Он был великим украинским живописцем и мудрым европейцем, художником. Его картины, портреты, этюды покорили мир, их заказывали знатные особы, меценаты, ценители таланта. Истинный киевлянин, он создавал в своем любимом городе Украинскую академию художеств и был ее первым ректором. По всему свету разбросаны живописные шедевры Александра Мурашко, многие известные полотна утрачены. В Национальном художественном музее Мастеру отведено достойное место. Трагическое его убийство до сих пор не разгадано. Думается — это дело Времени.
Карусель... Деревянные лошадки, серые в яблоках, петушки с огненными хвостами и яркими гребнями, лодочки, лавочки на двоих... Все быстрее и быстрее устремляются они по кругу, захватывая дух, и кажется, тебе навстречу летит земля. Безмятежная радость, наивное детское счастье.
«Карусель», возможно, самая знаменитая картина Александра Мурашко, прославившая его имя и его родину — Украину еще в 1909 году. Две девочки-подростка на тех самых серых в яблоках «кониках». И сколько восторга в их лицах, сколько праздничности в нарядах. А какая экспрессия в мастерской передаче движения и настроения, полноты бытия. Жанровый эпизод, застывший кадр, выхваченный из сельской жизни начала века, перерастает в картине в событие. Именно подтекст, внутренний психологизм образов становится главным. «Мне хотелось, — скажет сам художник, — передать весь вихрь движения карусели, весь блеск ее балаганных украшений, стыдливость и радость деревенских девушек, которые впервые попали в город, накупили себе городских обнов, нарядились и впервые в жизни сели на деревянных коней карусели»... Все это художнику с блеском удалось. И движение карусели, и внутреннее состояние девушек мастерски передано не только композицией картины, позами её героинь, но и цветом.
На десятой Международной выставке в Мюнхене в 1909 году именно этим полотном дебютировал украинский художник Александр Мурашко. «Карусель» была отмечена Золотой медалью. Но не только она стала наградой экспоненту. Его имя сделалось популярным на Западе. Редакции журнала «Искусство для всех», «Лейпцигские иллюстрированные известия», издательские фирмы в Лейпциге, Берлине и Мюнхене просили разрешения сделать цветные или однотонные репродукции картины, гарантируя ей почетное место на страницах своих изданий. Комитет Берлинской выставки пригласил Мурашко участвовать в ней, а фирма Эдуарда Шульте предложила устроить персональные выставки в Мюнхене, Дюссельдорфе и Кельне, чем художник воспользовался позже, экспонируя на них 25 своих работ. Но самым почетным стало приглашение принять участие в девятой Международной выставке в Венеции в апреле–октябре 1910 года.
Предложение, естественно, было принято. Две замечательные картины «Воскресный день» («Тихая грусть») и «На террасе» были взяты на выставку и заслужили похвальные отзывы не только посетителей-знатоков, но и всей европейской критики, не всегда благосклонной к художникам из России. К великому сожалению потомков, обе картины были проданы, одна — в Бухарест, другая — в Нью-Йорк. Больше никогда они не возвращались домой, в Украину, и нам не суждено было увидеть в оригиналах эти шедевры нашего великого земляка. Как и картину «Карусель», проданную прямо с Мюнхенской выставки в Будапешт, в Королевскую галерею. Нам остался эскиз к ней, представленный в экспозиции Национального художественного музея, значительно уступающий оригиналу и по композиции, и в цветовом решении.
В Национальном художественном музее Украины лучшим полотнам Мурашко отведен целый зал. Но много их рассеяно по всему свету. Талантливых и неповторимых.Только он мог написать эти картины — свидетельства праздников и будней уходящего века. Их, конечно, и теперь не хватает современному нашему человеку, его мастерского колорита жизни города и села, Черниговщины и Полтавщины, Киева и Парижа. В них — не только газовые фонари и длинные платья дам полусвета, идиллия сельских усадеб и скорбный быт крестьян. В них — поиск разгадки внутренней жизни человека. И лучше всего это передано в портретах его друзей-художников Репина, Нестерова, Кустодиева, Прахова, Станиславского и в портретах-изображениях юных деревенских девушек, чистых и открытых в своей душевной простоте, колоритных сельских старух с мудрыми темными лицами. И даже светских дам в розовом, которых все же приходилось писать ради заработка.
