Как заворготделом Свердловского горсовета возглавил антисоветский режим
В 1934 году исполняющий обязанности главного редактора многотиражки свердловского Уралмашзавода «За тяжелое машиностроение» Николай Елизаров писал: «С конца 1929 года мы имеем два Китая: советский Китай, которому принадлежит будущее, и гоминдановский Китай, уходящий в прошлое. За короткий период советское движение стало весомым политическим фактором, миллионные массы рабочих и крестьян под руководством Китайской компартии начали устанавливать советскую власть. Вместо гоминдановского Китая будет Китай советский».
Казалось бы, обычный набор пропагандистских штампов сталинской эпохи. И в этом тексте провинциальной газеты не было бы ничего заслуживающего внимания, если бы автор его не был родным сыном «продажного предателя великой китайской революции и главы китайской черной реакции», как он сам охарактеризовал отца в своем заявлении о вступлении в ВКП(б), — генерала Чан Кайши. А через несколько десятилетий Николаю Елизарову пришлось самому возглавить «антинародный режим», созданный его отцом. Хотя звали его тогда уже (так же, как и до приезда в СССР) Цзян Цзинго.
С берегов Восточно-Китайского моря на родину социализма
27 апреля 1910 года в семье китайского военного Чан Кайши родился первенец. Мальчика назвали Цзинго. Это слово имеет в китайском языке два значения — «тот, кто руководит государством» и «тот, кто спасает мир».
Семья жила в живописном городке Сикоу в южной приморской провинции Чжецзян. На момент рождения старшего сына будущий генералиссимус Чан Кайши учился в артиллерийском училище в Японии. Поэтому отец впервые увидел сына лишь приехав домой в отпуск, когда тому исполнился уже год. Впрочем, и вернувшись на родину, отец не жил в родном городке, а служил в войсках, принимал самое активное участие в революционной войне и постепенно стал одним из ближайших соратников лидера китайской революции Сунь Ятсена. А маленьким Цзинго полностью занималась его мать Мао Фумей, родившаяся в глухой провинции. Все его воспитание сводилось к усвоению патриархальных традиций.
В шесть лет Цзинго пошел учиться. Одетый в длинную кофту-курму, с традиционной косой на затылке он выполнил обряд «трех коленопреклонений и девяти поклонов» перед изображением Конфуция и табличками с именами предков. Обучение сводилось к прописыванию иероглифов и заучиванию отрывков из древних книг. Но такого образования для Китая начала ХХ века было уже мало. Поэтому в 1922 году мальчик поехал в Шанхай в школу европейского типа. Впрочем, советовал сыну Чан Кайши, и там он не должен забывать науку великих мудрецов древности: «Утром вставай как можно раньше и выписывай иероглифы — сто четким стилем и пятьдесят скорописью».
В Шанхае Цзинго, кроме обучения, увлекался спортом и политикой левых сил, одним из лидеров которых к тому времени уже стал его отец. За участие в одной из демонстраций 15-летний Цзинго был исключен из школы. Он самостоятельно поехал в Пекин, где поступил в училище иностранных языков. Но уже через две недели за участие в новой демонстрации его арестовали. После недели в тюрьме он поехал к отцу в Гуанчжоу.
К тому времени в Китае, сбросившем в 1911 году последнего императора, фактически не было единого государства. Формально всю страну на международной арене представляло пекинское правительство, но реальная власть в провинциях была в руках военных предводителей-генералов. В южной же провинции Гуандун со столицей Гуанчжоу возникло альтернативное левое правительство во главе с основателем Гоминдана доктором Сунь Ятсеном. Европейским государствам и США, безраздельно господствовавшим тогда в Китае и поощрявшим тамошнюю анархию, социалист (и в то же время националист) Сунь казался слишком строптивым. Единственным, кто протянул руку дружбы «последовательному борцу с империализмом», оказался Ленин. Уже в 1920 году к Сунь Ятсену приехала миссия Коминтерна. А в 1923 году представительная делегация Гоминдана во главе с отцом Цзинго посетила СССР, где изучала ленинские революционные ноу-хау, особенно опыт организации Красной Армии.
