В последнее время украинские газеты публикуют варианты списка ста великих украинцев. Среди них, как правило, фигурируют оба Патона — отец и сын. С подобной оценкой трудно не согласиться. И дело не только в их огромном вкладе в науку и создании совершенно новых, революционных технологий. Евгений и Борис Патоны могут служить эталоном интеллигентности — в самом высоком, лучшем смысле данного слова. Незыблемыми традициями этой семьи являются порядочность, щепетильность, неприятие всяческих интриг и подковерной борьбы —все то, что нами вкладывается в понятие «честь». Сегодня мы не будем касаться научной деятельности знаменитых ученых — о ней написано много. Речь пойдет о моральных и этических принципах двух выдающихся людей — отца и сына…
УВАЖАЮТ ТЕХ, КТО НЕ СГИБАЕТСЯ
Год назад мне довелось взять у Бориса Евгеньевича Патона большое интервью. Готовясь к неформальной встрече за чашкой кофе, я решил посоветоваться с коллегами по поводу некоторых «некорректных» вопросов. Ну, например, спрашивать ли его мнение о руководителях партии и государства, с которыми он неоднократно встречался? Не стоит, убеждали меня товарищи по работе. Отозваться плохо, как сейчас поступили бы многие на его месте, президенту НАН будет и трудно, и неудобно. Некоторые из этих людей искренне заботились о развитии науки и немало сделали для академии. А сказать о них что-то хорошее академик Патон сегодня просто не сможет: его «не поймут».
Тем не менее я рискнул, и Борис Евгеньевич не ушел от неудобного вопроса. Рассказывая о своих встречах, он отметил положительные и отрицательные стороны неуемного Никиты Хрущева, очень хорошо отозвался об Алексее Косыгине, который, по мнению Бориса Патона, был человеком исключительно скромным, интеллигентным и знающим. Но самые теплые слова я услышал от него о Владимире Щербицком, которого академик Патон считает наиболее интересной и сильной личностью из всех высших руководителей Украины минувших лет. «Я убежден в том, — говорил мой собеседник, — что Владимир Васильевич много сделал для украинского народа и по праву вошел в нашу историю. Хотя, будучи партийнопослушным, в ряде случаев он просто не мог последовательно, до конца провести свою линию: она была неугодной Москве. А вообще все те гадости, которые у нас в последние годы о нем писали и говорили, не достойны цивилизованного государства. В истории нельзя что-то зачеркнуть, а потом написать заново, — подчеркивал Борис Евгеньевич. — Как говорится, что было, то было». Вот вам и неудобная тема. Академик Патон высказался четко и ясно — без всяких уверток и недомолвок.
Борис Евгеньевич возглавляет украинскую академию уже более 37 лет. За это время Хрущева сменил Брежнев, потом были Андропов, Черненко и Горбачев. Генеральные секретари ЦК приходили и уходили, а Патон оставался. Почему? В чем причина подобной, не характерной для того времени стабильности? Ответить на такой вопрос не так легко, как кажется на первый взгляд. Да, тут не мог не влиять высокий научный авторитет академика Патона. Но, мне кажется, дело не только и даже не столько в этом. Хорошо знающие его люди отмечают одну важную черту: Борис Евгеньевич не старался быть угодным очередному вождю. А, как это ни парадоксально, подобную внутреннюю независимость уважают и власть имущие. Таких людей они, случается (хоть, к сожалению, и нечасто), предпочитают раболепствующим холопам.
