24 января 2004 года исполняется 80 лет со дня смерти Владимира Ульянова-Ленина. Этой дате посвящена предлагаемая трактовка феномена советского (русского?) коммунизма, который, похоже, остается непонятым. По крайней мере ни коммуно-ортодоксы, ни либеральные буржуа адекватно объяснить это явление не могут, ибо исходят из официально узаконенного заблуждения об истории как процессе, направляемом исключительно сознанием и интересами людей, а также некими объективными социальными законами. Но есть и нетривиальная, однако вполне научная точка зрения, считающая движущей силой социума преимущественно иррационально-бессознательную психическую энергию общества. Эрих Фромм (один из лучших марксистов ХХ века!) считал, что эта энергия может быть как созидательной, творческой, так и разрушительной, авторитарной и соглашательской. Социум может подавлять и активизировать как созидание, так и авторитарный садизм и разрушительность или авторитарный мазохизм и соглашательство. Интересный результат дает соединение этих теорий с глубочайшими откровениями нашего земляка Николая Бердяева о смысле русской революционности и коммунизма.
Из-за недостатка психологических знаний в ХIХ веке Маркс несколько ошибался, говоря, что, овладев массами, идея становится материальной силой. Идеи часто влияют лишь на поверхностное сознание и активизируют более глубокие бессознательные содержания, коренящиеся в «социальном характере» (Фромм) и архетипах (Юнг). Гуманистические по своей сути марксизм и русское правдоискательство обернулись, как модно нынче говорить, гуманитарной катастрофой. Идеи реализуются лишь так, как это позволяет сделать психология общества. А поскольку в ней, кроме страсти к созиданию, подавляющую роль играют иррациональные авторитарные, соглашательские и разрушительные страсти, то любой, даже самый благородный идеал, неминуемо подавляется или извращается до неузнаваемости. Именно это и произошло с поистине великой идеей коммунизма, которую не Маркс с Лениным выдумали! Кстати, само понятие «марксизм-ленинизм» абсурдно.
Считается, что социология Маркса — это позитивистская доктрина экономического детерминизма. На нормальном языке это значит, что обществом движут объективные, т.е. независящие от человека, но познаваемые и используемые им на практике социо-экономические законы, которые определяют психологию, идеологию, культуру и т.д. Такой взгляд на марксизм исповедуют как коммуно-ортодоксы, так и научно-либеральные буржуа; примитивный объективизм и позитивизм вообще верховодят нынче в обществоведении. Мало обращают внимание на мысль Маркса о том, что объективный социо-экономический процесс есть следствие целенаправленной, т.е. субъективной психической деятельности людей. То есть не только экономика формирует психологию, но и психика людей, их мысли, страсти и воля формируют экономику, и здесь нет никакого отхода от материалистической парадигмы.
Маркс продолжает традиции античности, Просвещения и первохристианства, даже несмотря на поверхностный атеизм. По Н.Бердяеву, марксизм — это не только учение о полной зависимости человека от социоэкономики, но и учение об избавлении, о грядущем совершенном обществе, где человек уже не будет зависеть от экономики, о победе над иррациональными силами общества. У Маркса есть огромная доза религиозного экзистенциализма.
Ленина марксистом считать нельзя. Он сильно исказил как объективно-научную, так и религиозно-экзистенциальную стороны Маркса. Ленин — это продукт тоталитарной русской революционности, т.е. совершенно иной психологической среды, в основе которой лежит природный дионисизм, взнузданный православной аскезой, и извечный поиск Абсолюта, справедливого Царства Нездешнего. По Бердяеву, «русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты». Отсюда присущие русской революционности догматизм, аскетизм, жертвенность, религиозность в нерелигиозных, в т.ч. социальных, вопросах, чем отличались большевики, отрицавшие Бога. Все это резко отличается от аполлонического скептицизма Запада. Если западный интеллигент в социоэкономическом плане был буржуа, то наши разночинцы пролетариатом. Русские правдоискатели считали землю Божьей, а крестьянскую общину — самой справедливой формой социализации. Они не признавали священными и абсолютными собственность и римское право, отрицая сами основы буржуазной цивилизации. Здесь корни ленинизма и колхозов, а не в западном Марксе! Психологию большевизма предваряет «неистовый» Виссарион Белинский — фанатик с характерно русским исканием целостного миросозерцания, которое обоснует идеал, даст ответ на все вопросы жизни, соединит теорию и практику. Личность подавлена социумом, но для ее освобождения Белинский предлагает тиранию, ибо люди так глупы, что к счастью их нужно вести насильно — чтобы спасти все человечество, можно снести головы некоторой его части.