Вернувшись из России, Чан Кайши возглавил созданную по советскому образцу военную школу-академию. В ней преподавали около 100 «красных советников» под руководством героя гражданской войны Василия Блюхера. А ответственный работник Коминтерна Михаил Бородин (Грузенберг) стал главным политическим советником Сунь Ятсена. Китайские левые националисты и российские коммунисты переживали свой «медовый месяц». Китайская компартия, возникшая в 1921 году, вошла в состав Гоминдана, а доктор Сунь предоставил коммунистам места в своем Центральном исполнительном комитете и в руководстве местных организаций. Гоминдан даже подал заявку на вступление в Коминтерн, составной частью которого уже была КПК.
Но идиллия продолжалась недолго. Две левые партии действительно предлагали взаимоисключающие пути обновления страны. Коммунисты хотели, как и в России, осуществить социальный переворот и уничтожить частную собственность. Теория же Сунь Ятсена, известная как «три народных принципа», предполагала создание рыночной экономики с мощной регулирующей ролью государства, которое должно было иметь собственный сектор в крупном производстве и проводить активную социальную политику. Сунь Ятсен, в отличие от Ленина, был сторонником широких политических свобод. Всю его теорию можно охарактеризовать как социальную рыночную экономику с китайской национальной спецификой. И хотя Сунь называл общество, которое мечтал построить, «государственным социализмом», было видно, что он вкладывал в эти слова совершенно иное содержание, чем коммунисты.
В марте 1925 года доктор Сунь умер. А вскоре было объявлено, что в Москве создается университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена. Приемную комиссию возглавил сам председатель левого национального правительства Китая Ван Цзинвей. Между представителями двух партий разгорелось настоящее соперничество за «высокую честь» учиться в Москве. Среди 300 счастливчиков оказался и Цзян Цзинго. Еще одним удачным абитуриентом стал будущий реформатор коммунистического государства Мао — Дэн Сяопин.
К тому времени Чан Кайши уже стал одной из ведущих фигур в Гоминдане. Отпуская сына в Москву, он делал политический жест, подчеркивая желание и дальше сотрудничать с СССР. Похоже, Чан Кайши был не против отправить своевольного подростка туда, где требования к нему будут построже и где он будет подвергаться меньшей опасности. Как же генерал ошибался!
Одиссея в Стране Советов
В сентябре 1925 года Цзян Цзинго в составе группы из 22 человек сел на советский корабль и в трюме, в котором перед этим перевозили скот, отправился во Владивосток.
Впрочем, в Москве дети китайской верхушки попали в более чем комфортные условия, что быстро восстановило их веру в идеалы социализма. Университет им. Сунь Ятсена находился на Волхонке, в четырехэтажном доме напротив тогда еще не снесенного храма Христа Спасителя. На первом этаже была столовая, на втором, третьем и четвертом — библиотека, аудитории и общежитие. Кормили студентов в те голодные годы пять раз в день, выдавали им одежду, обувь, полотенца для рук, лица, ванны, носовые платки, нижнее белье и т.п. Ректором университета был Карл Радек — личный друг и один из самых любимых учеников Ленина. Через несколько лет Радек, как и большинство близких к Ленину людей, «оказался» врагом народа и погиб в сталинских застенках. Но пока блестящий Радек, читавший китайцам (!) курс истории Китая, стал величайшим авторитетом для молодых пришельцев с Востока.
Радек, так же, как и Троцкий, в отличие от Сталина, считал невозможным построение социализма в одной отдельно взятой стране. И все перспективы «освобождения человечества» связывал с мировой революцией, которая должна была вот-вот разразиться. Очень важную роль в этих планах отводилась Китаю.
Буквально через несколько недель после начала занятий импульсивный Цзян Цзинго подал заявление о вступлении в КИМ (Коммунистический интернационал молодежи) и стал членом ячейки китайского комсомола при Московской городской организации ВЛКСМ. А вскоре возглавил эту ячейку. Звали его тогда уже Николаем Владимировичем Елизаровым. В университете сразу было введено правило — каждый студент должен взять себе российское имя.
Подбор предметов в университете был довольно выразительным: русский язык, история революционного движения в Китае, на Востоке и на Западе, диалектический и исторический материализм, политическая экономия, экономическая география, военное дело и т.п. Генерал Фен, через год после открытия университета им. Сунь Ясеня лично приезжавший в Москву, чтобы убедиться, как там учатся дети китайской левой элиты, писал по возвращении домой: «В других странах наши студенты изучают технику, строительство, горное дело, медицину. В СССР они изучают революцию».