Запоздалая свадьба
Один из верных почитателей таланта художника Мурашко и первый его биограф украинский историк искусства Федор Эрнст в статье по поводу десятилетия смерти Мастера в июне 1929 года, рассуждая об известности украинских художников, заметил, что из тысячи их имен «до сих пор нет ни одного, назвав которое, мы могли бы с удовлетворением сказать: да, его знают все, он популярен, творчество его исследовано, доступно в оригиналах абсолютно всем. И для Мурашко мы также не делаем исключений... Широким массам его имя совсем неизвестно... В лучшем случае знают: «Был такой!»
«Был такой!» ...Александр Александрович Мурашко и родился, и учился, и вырос в Киеве. И погиб здесь же, в июне 1919 года на Лукьяновке. «От рук бандитов». Расстрелян выстрелом в затылок... Кем? За что? Никто до истины так и не докопался... К этому мы еще вернемся. А тайну, которая окружала его детство с самого рождения, раскрыл в своих воспоминаниях его друг, художник и искусствовед Николай Прахов, сын знаменитого Адриана Прахова — археолога, историка искусств, критика, автора одной из первых публикаций о Тарасе Шевченко-художнике. А еще — открывшего для человечества фрески XII столетия в нашей Кирилловской церкви и больше десяти лет руководивший строительством и внутренней отделкой православной святыни — Владимирского собора в Киеве.
С семьей Праховых с пятнадцати лет была связана вся дальнейшая жизнь Александра Мурашко — и творческая, и личная... А вошел он в эту семью — худой, длинный, лохматый, застенчивый мальчик Саша Крачковский, — выполняя поручения отца, в то время — отчима, Александра Ивановича Мурашко, мастера иконостасов, резчика по дереву. Он был родным братом художника Николая Мурашко — известного киевского живописца и педагога, основателя и бессменного руководителя «Рисовальной школы Н.Мурашко», из которой вышли художники Н.Пимоненко, С.Костенко, Г.Дядченко, И.Ижакевич, учились в ней Г.Светлицкий, М.Жук, В.Замирайло, Ф.Красицкий и даже В.Серов и К.Малевич. Здесь же получал свое начальное художественное образование племянник Саша. Именно от брата Александр Иванович Мурашко, владелец иконостасной мастерской в Чернигове, узнал о предстоящих больших работах в Киеве во Владимирском соборе и перенес в Киев свою мастерскую, получив подряд на грунтовку стен и позолотные работы. А позже — и на изготовление церковной мебели. Верхние, мраморные, колонны иконостаса делались в Италии, а нижние, деревянные, в мастерской Мурашко. За чертежами деталей иконостаса и мебели к Прахову, снимавшему с семьей квартиру на углу Большой Владимирской и Большой Житомирской в доме 11/6, сохранившемся до наших дней (на первом этаже там нынче аптека), и прибегал из мастерской отца юный Саша Крачковский. Мастерская располагалась напротив, в доме под номером 8. (Там теперь многоэтажка с гастрономом).
А до этого застенчивый мальчик Саша, он даже чуть-чуть заикался, с мамой, бабушкой и отчимом жили в местечке Борзна на Черниговщине, где и прошло его детство. Учился в духовном училище и помогал отчиму в мастерской, особенно охотно, если это касалось иконописных работ. В Киеве отдали парня в гимназию. «Учился я плохо, тянуло уже тогда к занятию искусством, а рисовальная школа дяди Николая Ивановича казалась недосягаемым раем, — напишет художник много лет спустя Николаю Прахову...