Русский нигилизм отрицал свободу, душу, дух, высшие ценности, Бога, но был тем не менее религиозным феноменом, уходом из мира, лежащего во зле, вывернутой наизнанку безблагодатной православной аскезой во имя социального идеала. Крайней формой этого в 1860-х годах стало тайное общество «Топор или народная расправа», централизацией и деспотизмом напоминающее большевиков. Его глава, фанатик Нечаев, в своем «Катехизисе революционера» призывает всецело подчинить себя разрушению постылого мира, во имя «светлого будущего сжечь другого и самому сгореть». Автором лозунга большевиков о том, что «для революции все морально, что служит революции», был Нечаев. Он говорил о том, что для восстания масс необходимо увеличение страданий. Никакой Маркс до этого не додумался бы! Правоту Нечаева на практике доказал Ленин, сумевший использовать эпоху мировых войн, крайнего обострения социальных противоречий и тотального обнищания для пролетарской революции. Это гениальное откровение Ленина, которое зубрили миллионы советских студентов, глубинная психология вполне корректно объясняет резким обострением деструктивности массовой психики социальными катаклизмами.
Маркс считал, что социализм возможен лишь в стране с развитыми капиталистической индустрией, либеральными свободами и парламентаризмом, многочисленным образованным рабочим классом, чего в России и близко не было. Белинский признавал положительное значение капиталистической индустриализации, хотя буржуа терпеть не мог. Подвижник Николай Чернышевский, тоже был за индустриализацию, но считал, что Россия избежит капитализма, сразу перейдя к социализму. Здесь истоки тезиса Ленина о перерастании буржуазной революции в социалистическую, который противоречит основополагающим принципам социологии Маркса.
Кризис привел русских социалистов к марксизму. Но психология русских революционеров «творчески» переработала, а во многом просто извратила марксизм, ставший для них поверхностной рационализацией более глубокого содержания психики. Появление русского марксизма было мирным — в эмиграции в конце 1880-х годов возник такой себе кружок «Освобождение труда» во главе с бывшими народовольцами — легендарной Верой Засулич и отцом русского марксизма Георгием Плехановым. Бердяев писал, что марксизм — более сложная умственная теория, чем те взгляды, на которые ранее опирались русские социалисты. Психотип народника был в основном эмоциональный, дионисийский, а тип марксиста — интеллектуальный, аполлонический. Первые марксисты прежде всего боролись с народниками. Они были против террора и геройства. Это были интеллектуалы-западники, которые хотели опереться на объективный социоэкономический процесс, на детерминизм и эволюционизм учения Маркса, на социальную базу в лице рабочего класса, который в России бурно развивался, хотя количественно был ничтожным.
И здесь возникла коллизия. П.Ткачев был прав: в чистом виде марксизм в России невозможен! Применение западного марксизма в России вело к росту индустрии, капитала, буржуазии, либерального парламентаризма и свобод для избранных, буржуазных представлений о праве и собственности, пролетаризации крестьян. Это противоречило архетипам русской революционности и привело к расколу. «Экономисты» предлагали рабочим лишь профсоюзную борьбу за рост уровня жизни, а политическую борьбу возлагали на интеллигентов. На позициях классического марксизма стоял Плеханов, давший начало «меньшевизму». Он был против революционно-коммунистического захвата власти, заговоров, якобинства и комитетов, против бунтарства и разжигания страстей толпы, против реакционной крестьянской общины (колхоза). По Плеханову, освобождение рабочих должно быть делом рук самих рабочих, а не революционного кружка. Для революции нужна не так сила, как рост сознания! Но тогда коммунистической революции пришлось бы ожидать до скончания века, а революционная воля была бы раздавлена интеллектуальной теорией. Ленин и большевики отбросили классическое толкование Маркса и соединили марксизм с чуждыми ему традициями русской революционности.