Занятия в аудиториях продолжались восемь часов в день, очень много времени уходило на разнообразные многочасовые собрания. Уходящих с собраний в библиотеку называли «зубрилками», а предпочитавших поесть — «мелкобуржуазными элементами». Цзян Цзинго не был ни первым, ни вторым — в библиотеке он просиживал часами, но уже вечером и ночью, после собраний. Там он не за страх, а за совесть изучал марксистскую литературу.
В университете господствовала атмосфера бурных политических дискуссий — коммунисты столь остро спорили с гоминдановцами, что часто доходило до потасовок. Внутри же коммунистической «фракции» китайских студентов копья ломали между собою сталинисты и троцкисты. Цзян-Елизаров занял место на крайнем левом фланге политического спектра — секретарь комсомольской ячейки университета был одним из убежденнейших троцкистов. Когда осенью 1926 года Сталин нанес решающее поражение Троцкому в борьбе за лидерство в ВКП(б) (а через год вообще исключил своего конкурента из партии), комсомолец Елизаров не смирился — он не опасался открыто выражать свои взгляды, более того — вступил в тайную троцкистскую организацию.
А весной 1927 года «товарищ Елизаров» оказался перед нелегким выбором. Противоречия между Гоминданом и коммунистами в Китае к тому времени достигли неслыханной остроты. По инициативе представителя Коминтерна в Китае Бородина Национальное правительство подписало секретный приказ об аресте командующего народно-революционной армией генералиссимуса Чан Кайши. Однако Чан не стал покорно ждать успеха коммунистического путча, а нанес ответный удар. 12 апреля 1927 года он объявил о начале кампании «очищения» Гоминдана от коммунистов. Началась первая война между коммунистами и Гоминданом.
В Советском Союзе разразилась шумная кампания осуждения «измены» Чан Кайши. В университете им. Сунь Ятсена наиболее остро, наиболее эмоционально осуждал генералиссимуса... его собственный сын. «Измена Чан Кайши не удивляет. Когда он на словах славил революцию, он уже начал тайно предавать ее. Для него дело революции давно уже закончилось», — провозглашал тогда Елизаров-Цзян. Тогда же он опубликовал в советской прессе заявление, в котором навеки отрекался от отца и проклинал его.
Насколько искренним был тогда семнадцатилетний юноша? Сам Цзян Цзинго в опубликованных через много десятилетий мемуарах утверждал, что просто не имел тогда другого выхода, чтобы сохранить свою жизнь. И отец, мол, его понял и потом одобрил эту «ложь во спасение». Хотя для китайца-традиционалиста, последователя конфуцианства отречение от родителей — грех еще более страшный, чем для верующего христианина. Тем более что студентов-гоминдановцев, не предавших анафеме свою партию, просто... отчислили из университета и отправили домой. А за несколько месяцев до этого Цзян не боялся открыто выступать против всесильного Сталина в защиту Троцкого.
Через год Елизаров закончил университет и подал заявление в военную школу особого назначения. После ее окончания его послали учиться в Ленинград в Военно-политическую академию им. Толмачева. Эти, как и все последующие его назначения, происходили под контролем китайской секции Коминтерна. С одной стороны, сын нового «лидера китайской контрреволюции» был классическим заложником, с другой — в случае, если бы из него удалось выковать «последовательного марксиста-ленинца», его можно было бы использовать в какой-либо политической комбинации против отца.
Проведенные в академии два с половиной года позволили Елизарову не только основательно изучить различные военные науки (в частности, стратегию ему преподавал маршал Тухачевский), но и углубить свои знания по политике, экономике, философии. Цзян прекрасно учился, публиковал статьи в научных журналах. Он был избран в комсомольское бюро академии, а в 1929 году стал кандидатом в члены ВКП(б). За год до этого он объявил о своем разрыве с троцкистами.
Закончив в июне 1930 года академию с отличием, Елизаров обратился к советской власти с просьбой направить его служить в Красную армию — советскую или китайскую — куда сочтет нужным «родная Коммунистическая партия». Но «родная» рассудила иначе — выпускник военной академии стал... учеником слесаря на московском заводе «Динамо». В секретной характеристике, составленной на него при выпуске из академии, было сказано: «В силу молодости, отсутствия практической работы и социального происхождения посылать сразу в Китай на ответственную работу не следует. Желательно послать на год на производство».
