нагло им пользуются.
Аркадий Гарцман: Что мы все о хорошем, да о хорошем?
Любовь: Да потому что плохого и так в жизни хватает. Например, всякие свинцовые мелочи, они же мерзости нашей жизни...
Виктор: Или моменты такой, знаешь, легкой дискриминации, когда какой-нибудь режиссер, а скорее распорядитель концерта, в последний момент решает выкинуть тебя из программы...
Любовь: Разные виды мелочного интриганства, свойственного нашей профессии...
Виктор: Но об этом сейчас, честно говоря, не хочется...
Аркадий Гарцман: Хорошо, не будем об этом. Как и когда вы начинали?
Виктор: Мы выросли в армии. Вернее, в авиации. Наш отец был начальником ТЭЧ — техническо-эксплуатационной части полка. Это место, где ремонтируют самолеты, и мы с Любой выступали на всех праздничных мероприятиях для солдат и офицеров.
Любовь: Как начали в детстве, так и продолжаем до сих пор.
Аркадий Гарцман: А кто из вас старше?
Любовь: Витя на три с половиной года. Поэтому он ведущий в нашем дуэте.
Виктор: Однажды, во время исполнения на концерте для солдат песни о юном барабанщике, я так увлекся, что не уступил место даме — начал петь Любину партию. Она меня — локтем в бок, а мне — по барабану. В общем, кончилось все потасовкой. Песню мы недопели, но всем было очень весело.
Аркадий Гарцман: Подозреваю, что разных «случаев из жизни» у вас — пруд пруди.
Любовь: Как у всех артистов. Когда работали в Тернопольской филармонии, приходилось много выступать в клубах, не приспособленных для выступлений ВИА. Однажды выходим на сцену, занавес поднимается и... застряет на уровне наших талий. Так и пели весь концерт, видимые зрителю только по пояс снизу.
Виктор: Да вот один из последних случаев. У нас есть афиша, где фамилии написаны наискосок. В прошлом году привезли нас на концерт в эвенкийский поселок. Смотрим — афиша на щите приколота наискосок, зато фамилии расположены ровно.
Аркадий Гарцман: Когда было интереснее жить — во времена расцвета филармоний или сейчас?
Любовь: Сейчас.
Виктор: Раньше было как? Вскочил, образно говоря, в какую-то лодочку и плывешь себе по течению, а теперь только успевай вертеться. Это стимулирует.
Аркадий Гарцман: Можете назвать аналог — брат и сестра на эстраде?
Виктор: Был такой совершенно потрясающий дуэт американский — Карпентерс в конце семидесятых. Боюсь обмануть тебя, потому что есть вероятность, что это были муж и жена, но, по-моему, все-таки брат и сестра.
Любовь: А совершенно уникальные сестры Берри?
Аркадий Гарцман: Но ведь это все-таки не брат и сестра.
Виктор: Знаешь, когда на сцене родственники — это уже много. Бог дал им так много общего и такую голосовую вибрацию, которой не добьются никакие партнеры, как бы этого они не хотели.
Аркадий Гарцман: А вы чего хотите?
Любовь: Чистого неба, добра, любви...
Виктор: Цветов, чтоб никогда не болели дети, чтоб люди ходили почаще на концерты.
Любовь: И слушали нас.
Виктор: Как видишь, последнее слово осталось, как всегда, за Любой, а я могу только присоединиться и пожелать счастья всем читателям «ЗН».
Любовь: От нас обоих.