Отчим забрал мальчика из гимназии и отдал в учение своему старшему мастеру, иконописцу Науменко, чтобы подготовил из него «пристойного богомаза». Вот тогда и заметил впервые многообещающего юношу Виктор Васнецов, разрешив ему копировать свои образа, уже оживающие на стенах Владимирского собора. Понемногу юный художник даже втянулся в эту работу. «Все же это была живопись, а не столярное ремесло». Но хотелось не копировать, а писать свое, а главное — учиться. И не где-нибудь, а в С.-Петербургской Академии художеств! Эти разногласия и привели к ссоре с отчимом и к тому, что Саша — а шел ему тогда шестнадцатый год — ушел из дому, решив зарабатывать самостоятельно. И все-таки поступить учиться. Ночевал в мастерских, в соборе, а часто — на баржах, на плотах, в кустах, прямо на склонах Днепра. Вместе с босяками, на «кукушкиной даче»,как шутил иногда, спустя годы. Простудился, заболел, дал знать отцу, но тот не предложил помощи, не проведал больного. Когда выздоровел — пришел к Адриану Викторовичу Прахову за советом и с просьбой о поддержке. «Мне бы немного денег, поживу в деревне, поправлю здоровье, поработаю, а осенью поеду поступать». — «Сколько ж тебе надо?» — поинтересовался Адриан Викторович. — «Думаю, рублей тридцать хватит», — сказал смущенный юноша. Прахов дал больше. В дальнейшем и он, и Виктор Васнецов, и Николай Мурашко всячески поддерживали будущего художника и пристыдили отца, уговорили его повенчаться с матерью Саши, сыграть свадьбу и усыновить своего собственного сына, такого способного и подающего надежды мальчика. Даже сыграли запоздалую свадьбу, на которой А.Прахов был посаженым отцом и присутствовала вся мастерская. Сохранилась фотография той поры — отец и мать Саши Мурашко. Отец высокий, широкоплечий, крепкий мужик с окладистой бородой, типичный мастеровой или купец того времени. И она — невысокая, тоненькая, нежная женщина Мария Ивановна Крачковская, тоже ставшая теперь Мурашко. Наверное, от матери у сына и лиризм, и тонкость души, и какая-то особенная незащищенность. А отчим-отец был, говорят, по характеру кремень.
Отец согласился отпустить Александра в академию. И уже не препятствовал его учению в рисовальной школе брата.
Были такие!
Их часто путают те, кто понаслышке знает о художниках Мурашко — дяде и племяннике. Позже, уже став знаменитым, Александр Мурашко тоже откроет свою художественную школу-студию, просуществовавшую с 1913 по 1917 годы. Очень известную в то время и собиравшую в своих стенах талантливую молодежь. Об этом — ниже. А здесь несколько слов о той, «дядиной школе», в которой учился Александр.
К моменту его поступления и первых уроков школа существовала уже больше десяти лет. Сначала — как частная школа Н.Мурашко, а потом — как городская, попечителем которой был Никол Иванович Терещенко. Он же первое время и финансировал ее, оплачивая труд преподавателей и внося плату за неимущих учеников. Строгая, хоть, может, и несколько консервативная академическая система обучения в школе привлекала не только желающих научиться рисовать, но и многих талантливых людей, мечтающих о поступлении в академию. Плата за учебу была небольшая — шесть рублей в месяц. Для «лиц успевающих и небогатых» эта плата могла быть и понижена. Учеников из бедных семей совсем освобождали от платы.
Для Киева, не имеющего в то время ни одного художественного учебного заведения, «Рисовальная школа Н.Мурашко» стала центром, собирающим талантливую творческую молодежь. Здесь устраивались выставки, вечера и балы, спектакли. Преподавали, кроме Мурашко, такие известные художники, как Будкевич, Попов, Платонов, Пимоненко, Селезнев. Выдающиеся художники России — Репин, Крамской, Поленов, Мясоедов, Ге, Чистяков — постоянно поддерживали рисовальные классы, читали лекции, давали практические уроки. В программу занятий входили также история искусств, анатомия и перспектива. Их читали профессора Киевского университета. Александр Мурашко стал одним из самых успевающих ее учеников.