«Раньше, — вспоминал Цзян Цзинго, — мне не приходилось тяжело работать физически. Через два дня руки опухли, появилась ломота в пояснице и всей спине. Я твердо верил, что труд закаляет человека. Но мой месячный заработок составлял всего сорок пять рублей — как на него прожить? Частенько приходилось идти на работу с пустым желудком. Я должен был найти способ как-то улучшить свою жизнь, поэтому решил поступить на вечерние инженерные курсы. Одновременно появилась возможность преподавать на заводе военное дело. Теперь я ежедневно работал с восьми утра до одиннадцати вечера. Через пять месяцев мой заработок составлял 105 рублей. Жизнь оставалась нелегкой, но я чувствовал определенное удовлетворение — был убежден, что приобретенный опыт будет полезен мне в будущем».
Не прошло и года, как «родная партия» снова решила обогатить жизненный опыт своего кандидата Елизарова — из Москвы его направили работать колхозником в глухое село Жоково между Москвой и Рязанью. При этом Елизаров не получил никакой должности и был вынужден работать в поле.
Следующим местом ссылки стал Алтай. Девяти месяцам 1933 года, проведенным Цзян Цзинго в Сибири в качестве рабочего золотых приисков, в его мемуарах посвящено шесть слов: «Это был самый тяжелый период моей жизни».
Лишь в конце 1933 года жизнь изменилась к лучшему: Елизарову разрешили поехать на одну из великих строек социализма — Уральский завод тяжелого машиностроения в Свердловске.
На «Уралмаше» он сделал стремительную карьеру — работал слесарем, бригадиром ударной бригады, заместителем начальника цеха. А уже в следующем, 1934 году, стал сначала ответственным секретарем, а затем и исполняющим обязанности главного редактора заводской многотиражки «За тяжелое машиностроение». Свердловский журналист Михаил Банников, работавший ответственным секретарем под руководством Елизарова, вспоминает: «Коля показал себя грамотным, умелым руководителем, способным, например, диктовать «с колес» целые статьи. Бывало, редакционное утро начиналось с того, что шеф заглядывал к своему ответсеку, спрашивал о готовящемся номере. И если оставалась «дыра», то успокаивал: «Ничего, сам забью ее».
В свободное время Николай охотно ездил с товарищами за город отдыхать, принимал участие в вечеринках, где распевал русские песни, исполнял кавказские танцы с ножом в зубах.
На заводе Елизаров познакомился с токарем Фаиной Вахревой. Белокурая голубоглазая Фаина была, по воспоминаниям знавших ее людей, «девочкой очень скромной, умной». Она родилась в 1916 году в Екатеринбурге в семье рабочих-белорусов, эвакуированных на Урал во время Первой мировой войны. Фаина очень рано потеряла родителей, и только благодаря поддержке старшей сестры не попала в детский дом, смогла закончить ФЗУ и получить рабочую специальность. В 1935 году комсомолка Вяхрева вышла замуж за Елизарова. Белорусская девушка тогда не знала, что через несколько десятилетий ей доведется стать первой леди Тайваня. А тем временем у молодой семьи родился сын Эрик.
В конце 1936 года, после семи с небольшим лет пребывания в кандидатах, Елизаров стал членом ВКП(б). «Теперь мой жизненный путь — прямой и открытый, путь коммуниста, борца за дело рабочего класса. Отдаю всю свою жизнь за дело Ленина—Сталина», — писал Елизаров в заявлении о вступлении. Казалось, что начался «золотой» период его советской жизни.
Однако продолжался этот период всего несколько месяцев. В самом начале 1937 года были «разоблачены», арестованы, а затем и расстреляны Евгений Цетлин, заведующий бюро технического обслуживания «Уралмаша» (в прошлом секретарь ЦК комсомола и один с любимых учеников Бухарина) и Лев Авербах, первый секретарь Орджоникидзенского райкома ВКП(б) г. Свердловска. Оба они были близкими друзьями Елизарова, Авербах даже давал ему рекомендацию при вступлении в партию. На районной партийной конференции в феврале 1937 года упомянули о связях Елизарова с троцкистами, а в партийную организацию поступил донос на «японского шпиона, окопавшегося в редакции заводской многотиражки». Бюро райкома постановило: «В коллективе редакции газеты «За тяжелое машиностроение» не было большевистской бдительности. Газета не раз допускала враждебные выступления. Освободить временно исполняющего обязанности ответственного редактора Елизарова и усилить состав редакции». По всем канонам сталинского «социалистического реализма» 1937 года у коммуниста Елизарова оставался один путь: арест, чрезвычайная судебная «тройка» и «десять лет без права переписки», то есть расстрел. Но случилось чудо: секретарь горкома партии Михаил Кузнецов публично заявил: «Он еще учится у нас, он молод в нашей партии. Мы его послали в такую организацию, где он под руководством городского комитета партии, горсовета будет исправляться». Этой организацией стал горсовет, куда Елизаров был назначен заместителем заведующего орготдела. (Хотя вполне возможно, что Кузнецов просто получил соответствующее указание от Сталина.)