Мне кажется, подобное отношение к сильным мира сего Борис Патон унаследовал от отца — выдающегося украинского ученого академика Евгения Патона, 130-летие со дня рождения которого будет отмечаться в следующем месяце. «Я ни разу не видел, чтобы Евгений Оскарович Патон заискивал перед начальством, — вспоминает доктор технических наук профессор Юрий Стеренбоген, до выхода на пенсию возглавлявший отдел. — Институт электросварки неоднократно посещал Никита Хрущев. И во время его очередного визита директор, ясное дело, волновался, стремясь как можно лучше продемонстрировать высокому гостю созданные у нас новые технологии и оборудование. А когда секретарь ЦК покидал институт, напряжение спадало, и Евгений Оскарович, как нетрудно было заметить, позволял себе несколько расслабиться. Ведь Хрущев слыл человеком чрезвычайно своенравным и переменчивым. Однако наш Батя (так в институте за глаза называли директора), принимая высокого руководителя и давая ему объяснения, никогда не суетился и не терял лица. Конечно, по отношению к Хрущеву он держался очень уважительно. Но вел себя с большим достоинством. Евгений Оскарович был явно не из породы господ «Чего изволите?»
Иногда Хрущев приглашал его на заседания. Но, как рассказывали мне в институте, когда ученый видел, что вопрос, ради которого его вызывали, был исчерпан, он поднимался, говорил «До свидания» и уходил. Это в те годы было огромной вольностью, даже граничило с дерзостью. Однако академик и не думал фрондировать, а уж тем более становиться в позу. Он поступал так в силу элементарной человеческой логики: если дело, ради которого ты пришел, закончено, то зачем оставаться и зря терять время? Евгений Оскарович не лез на рожон, но и не пресмыкался. И, представьте, говорили старые сотрудники института, руководство за подобную независимость уважало его еще больше. Такова человеческая психология. Высокий начальник никогда не будет считаться с теми, кто гнет спину. Раз ты холопствуешь, значит, стерпишь любые унижения …
МОЖНО НАКАЗАТЬ — НЕЛЬЗЯ УНИЗИТЬ!
Юрий Александрович Стеренбоген начал работать в Институте электросварки в конце 1944-го — после окончания Свердловского индустриального института. А перед этим были фронт и ранение. Евгений Оскарович отнесся к новичку очень благожелательно, распорядившись, чтобы ему выделили комнату в помещении института, что в те годы считалось огромным счастьем. Директор дал ему первое поручение и ежедневно интересовался, как движется дело. При этом Батя не вызывал молодого сотрудника в кабинет и не звонил в отдел, а, как правило, приходил сюда сам. Больше всего Юрия удивляло, что с директором — пожилым академиком можно спорить, доказывать свою правоту, что его доводы Евгений Оскарович внимательно выслушивает.
— Стараясь выполнить поручения директора как можно лучше, я не считался со временем, часто работал по выходным, — рассказывает ветеран института. — И вот через несколько месяцев начальник отдела мне говорит: «Юра, Евгений Оскарович выписал вам 3 тысячи рублей». Конечно, эти деньги (целых три оклада!) были огромной радостью. Но еще большим счастьем я считал то обстоятельство, что директор помнит обо мне и ценит мой труд.
Через несколько дней академик Патон поручил Стеренбогену написать о работе, за которую его премировали, в журнал «Сварочное производство». Первый вариант директор забраковал. То же самое произошло со вторым, третьим и четвертым. На пятый раз он вручил молодому сотруднику план будущей статьи. Знаменитый ученый не пожалел времени, чтобы преподать начинающему коллеге предметный урок.
Сам Евгений Оскарович писал превосходно. Стиль у него был своеобразным: короткие фразы, безукоризненная логика, предельная четкость и доходчивость. Старый ученый терпеть не мог псевдонаучного глубокомыслия и вообще любого переливания из пустого в порожнее, когда одно предложение занимает целый абзац. Его умению обращаться со словом могли бы позавидовать профессиональные журналисты. Я уж не говорю о безукоризненной, классической грамотности. Здесь мне могут возразить: нашел, мол, о чем рассуждать. Речь-то идет об академике! Увы, встречал академиков и профессоров, особенно «технарей», которые пишут с синтаксическими (а иногда и орфографическими) ошибками. Евгений Патон и тут был образцом.
