«Ни черта не могу перепрыгнуть эту черту», — горестно вздыхал Доброхотов, имея в виду черту бедности. Именно она (и ее кривая разновидность — государственная граница) не позволяла вплотную приблизиться к полновесной потребительской корзине и вцепиться в нее зубами. Прыгать, как Брумель, Доброхотов не умел. Более того, у него даже не было похожей по звучанию фамилии. Поэтому историческая родина самым фатальным образом совпадала с фактической.
Оставался единственный, самый тяжелый и чреватый последствиями вариант — жениться на иностранке.
Как вы догадываетесь, по улицам Хряпова, городка, где зряшно пропадала жизнь Доброхотова, бродили и шелушили семечки не бесхозные парижанки. Заморские особи женского пола предпочитали проноситься мимо их станции в купейном вагоне, они глазели на нее сверху в иллюминатор самолета, а то и вообще огибали Хряпов вместе с Евразией на пароходе по Средиземноморью через Суэцкий канал.
На последние деньги (а они у Доброхотова почему-то всегда были последними) разместил он брачное объявление в одной из иностранных газет и стал готовиться к отъезду. В благополучном исходе своего плана не сомневался. Внешне он был парень хоть куда: кучеряв, широкоплеч, ростом Господь не обидел, руки-ноги на месте, пил в меру. И помимо всех прочих достоинств — еще здорово играл на двухрядной гармошке. Что еще бабе надо?!
— Ну как там, Нюра? — интересовался он, заходя на почту. — Нет ли заказных из Англии? Ты повнимательней смотри. Должна поступить корреспонденция.
— Нет пока, — отвечала Нюрка, женщина от рождения незамужняя и смешливая, — небось еще по Лондону бегают, чернила ищут. Неужто вам, Иван Степанович, наших девок не хватает? И как вы с ними общаться будете? По-иностранному-то не очень шпрехаете!
-— Языком жестов, Нюра. Он, как эсперанто, во всем мире одинаков. Было бы с кем, а там уже договоримся.
Такой ответ очень уязвлял национальную гордость заведующей почтой. Может быть, именно поэтому она и решила подшутить над потенциальным эмигрантом.
В один прекрасный день Нюра распотрошила иностранное письмо, написанное до востребования (оно валялось уже два года), дописала адрес Доброхотова и вложила в конверт инструкцию по пользованию пылесосом «Филипс» на английском языке.
Мало кто получает письма от иностранных красавиц, поэтому читателю наверняка трудно понять, как Доброхотов обрадовался посланию из Англии.
Недолго думая, рысью в библиотеку, словарь под мышку — и домой, к столу, к каторжному труду переводчика.
Ох и помучился он, пока сообразил, что его будущая жена хочет, чтобы он в ее доме ежедневно убирал пыль и мыл полы лучше всех предыдущих (видимо, мужей), чтобы мало потреблял энергии (скорее всего — продуктов), не шумел, по дому передвигался на роликах и имел хобот длиной полтора метра.
-— Ну это уже слишком! — последнее условие возмутило Доброхотова более всего.
Зацепило за живое и то, что ни слова не сказано об игре на гармошке, словно он и не указывал в объявлении об этом своем достоинстве.
-— Ну и слушай свою волынку из мочевого пузыря, если не разбираешься в музыке! — справедливо решил обиженный жених и, взяв гармошку, подался на улицу.
Вскоре, как нетрудно догадаться, Доброхотов женился на Нюрке — той самой, которая за один сеанс излечила его от пристрастия к заграничным бабам.
И теперь, когда счастливый муж, насмотревшись рекламы, спрашивает супругу: «Нюр, а Нюр! Может, и мы пылесос купим?» — она неизменно отвечает: «Не надо, золотце, я уж сама как-нибудь пыль вытру. Зачем нам тратиться?»