Чан Кайши никогда не забывал своего сына, которого так неосмотрительно отправил учиться в «безопасное место». «Как мне не хватает моего сына! Я плохой отец, не смог побеспокоиться о нем», — писал генералиссимус в своем дневнике в 1930 году.
В 1937 году ситуация в Китае изменилась. Япония готовила широкомасштабную агрессию против Китая. Коммунисты, постоянно проигрывавшие бои с Гоминданом, настойчиво просили Чан Кайши прекратить «междоусобную войну» и вместе выступить против иноземных агрессоров. Генералиссимус уже хорошо знал коварство своих «новых старых» союзников. Однако после долгих колебаний все же согласился на мир и общий фронт против японцев. Но поставил условие: ему должны вернуть сына.
В марте 1937 года потенциального «врага народа» вместе с семьей вызвали из Свердловска в Москву. Через несколько дней его уральские друзья получили телеграмму: «Встречайте железнодорожный состав Москва — Владивосток». За несколько минут, пока железнодорожный состав стоял в Свердловске, Елизаров успел сказать друзьям: «Давайте прощаться. ЦК посылает меня в Китай с задачей повернуть отца на нашу сторону». Так закончилась двенадцатилетняя одиссея китайца в Стране Советов.
Как Николай снова превратился в Цзинго
«Кости и мясо соединились, сын вернулся из России, — записал в дневнике Чан Кайши. — Разлука продолжалась двенадцать лет, теперь духи предков могут успокоиться».
После короткой встречи с отцом и мачехой в Нанкине, супруги с грудным ребенком поехали в родной город Цзинго Сикоку. Там родственники решили устроить сыну, не бывшему дома 12 лет, испытание — узнает ли он родную мать. Рядом с Мао Фумей в гостиной сели с десяток ее подруг и родных сестер, одетых в национальную одежду. Испытание имело не только сентиментально-родственное значение. Слухи, к тому же преувеличенные, о «подвигах» Цзинго в Советском Союзе, о его отречении от отца, о непоколебимых коммунистических (а следовательно, вражеских) убеждениях, о полной русификации бурлили не только в его родном городке, но и во всем Китаем. И теперь он должен был доказать, что не потерял на чужбине свою китайскую сущность.
Однако настоящего испытания не получилось. Увидев сына, мать зарыдала, вскочила и побежала к нему, называя его ласковыми детскими прозвищами. Заплакал и сын в объятиях матери.
Следующие восемь месяцев стали для Цзинго периодом «реабилитации». Ведь выяснилось, что в СССР он здорово подзабыл родной язык. «Отца очень беспокоило, что у меня нет глубокого понимания китайской этической философии, что я не проникся идеей национального строительства», — вспоминал со временем Цзян Цзинго. «Отчет о твоем пребывании в России тебе лучше перевести на китайский самому, — ставил генералиссимус задачу сыну. — Ты должен специально заняться китайским, вспомнить иероглифику, уметь свободно излагать свои мысли на бумаге».
Процесс «китаизации» активно проходила и его жена Фаина. Еще при первой встрече с тестем-генералиссимусом и его любимой женой Сун Мейлин она продемонстрировала максимальное уважение к ним, сказав, что является сиротой и просит их быть ей отцом и матерью. Через несколько месяцев лидер Гоминдана признал выбор сына и лично дал невестке имя Цзян Фанлян (Цзян — родовой иероглиф, «фан» означает «правильный», а «лян» — «добродетельный»). Внука Эрика генералиссимус нарек Сяовенем (где «сяо» — уважение к родителям, а «вень» — «образование»). Правда, перед этим супругам, имевшим уже почти три года семейного стажа, двухлетнего ребенка и ждавшим второго, пришлось отгулять еще одну свадьбу — по китайским обычаям. Чан Кайши желал, чтобы его невестка вела себя как типичная китайская женщина. И золотокосая красавица все сделала для этого. За год она изучила китайский язык, под руководством свекрови постигала традиции и обычаи.