Людей, знавших этого человека, поражало полное отсутствие у него каких бы то ни было типичных «начальственных» качеств. Знаменитый ученый, директор прославленного института был начисто лишен важности и спеси. Иногда, чувствуя себя не совсем здоровым, Евгений Оскарович приглашал коллег, с которыми нужно было встретиться, домой или на дачу. В таких случаях после обсуждения дел гостя (именно гостя, а не подчиненного) усаживали за стол. При этом академик Патон, по свидетельству Ю.А. Стеренбогена и других старых сотрудников, никогда не вел себя как важный, милостливо улыбающийся подчиненным начальник. Это прежде всего был радушный хозяин дома. Даже в тех случаях, когда приходил новичок, работавший в институте без году неделю. И еще одна деталь, запомнившаяся профессору Стеренбогену на многие годы. На юбилейный вечер, посвященный 75-летию Евгения Оскаровича, были приглашены не только известные ученые и самые верные соратники старого академика. Он позвал всех научных сотрудников Института электросварки, в числе которых были и совсем молодые люди — вчерашние выпускники. Они работали в его институте, и патриарх украинской науки видел в них равноправных коллег.
По натуре этот внешне суровый человек, с седым ежиком на большой голове и немодными в то время пышными усами, был чрезвычайно отзывчивым, деликатным и добрым. Но отнюдь не добреньким. Он мог становиться твердым, неуступчивым, требовательным, даже жестким. Но никогда, ни при каких обстоятельствах, ни разу за многие годы не позволил себе унизить подчиненного.
— Молодым сотрудникам, пришедшим в институт, устраивали довольно строгий экзамен на знание основ электросварки, — вспоминает советник дирекции, заведующий отделом, академик Владимир Лебедев, проработавший четверть века заместителем директора. — Мне вручили специальную литературу и дали две недели на подготовку. Однако, решив, что сдать подобный экзамен проще простого, я все эти материалы только перелистал. А комиссию, между прочим, возглавлял сам директор. Он-то и решил, что сварку мне следует познавать с азов.
В результате Лебедева на целых пять месяцев направили в мастерскую, где изготовляли аппаратуру управления для сварочных автоматов. Но все это было сделано в такой форме, чтобы он не обиделся, не почувствовал себя оскорбленным.
Строгость и требовательность Евгения Оскаровича не имела ничего общего с солдафонством и мелочным педантизмом. Просто он считал, что без порядка и дисциплины цивилизованное общество существовать не может. Наказывая, директор института не кричал, не устраивал истерик, не стучал кулаком по столу и не топал ногами. Все делалось вполне корректно, так сказать, в рамках правил. Тем не менее однажды старый академик нагнал страху на весь институт. В одной из лабораторий не выключили систему охлаждения, и помещение оказалось залитым водой. Тут же появился приказ. Виновного лишили месячной зарплаты. Институт ахнул. В те годы подобное наказание было более чем суровым. И люди поняли: с работой шутить нельзя. Правда, через какое-то время деньги провинившемуся в общем-то возвратили — директор выписал ему премию. Ясное дело, об этом все тут же узнали. Но страх остался: а если бы потерю заработка не компенсировали?
Беседуя с сотрудниками, заставшими на посту директора Евгения Патона, я пытался выяснить, как он относился к своему младшему сыну. Наверное, выделял все-таки его из других? Ведь сначала Борис Патон был назначен заведующим отделом, а потом и заместителем директора.
— Представьте себе, все было как раз наоборот, — доказывал мне нынешний заместитель директора, академик Сергей Кучук-Яценко. — Не только ничем не выделял, но и относился к нему требовательнее и строже, чем к другим. Я просто убежден, что Борис Патон, даже не будучи сыном директора, лишь благодаря своим качествам ученого и человека непременно взошел бы по служебной лестнице до самого верха. Но, конечно же, старый академик видел в сыне продолжателя главного дела своей жизни. А уж он-то, поверьте, хорошо разбирался в людях.