Ленин заявил о переходе к социализму в монархической, полуфеодальной и крестьянской, со слабыми ростками капитализма стране, с чем Маркс и Энгельс никогда бы не согласились и были бы отнесены в России к «меньшевикам». Но это соответствовало русским представлениям о «светлом будущем коммунального типа». Ортодоксальный коммунизм является по-русски модифицированным марксизмом. Он воспринял не столько детерминизм, эволюционизм и научную сторону Маркса, сколько извратил его религиозно-экзистенциальную сторону, вместо сознания масс выдвигая на первый план борьбу под руководством организованного меньшинства. По Бердяеву, большевизм показал, как велика власть идеи над массой, если она тотальна и соответствует архетипам массовой психики. Большевики создали миф о пролетариате, который заменил миф о «народе-богоносце». Пролетариат в России был мизерным, а посему заменен идеей пролетариата, носителем которой может быть меньшинство, могущее (если оно одержимо идеей, организовано, дисциплинировано) совершить невозможное и преодолеть детерминизм социальных законов, и Ленин доказал это на практике (эта трактовка Бердяева не совсем корректна, о чем далее). Социальной базой пролетарской русской революции был не рабочий класс, а крестьянство (этот феномен объясним ниже). Маркс считал крестьян реакционным классом, Ленин говорил о рабоче-крестьянской революции, предлагая революцию во имя Маркса, но не по Марксу, в противоположность всему, что говорил Маркс о социальных процессах.
Ленин — роковой пример роли личности в истории. По Бердяеву, Ленин воплощал характерный тип русского нигилиста: простота, цельность, грубость, нелюбовь к прикрасам, практичность, склонность к цинизму и морализаторству, максимализм, тоталитарное мировоззрение и гибкость с оппортунизмом, презрение к революционной богеме. Любил порядок и не терпел анархизма, любил работать дома и не любил бесконечные споры в кафе, которыми увлекались радикальные интеллигенты, не терпел коммунистического чванства и вранья. Бескорыстно преданный идее, он даже не был особо честолюбивым и властолюбивым, мало думал о себе. (Много ли сейчас таких политиков?!) Но Ленин — не демократ, а империалист. Исключительная одержимость идеей повлекла страшное сужение сознания, нравственное перерождение, совершенно безнравственные способы в борьбе. В отличие от прочих интеллигентов, Ленин по-настоящему занимался захватом власти, стяжанием силы для реализации идеи. Ленин есть воплощение мысли венгерского марксиста Дьердя Лукача о том, что революционность определяется не радикализмом цели и не характером средств, а тотальностью, целостностью отношения к миру.
Но расхожая байка о том, как Ленин с большевиками устроили революцию, совершенно антинаучна! Политические партии в России начала ХХ века ни на что реально не влияли, были «кружками по интересам», и большевики — не исключение. Бердяев писал, что в России было лишь две силы — кондовое самодержавие и такой же народ. Сам Ленин признавал, что он совершил переворот на волне революции, а мифологему о революции Великой Октябрьской (по аналогии с Великой Французской), говорят, выдумал позднее Троцкий. Революция — это широчайшее движение масс, и никакой Ленин организовать его не мог, особенно в 150-миллионной стране, занимающей 1/6 суши. Массовая психология России на рубеже веков была авторитарно-соглашательской и отличалась патриархальностью, религиозным смирением, верой в самодержавие… Но ХХ век резко обострил противоречия нерешенностью аграрного вопроса, ломкой патриархального уклада и возникновением массового общества, сверхконцентрацией национального богатства в монополиях, разорением мелкого собственника и пролетаризацией масс, бюрократией, коррупцией. В этих условиях у царизма хватило ума бездарно влезть в Первую мировую войну. Она резко взорвала накопившуюся массовую деструктивность. Если бы не война, снятие деструктивного потенциала пошло бы путем социального соглашательства и дальнейшего кровавого хаоса могло не быть.