Наконец отец пришел к выводу, что сын достаточно адаптировался к условиям родины и идеологии Гоминдана. Но, несмотря на это, еще многие годы первенец Чан Кайши имел среди гоминдановской элиты кличку «Большевик». Руководители националистов весьма насторожено относились к самой мысли о том, чтобы Цзян Цзинго стал наследником отца. И хотя в конце концов так и произошло, «Россиянину» (еще одна его кличка) пришлось преодолеть немало препятствий.
Он, судя по всему, во время своего вынужденного уединения в родном городке, распрощался с идеями марксизма-ленинизма-сталинизма, с концепциями диктатуры пролетариата и мировой социалистической революции или, по крайней мере, перестал их считать неопровержимыми. В то же время он не чувствовал себя школяром-переростком, способным лишь выслушивать поучения новых мэтров. Наоборот, советское прошлое, совмещаясь с китайским сегодня, порождало бурю мыслей. Он говорил: «У меня куча идей, дайте мне испытать их. Я хочу проверить себя там, где тяжелее».
Кипучая энергия, сочетающаяся с искренним аскетизмом в личной жизни, поразительно отличала его от большинства гоминдановских руководителей, привыкших жить в совершенно ином ритме и не гнушавшихся разнообразнейших «радостей жизни».
Став одним из деятелей Гоминдана, Цзян Цзинго неоднократно утверждал, что коммунизм — чуждое для Китая явление. В то же время некоторые идеологические постулаты, привезенные из СССР, оказались при определенной адаптации пригодными для использования в идеологической работе Гоминдана. Целый ряд статей и докладов, написанных Цзян Цзинго в Китае в 40—50-х годах, можно было бы без особых правок печатать в тогдашней советской прессе. Цзян Цзинго и в России, и в Китае очень любил цитировать сталинскую формулу «Кадры решают все» (в Китае, естественно, без ссылки на автора).
Сокрушительное поражение и победа на в отдельности взятом острове
В течение многих лет Цзян Цзинго занимал сравнительно невысокие должности в гоминдановский администрации.
И лишь в августе 1945 года все коренным образом изменилось — Советский Союз вступил в войну с Японией, американцы подвергли атомной бомбардировке Страну восходящего солнца, и через несколько дней Япония капитулировала.
Теперь в повестке дня появился крайне важный вопрос: кто — коммунисты или гоминдановцы — установит контроль над огромными и едва ли не наиболее развитыми в стране районами Маньчжурии, куда на смену японским пришли советские войска.
Генералиссимус отправил своего сына, знатока русского языка и советских обычаев, в Харбин — устанавливать контакты с советской военной администрацией. Дважды в 1945 году Цзян Цзинго приезжал в составе делегаций Китайской республики в Москву, где, в частности, встречался с глазу на глаз со Сталиным. Однако выиграть эту дипломатическую игру или добиться хоть сколько-нибудь существенных результатов сыну Чан Кайши не удалось — выведение советских войск из Маньчжурии в 1946 году было организовано так, что власть и все богатые материальные ресурсы здесь захватили коммунисты, немедленно начавшие новую войну против Гоминдана.