В ТАКОЙ АТМОСФЕРЕ ДЕЛАЕТСЯ «БОЛЬШАЯ НАУКА»
Любовь к труду, умение и желание работать, не считаясь со временем, Патон-младший унаследовал от отца. Даже в ранге директора института он продолжал оставаться самым активным сотрудником электротехнического отдела. Люди, знающие Бориса Евгеньевича много лет, отмечают его способность создавать вокруг себя некую ауру доброжелательности, совершенно особый микроклимат, ни с чем несравнимую раскованную, дружескую атмосферу — без зависти и интриг. Мне кажется, именно в таких коллективах «делается» большая наука и происходят открытия.
По мнению многих сотрудников Института электросварки и аппарата Президиума НАН, Борис Евгеньевич обладает совершенно редкостным даром общения. Даже в обществе многих десятков ученых, например, на большом приеме, когда рядом Борис Патон, вы невольно забываете об остальных (испытал сам!). Другой заместитель директора академик Леонид Лобанов рассказывал, как в чужой стране в течение одного дня президент Академии Наук Украины сумел со многими установить чисто человеческие контакты, а потом и обаять совершенно разных людей.
В 1977 году в составе делегации Института электросварки, возглавляемой Борисом Патоном, Леониду Михайловичу довелось побывать в ГДР. В Дрездене киевляне должны были посетить институт Манфреда фон Ардене. Это был очень известный физик, в годы войны работавший в гитлеровской Германии и предложивший собственную концепцию атомной бомбы. Затем его вывезли в СССР, и он в течение ряда лет работал в Сухумском физико-техническом институте. Впоследствии правительство ГДР разрешило ему организовать единственный в стране частный научно- исследовательский институт.
Вначале украинскую делегацию здесь встретили достаточно холодно. Беседа носила сугубо официальный характер. Гости и хозяева общались при помощи переводчика. И тут Борис Евгеньевич перешел на хороший немецкий. А через некоторое время глаза руководителя дрезденского института потеплели. Президент украинской академии рассказал ему — ученому, решившемуся в зрелом возрасте изменить направление научной деятельности, — о своем отце, который, будучи известным мостостроителем и немолодым человеком, посвятил себя электросварке. Между немецким физиком и его украинским коллегой установился живой, дружеский контакт. Через некоторое время они уже явно симпатизировали друг другу. По словам академика Лобанова, у спутников Бориса Евгеньевича в конце его беседы с Манфредом фон Ардене сложилось впечатление, что встретились два больших ученых, которые быстро оценили человеческий уровень друг друга.
Интерес к людям у Бориса Евгеньевича, как прежде у его отца, не зависит от их званий, ученых степеней и общественного положения. К слесарю он относится с таким же внимание, как к академику. Об этом хорошо знают в институте. Впрочем, как и о том, что директор никогда не откажет человеку, обратившемуся за помощью, особенно когда речь идет о здоровье. Тут Борис Евгеньевич, как бы занят он ни был, откладывает все дела, считая, что такие хлопоты дело святое.
— Недавно к директору нашего инженерного центра вызвали «скорую помощь», — рассказал Леонид Лобанов. — Требовалась срочная операция. Причем больной настаивал, чтобы делал ее только директор Института урологии и нефрологии академик Александр Возианов, которого у нас в Украине считают хирургом от Бога. Борис Евгеньевич тут же снял телефонную трубку… Через несколько дней, когда он поинтересовался, как чувствует себя больной, ему сообщили: операция прошла превосходно. А если бы собрать на одной улице все квартиры, которые академик Борис Патон «выбил» за многие годы для сотрудников нашего института, пожалуй, получился бы целый квартал.
ТАЛАНТ ПЛЮС ПОРЯДОЧНОСТЬ
В начале этой статьи я уже говорил об интервью, которое Борис Евгеньевич дал нашей газете в прошлом году. Через несколько дней после его появления, мне позвонил известный в Киеве режиссер, много лет проработавший в научно-популярном кино: «Хочу снять картину о Борисе Патоне. Хорошо бы использовать в ней его ответы на вопросы корреспондента. Надеюсь, кассета с записью беседы у вас сохранилась? Ссылку на «Зеркало недели» и автора интервью гарантирую».
