В последнее время в украинских театрах все с большим и большим удовольствием ставят гоголевскую «Женитьбу», где пугливый герой мечется между семейной жизнью и одиночеством и уже перед самым венчанием сбегает на свою холостяцкую квартиру. Создается впечатление, что эта пьеса стала на редкость созвучной нашему времени, когда энергичные Кочкаревы составляют постоянно редеющее меньшинство, а пугливых Подколесиных, увы, становится все больше и больше.
Приходится признать: мужчины боятся. «Чего?» — спросите вы. Прежде всего принять какое бы то ни было решение. А если это решение связано с заменой гордого одиночества на «ярмо» семейной жизни, то страх сразу же увеличивается вдвое. «Ты женись, братец, женись», — говорит робкому Подколесину энергичный Кочкарев, а бедняга лишь нервно почесывает в затылке и думает: «Да, право, все боязно. Как-нибудь в другой раз…». И в результате этот «другой раз» становится не менее иллюзорным, чем «ежели да кабы» всем известной поговорки.
В чем же корни такого страха? Наверное, в смешении понятий «одиночество» и «свобода». «Свобода женщины называется «Я с ним»; свобода мужчины — «Я сам», — считает доктор философских наук Назип Хамитов. И тут же справедливо добавляет: «Свобода — это состояние, позволяющее любить и быть любимым».
Правда, в состоянии «Я сам» тоже можно любить и быть любимым. К примеру, с полным на то основанием пылать страстью к самому себе. Безусловно, с любви к самому себе должны начинаться другие чувства — скажем, любовь к ближнему. Но подсознательная привязанность к статике и глубокая боязнь динамики мешают нашим многочисленным Подколесиным полюбить кого-нибудь, кроме самого себя. Согласитесь, в любви к самому себе есть и убежище, и пристань. А вот отношения с противоположным полом представляют собой то самое бурное море людей и событий, о котором так проникновенно пел Андрей Миронов. И море это полнится загадками и неожиданностями.
Вывод прост: страх перед женщиной — это страх перед неведомым. Или, если хотите, боязнь авантюры. Ведь Дон Жуан, покоривший и разбивший множество женских сердец, был прежде всего гениальным авантюристом. Но и им владел страх подлинного единства с любимой женщиной: не на миг, не на час, не на день, а на годы. На этом пункте гениальный авантюрист, что называется, обломался. Испугался и отошел в сторону. Такая авантюра оказалась ему не по силам. Слабоват был герой.
Я отнюдь не хочу сказать, что отличительная черта женщин — бесстрашие. Просто мы боимся разного. Женщина боится одиночества, мужчина — единства. Правда, как считает уже упоминавшийся выше Назип Хамитов, страх перед женщиной связан у мужчины с боязнью душевности. И продолжает в своей книге «Тайна мужского и женского. Исцеляющие афоризмы»: «Страх душевности у мужчины часто превращается в страх показаться смешным. Именно это и делает его смешным».
Если мужчина боится душевности, значит, он путает ее с расслабленностью. Во французском есть специфическое выражение «pleurer comme une Madeleine» (в дословном — «плакать как Мадлена»), что обозначает — «разнюниться», «обабиться». Вот вам и страх перед душевностью… Однако боязнь душевности перерастает в итоге в тот самый страх перед неведомым, незнакомым и на первый взгляд чуждым.
В свою очередь женская боязнь одиночества — это в некотором роде страх перед духовностью. Если, конечно, понимать духовность как более чем удачную творческую самореализацию, ведущую к одиночеству гения. Правда, в одном древнем ирландском предании одиночество трактуется более чем своеобразно. Так, во дворец королей Ирландии — Тару — никто не мог приходить поодиночке: король — без королевы, воин — без меча, увечный — без спутницы, а юноша — без возлюбленной.
Продолжая этот ряд, можно сказать, что вторая половина творческого человека — искусство. Но такое одиночество вдвоем, то есть с искусством, пугало даже самых талантливых женщин. И не потому, что они были в чем-то ущербны, а потому что «неведомое», «неизвестность» значит для женщины совсем иное, чем для мужчины. Или, образно говоря, мужчина боится заглянуть в женщину, как в бездну, а женщина — остаться наедине с бездной, то есть с самой собой.
Поэтому в решающий момент все мы можем, что называется, сойти с дистанции. Жених отправляется за свадебным подарком для невесты, и, побродив в одиночестве по городу, начинает думать: «Не переиграть ли мне все это?». А женщина отказывается от предложенной ей возможности карьерного роста только потому, что это может не понравиться мужу. Говоря философски, в первой ситуации мужчина боится душевности, во второй — женщина испытывает подсознательный страх перед духовностью. И в обоих случаях они проигрывают. Ведь любая наша уступка страху — прежде всего обидное поражение. А больше всего, как известно, мужчина боится женщину, и особенно женского начала в себе самом.
Впрочем, в наше время мужественных женщин и женственных мужчин становится все труднее и труднее отличить мужской страх от женского. Женственные мужчины боятся свободы и одиночества, мужественные женщины — единства. Но, как гласит мудрая поговорка, кто чего боится, то с тем и случится… Мы жалуемся на то, что плоды страха — горькие, но иными они и быть не могут. «Мы в конце концов получаем то, что любим, или то, чего боимся», — считает Назип Хамитов. И продолжает: «Но мы почему-то боимся чаще, чем любим».
Почему же мы боимся чаще, чем любим? Да потому, что следовать страху гораздо проще, чем идти по тернистому пути любви. Проблем меньше. В результате лишь немногие наши современники могут с гордостью сказать о себе: «Я никогда не искал легких путей». Конечно, идти по пути наибольшего сопротивления немыслимо трудно. Но зато в конце этого пути маячит приятный итог, тогда как проторенная дорожка страха ведет в никуда.
Так, может быть, не стоит устремляться в никуда вслед за другими? Ведь «трудный путь, право слово, но приятный» открыт для каждого из нас. И, к счастью, те немногие смельчаки, которые успели по нему пройти, оставили придорожные указатели. Так что заблудиться не получится. Даже если очень этого захотеть.