Размер статьи не позволяет рассказать о всех перипетиях гражданской войны 1946—49 годов в Китае. Итог известен — Гоминдан испытал сокрушительное поражение, и 10 декабря 1949 года самолет с генералиссимусом Чан Кайши и его сыном Цзян Цзинго, ставшим к тому времени ближайшим помощником отца, оторвался от взлетной полосы аэропорта Ченду и взял курс на Тайвань. Через 25 минут туда ворвались танки коммунистов. Но еще раньше, летом 1948 года, Цзян Цзинго имел опыт, правда, негативный, руководства экономикой. В условиях наступления коммунистов галопирующая инфляция и спекуляция подрывали тыл Гоминдана. Было решено ввести «золотой юань», заставить население поменять на новую устойчивую денежную единицу все их запасы золота, серебра и иностранной валюты, а цены на все товары заморозить. Цзян Цзинго получил должность экономического комиссара в Шанхае — крупнейшем экономическом центре страны. Он сформировал специальные «отряды укрощения и созидания» из 12 тысяч молодых воинов, начавших «уничтожение тигров». Они буквально разгромили весь черный рынок огромного города и за месяц изъяли золота, серебра и валюты на $300 млн. — колоссальная сумма, как по тем временам! Но ожидаемый «золотой век» — со справедливой торговлей за национальную валюту и по фиксированным ценам — почему-то не пришел. Рынок развалился вообще — из продажи исчезли все товары, население города начало голодать. Правительству пришлось отказаться от своего эксперимента и отозвать Цзян Цзинго из Шанхая. Следует отметить, что из своего неудачного шанхайского опыта Цзинго сделал очень далеко идущие выводы — никогда больше за всю свою многолетнюю активную политическую деятельность он не пытался «насиловать» экономическую жизнь.
Весной 1950 года на Тайване — последнем убежище Гоминдана, господствовала атмосфера отчаяния. К семи миллионам коренных жителей острова добавилось более двух миллионов беженцев с континентального Китая — это были преимущественно военнослужащие и чиновники. Лишь немногим из них удалось вывезти на остров семьи. Разбитая армия была деморализована, Хайнань — второй большой остров, где с осени закрепились гоминдановцы, коммунисты в апреле 1950-го захватили за шесть дней. А главное, американцы — единственная и последняя надежда, пришли к выводу, что Гоминдан, «проигравший» огромный континентальный Китай, уже ничто не спасет. И потому нет смысла тратить силы на его поддержку. Большинство тайваньцев считало установление коммунистической власти меньшим злом, чем кровавая война. Тем более что пришельцы захватили практически всю власть на Тайване, а небогатых ресурсов не хватало на всех — не было пищи, негде было жить.
Спасение пришло неожиданно — 25 июня 1950 года северокорейские коммунисты перешли 38-ю параллель и напали на Южную Корею. Ей на помощь под флагом ООН пришли американские войска, а северокорейским коммунистам — несколько миллионов их китайских единомышленников-«добровольцев». С 1950-го до 1953-го продолжалась корейская война, где фактически воевали между собой США и коммунистический Китай при поддержке СССР.
Чан Кайши получил время, чтобы перегруппировать свои силы, а также военную поддержку американского флота в качестве гарантии против вторжения.
И все же позиция Гоминдана оставалась крайне зыбкой. И Пекин, и Тайбей признавали (и признают до сих пор), что существует одно государство — Китай, а Тайвань — лишь провинция этого государства. И правительство КНР в Пекине, и правительство Китайской Республики на Тайване считали и считают каждый себя единственным законным правительством единой страны. А двум правительствам в одной стране, как известно, тесно.
У Гоминдана оставался единственный шанс — на практике осуществить на одном отдельно взятом острове то, что последователи доктора Сунь Ятсена 25 лет лишь обещали, обещали, обещали сделать во всем Китае — построить цветущую экономику всеобщего благосостояния.
И Чан Кайши и его сыну и преемнику Цзян Цзинго это удалось! Можно было бы долго разглагольствовать о «тайваньском экономическом чуде». Но — лишь несколько цифр: в 1950 году валовой внутренний продукт в расчете на душу населения в разоренном многолетней войной нищем континентальном Китае и не менее нищем Тайване был практически один к одному. В 1973 году (когда Цзян фактически принял власть из рук тяжело больного отца) соотношение было 6,5:1 в пользу Тайваня. Во второй половине 90-х ВВП на душу населения на Тайване был уже в 25 раз выше, чем в КНР. И это после всех столь успешных экономических экспериментов коммунистической власти! Разумеется, континентальный Китай, в 60 раз превышающий по населению Тайвань, сейчас имеет больший абсолютный вес в экономике мира. Но то, что Тайвань со своим немногим более 20 миллионов населением занимал по итогам прошлого года 14-е место в мире по объемам внешней торговли и четвертое — по золотовалютным запасам, — о чем-то говорит.