Ленин справедливо говорил, что в начале ХХ века в условиях сверхконцентрации капитала либерально-рыночный капитализм через срастание монополий и государства вырождается в свою противоположность — государственно-монополистический капитализм, что обостряет социальные противоречия, а агрессивная внешняя политика ведет к мировым войнам. У Маркса этого не было, он жил в эпоху частно-предпринимательского капитализма. Это эксклюзивный вклад Ленина в социологию, хотя полностью объяснить этот феномен он не смог — терминов Маркса и Адама Смита здесь мало, но это отдельная тема.
Маркс несколько заблуждался, когда говорил о пролетарской революции как результате роста демократии, уровня жизни и сознания. Ленин был намного ближе к реальности, когда определял революцию как «верхи не могут, а низы не хотят» и предположил, что движущей силой буржуазно-демократической по задачам революции будет крестьянство, а характер революции будет пролетарским. Вопреки расхожему штампу, «пролетариат» и «рабочий класс» — это не одно и то же. В Древнем Риме пролетарием был гражданин, не имеющий личного имущества и средств к существованию. Он мог научиться ремеслу и, став рабочим, продавать свой труд, а мог жить подаянием, мошенничеством, грабежом. Пролетарием может стать и имущий, потерявший средства, в т.ч. из-за обвала экономики, войны. Социальной базой русской революции были не рабочие, по причине малочисленности, а огромные массы крестьян и солдат (тех же крестьян), пролетаризированные войной, голодом и разрухой. Пролетаризация резко активизирует иррациональную психоэнергию массы, которая может иметь созидательную направленность, но чаще всего — деструктивную. Ленин хотел прийти к новому порядку через хаос! Рационально это не объяснишь, а вот иррационально можно.
Ленин был знаком с эмпирической социальной психологией Г.Лебона и Г.Тарда, которая на примере Французской революции показала, что ура-революционные свершения толпы заканчиваются реставрацией ранее низвергнутого. Толпа ищет вождя, пропагандирующего некую идею и воздействующего на коллективное бессознательное. Вождем может быть личность, социальный институт, власть…
Возникло двоевластие. Стремясь прийти к демократии через созыв Учредительного собрания, ряд партий создали Временное правительство, но оно земли не дало, войну не прекратило, ничем реально не управляло, с «учредилкой» тянуло и легитимностью не страдало, т.к. его избрала кучка интеллигентов из самих себя. Советы были хаотичной, но довольно легитимной формой организации масс, избиравшейся прямым голосованием, и были, в архетипично-русском смысле, демократическим началом в революции. Затея с «учредилкой» в России 1917 г. вообще представляется весьма сомнительной. Победить, скорее всего, могли или большевики, или «белые», которые либо восстановили бы монархию, либо установили диктатуру какого-нибудь «верховного правителя всея Руси» вроде адмирала Колчака. Авторитарный характер массовой психики России демократии шансов дает мало, что и подтверждает сегодня Россия Путина. Обозленную войной, голодом и хаосом толпу конституция и парламентаризм интересовали меньше всего. Либерализм и буржуазные добродетели по сей день и у нас, и в России вызывают подозрения. Масса хотела справедливого раздела национального богатства, в т.ч. земли, и не хотела умирать на войне из союзнического долга перед «буржуями и Антантой». Но советы не имели рациональной идеологии, а выплескивали эмоции народа, выражавшие вековые поиски правды. Ленин рационализовал эти эмоции в псевдомарксистских символах. Большевики вполне соответствовали русской ментальности и были единственной партией, предложившей понятный массам лозунг: «Землю — крестьянам, фабрики — рабочим, мир — народу»!