— Запись этого разговора я никогда не сотру, — отвечаю ему. — Она в нашей семье стала реликвией. Но прежде чем дать вам кассету я должен спросить разрешение у Бориса Евгеньевича.
Вечером звоню в Президиум НАН и рассказываю академику Патону о просьбе киношника.
— Насчет фильма не знаю, — ответил он. — Еще надо подумать, нужна ли такая картина. Что же касается кассеты и вообще интервью, то это ваша интеллектуальная собственность. Вы вольны распоряжаться ею по своему усмотрению…
Сам великий труженик, президент Национальной академии наук Украины привык уважать и ценить работу других. И все же бывают случаи, когда труд ученого, инженера или менеджера не приносит обществу никакой пользы. Иначе говоря, человек оказался не на своем месте. Что делать в таких случаях руководителю института? В нормальном коллективе такого «труженика» по службе, естественно, не продвигают. А он пишет в инстанции жалобы, сплетничает, интригует… Несколько человек, стремящихся так либо иначе «насолить» директору, есть, конечно же, и среди многих сотен сотрудников Института электросварки. Как Борис Патон относится к тем, кто, выражаясь на современном сленге, его достает?
— У него начисто отсутствует вульгарное чувство мести, — ответил на мой вопрос академик Кучук-Яценко. — Единственное, что позволяет себе наш директор в отношении подобных «правдоискателей», это холодность в общении да еще строго официальный тон. Но никакие «оргвыводы» в подобных случаях не делаются. И часто такой сотрудник спокойно работает в институте либо в аппарате Президиума НАН многие годы — вплоть до выхода на пенсию. А если решает перейти в другое учреждение, и Борису Евгеньевичу оттуда звонят, чтобы узнать его мнение, президент НАН старается уйти от ответа, и негативной характеристики, как правило, не дает.
Есть однако вещь, которой он совершенно не терпит. Это так называемая эксклюзивная информация, а проще говоря, всевозможные нашептывания начальнику на ухо. И знаете, академик Патон придумал способ борьбы с подобными доброхотами. Если кто-то из сотрудников сообщил ему что-либо плохое о своих товарищах либо их работе, Борис Евгеньевич тут же вызывает заинтересованных лиц и просит повторить отрицательную информацию, глядя им в глаза. И что вы думаете, количество шептунов сразу пошло на убыль. Доносительство и в Институте электросварки, и в аппарате Президиума НАН сейчас стало редким явлением.
…А теперь после всего вышесказанного немного «информации к размышлению». Как сообщил мне специально интересовавшийся этим вопросом президент Международного благотворительного фонда истории и развития компьютерной науки и техники, член-корреспондент НАН Украины Борис Малиновский, у академика Бориса Патона намного меньше премий, чем у его наиболее видных и известных в научных кругах сотрудников. А ведь, вникая в суть всех работ, представляемых на соискание премий, и щедро раздавая первоклассные идеи, директор института без проблем мог бы попасть в число лауреатов. Но он неизменно вычеркивает свою фамилию из подобных списков.
А стоит ли удивляться, что Борис Евгеньевич никогда не боялся конкурентов на свой президентский пост, хотя в украинской Академии наук были большие ученые. По словам того же Малиновского, президент всегда поддерживал своего потенциального «соперника» академика Виктора Глушкова, способствовал присвоению ему звания Героя Социалистического Труда, много сделал для развития Института кибернетики, которым руководил Виктор Михайлович. Тут стоит заметить, что у Глушкова было шесть премий, а у Патона их только три.
И, наконец, последнее. Ученые Национальной академии выбирают своего президента тайным голосованием. И вот уже много раз Борис Евгеньевич получает абсолютное большинство голосов. А это, согласитесь, говорит очень о многом. Люди, подобные отцу и сыну Патонам, заставляют произносить затасканное и обесцененное у нас слово «интеллигент» столь же гордо, как в устах героя горьковской пьесы звучит слово «Человек».