Цзян Цзинго в период с 1950-го по 1965 год, будучи фактически правой рукой своего отца-президента, занимал одновременно десятки должностей, среди которых были такие экзотические, как генеральный директор компании по производству учебных фильмов для работников сельского хозяйства. Однако главные сферы его деятельности — контроль над спецслужбами, ведущими крайне жестокую борьбу с «коммунистическими агентами», «саботажем» и даже «пораженческими настроениями», и политическая (читай антикоммунистическая) работа в армии. Сам Цзян постоянно читал своим бойцам лекции на темы «Правда об агрессии российского империализма в Китае», «Политработа в армии — тяжелое, но почетное дело», «Революционное сердце, умелые руки» и тому подобное.
«Когда в 1952 году кампания по преобразованию партии была завершена, реорганизованный Гоминдан поразительно напоминал своего заклятого врага — Коммунистическую партию Китая», — пишет американский историк Стив Цан.
Государственная система Тайваня стала таким образом как бы отражением коммунистических режимов: все похоже, все такое же, только левую и правую сторону поменяли местами. Хотя, разумеется, тоталитарного режима не было никогда — оппозиция всегда существовала. Да и в экономическом плане на острове господствовали рыночные законы.
В 1965 году Цзян Цзинго стал министром обороны, а в 1969 году — еще и заместителем спикера парламента.
Вместо эпилога,
или Зачем разрушать то,
что сам построил?
В 1973 году 86-летний Чан Кайши тяжело заболел и фактически отошел от управления государством. Генералиссимус умер 5 апреля 1975 года. И хотя еще три года обязанности президента формально выполнял вице-президент Янь Цзягань, фактически всю полноту власти уже с 1973 года держал в своих руках Цзян Цзинго. В 1978 году он был уже формально избран президентом и до самой смерти, 13 января 1988 года, оставался во главе Тайваня.
На годы его правления выпали новые нелегкие испытания для Гоминдана. Еще в 1971 году место Китая в ООН, с 1945 года занимаемое чанкайшистами, было передано коммунистическому Пекину. Уже в первой половине семидесятых практически все страны мира разорвали дипломатические отношения с Тайбеем — это было непременным условием установления полномасштабных отношений с Пекином. Страна, несмотря на свои высокие экономические показатели, фактически попала в дипломатическую изоляцию. Вторым вызовом стал нефтяной кризис 1974 года — для страны, к тому времени выходившей на мировой рынок преимущественно с продукцией легкой промышленности и пластмассами, это было крайне опасно.
И команда Цзян Цзинго прекрасно справилась с требованиями времени. Ему удалось провести модернизацию экономики, создать на Тайване базу собственной тяжелой индустрии, а с начала 80-х годов осуществить прорыв на рынок высоких технологий — и теперь Тайвань является одним из крупнейших в мире производителем аудио- и видеотехники, компьютеров и узлов к ним.
Цзян Цзинго удалось на практике построить тот «государственный социализм», о котором еще в начале ХХ века писал Сунь Ятсен, или же социальную рыночную экономику с китайской спецификой. Именно в цзяновском Тайване коэффициент Джини — разрыв уровня потребления 20 процентов самых богатых и 20 процентов самых бедных граждан — был и остается одним из самых низких в мире.
Еще одним достижением Цзяна стал демонтаж авторитарного однопартийного режима, который он сам строил на Тайване многие годы. Принятая в 1947 году еще на континенте конституция Китайской республики имела вполне демократический характер, предусматривала многопартийную систему, свободу слова, печати и т.п. Беда была лишь в том, что еще в 1949 году в связи с введением на Тайване военного положения ее действие было «временно» приостановлено. И так продолжалось... 38 лет.
14 июля 1987 года президент Цзян официально отменил чрезвычайное положение в «Тайваньском районе Китайской республики». Он не успел завершить процесс перехода страны к полноценной демократии: эта задача выпала на долю Ли Денхуэя — следующего президента, ученика и последователя Цзян Цзинго. Однако необходимость перехода к демократии и план этого перехода разработал именно Цзян.
После смерти Цзян Цзинго оказалось, что президент страны с золотовалютными запасами в $40 млрд. не имел никакой недвижимости ни на родине, ни за границей, у него не было даже собственного банковского счета. Его вдове Фаине-Фанлян, с которой он прожил 53 года, пришлось ходатайствовать о назначении пенсии в связи с потерей кормильца. Цзян Цзинго не оставил семье никакого наследства. После него остался только Тайвань — страна с одной из самых эффективных в мире экономик, уверенно ставшая на путь демократического развития.