Ленин был величайшим социо-психологом, он сумел использовать психическую энергию огромной массы и рационализовать ее иррациональные страсти. Обычно говорят о мощном интеллекте Ленина, и это правильно. Но еще важнее его интуиция, чутье, что подтверждает мысль К.Юнга о решающем значении бессознательных факторов.
В 1918 году положение стало критическим: анархия, бандитизм, контрреволюция, интервенция, развал России. Бердяев пишет, что Ленин делает нечеловеческие усилия дисциплинировать народ и самих большевиков, призывает их к труду, ответственности, к знанию и учению, к строительству, а не разрушению, он совершает настоящие заклинания над бездной и таки останавливает деспотией и террором хаотический распад России. В терминах Юнга, он вел борьбу с «Тенью», т.е. всей той мерзостью человеческой, которую извергает био-психо-социальная природа человека, когда не действуют «социальные тормоза». Так появляется программная книга Ленина «Государство и революция». Маркс ничего конкретного о формах осуществления коммунизма не сказал. Из Маркса можно сделать анархические выводы, отрицающие государство совсем. Ленин фактически отбрасывает Маркса. У Ленина диктатура пролетариата, а реально — партийной бюрократии, означает власть более сильную и деспотичную, чем в буржуазных государствах. Государство есть организация классового господства, оно отомрет и заменится на самоорганизацию только с исчезновением классов, а когда это будет — никто не знает. Здесь произошло поистине трагическое извращение глубинной сути марксизма: из учения о победе человека над внешними довлеющими силами благодаря «творческому развитию», а по сути — ревизии в виде ленинизма, марксизм превратился в систему закрепощения, превращения в бесправный винтик диктатуры. По Ленину, сначала нужно пройти через железную диктатуру не только по отношению к буржуазии, но и к рабоче-крестьянским массам, и только когда они приучатся соблюдать элементарные условия, диктатура окончится. Но подчинить массу одной силой невозможно. Нужны целостные доктрина, миросозерцание, скрепляющие символы. Новая вера должна быть выражена в элементарных символах, и русский вариант марксизма для этого оказался вполне пригодным.
Ленин не предвидел, что сверхдиктатура образует новый привилегированный эксплуататорский класс в виде колоссальной бюрократии. «Советская» Россия была страной крайнего государственного капитализма, который эксплуатировал сильнее частного. Но, похоже, на пороге смерти Ленин и сам начал понимать, что революция пошла «не туда». Он безуспешно пытается противостоять нарастающим тоталитарным тенденциям, но умирает слишком рано. Есть версия, что умереть Ленину помогли. Возможно. Но если бы он прожил еще лет 20, последующая драматургия могла быть иной!..
Сейчас выяснилось, что Запад намного больше преуспел в «построении социализма» или welfare state. Маркс говорил о социализме как экономике «ассоциированных производителей», что ближе всего к современному западному массовому акционерному капиталу и малому предпринимательству. Но западный социализм сводится к довольно примитивной идее перераспределения национального богатства государством на социальные нужды в зажиточном экономически и психологически манипулируемом массовом обществе, благосостояние которого во многом определяется эксплуатацией «третьего мира» через международные монополии, мировые рынки и финансы.
Представляется, что социализма в природе еще никогда не было. Ни западный welfare state, ни тем более советский тоталитаризм таковыми считать нельзя. Что же такое идеал коммунизма? Коммунизм — это совершенное общество, которое позволит выйти за пределы рутинного бытия, забыть сами понятия «экономика», «государство», «деньги» и тому подобное для реализации высшего предназначения человека в бесконечном созидательном познании и преобразовании бесконечного Космоса. Практика «реального социализма» извратила этот глубокий архетипический идеал и надолго его дискредитировала. Идея потерпела почти фиаско и едва теплится в подсознании. Человечество еще жестоко заплатит за это, если, конечно, не одумается. А русский коммунизм и революция были прологом этого краха.