Но главной его школой, без преувеличения, главным храмом его науки в конце восьмидесятых — начале девяностых стал возводящийся Владимирский собор. Той самой заветной «страной детства», без которой, может быть, совсем иначе сложилась бы его творческая судьба. Все творцы собора были недосягаемыми в своем деле. К ним и обращался юноша за советами и поддержкой. Адриан Прахов, кроме всего уже сказанного выше, — профессор истории искусств Киевского университета, Васнецов — известнейший художник, которого в то время величали русским Рафаэлем и Микеланджело, Нестеров и Врубель — молодые, но признанные мастера живописи, чьи работы взахлеб славила и ругала и официальная, и светская критика, пресса... Будущий известный художник, мечтающий о славе, встречался с ними не только по работе, но и в домашней обстановке у Праховых. Он видел их картины на художественных выставках. В девяностые годы, во время строительства собора, и в начале века ими изобиловал Киев. Все это и определяло душевный строй целеустремленного юноши.
Готовясь к вступлению в академию, летом 1894 года Александр жил в селе под Киевом, много рисовал с натуры — людей, оригинальные, как любил говорить, сельские лица, природу, жанровые сценки с натуры, эскизы, этюды, наброски. При всех недостатках его еще робкой ученической палитры эти работы свидетельствовали о незаурядном таланте их автора и могли служить неплохой рекомендацией будущему живописцу. С этим своим творческим багажом и с письмами Прахова и Васнецова отправляется он в С.-Петербург. Нацелившись поступать не просто куда-нибудь, а в мастерскую Ильи Репина, ставшего профессором академии, некогда однокурсника, а на протяжении всей жизни друга дяди — Николая Мурашко.
Но в мастерскую Репина поступить не удалось. Домашняя подготовка и рисовальная школа не давали достаточной основы. Повезло. В то время при академии было открыто Высшее художественное училище. Туда и поступил. А через два с половиной года, успешно пройдя общие классы училища, как один из лучших выпускников стал вольным слушателем академии.
В мастерской Репина
Как позже вспоминал сам Мурашко, Репин не сразу заметил и оценил талант своего нового ученика, земляка с твердым характером, хохла, самолюбиво ищущего свой собственный путь в искусстве. Учителя слушал, а рисовал по-своему... «Репин стал проходить мимо мольберта, за которым я работал, точно меня совсем не было в мастерской,» — рассказывал Александр по приезде в Киев на каникулы. Кончилось тем, что, рассердившись, метр отказал земляку в праве работать у него. Тогда тот решил перебраться в другую мастерскую, но выбирал — то ли к Мясоедову, то ли к Маковскому. Заручился согласием обоих и уехал домой, на Киевщину, на этюды. Лето работал в деревне, не покладая рук. Осенью возвратился в академию, зашел к Репину. «Показываю ему свои летние работы, а он так небрежно, как-будто ему и дела нет до меня никакого, говорит: «Брось там под стол, я потом посмотрю, когда будет время, а ты приходи ко мне завтра». Прихожу снова на завтра, а он еще не посмотрел... Страшно мне стало, что теперь со мной будет? Прогонит или нет? «Достань», — говорит мне Репин небрежным тоном. Я достал. Он посмотрел все этюды и сразу переменил тон. Говорит: «Приходите завтра работать». Я был так счастлив, как в тот день, когда меня приняли в классы Академии художеств. А другому профессору и ноги не показал». Учитель стремился, и не безуспешно, привить своим ученикам любовь к человеку, и простому, и высокоинтеллектуальному, к его внутреннему миру, учил придавать портрету психологическую емкость и выразительность. Постичь и перенести на полотно характер портретируемого.
Уже в годы учения были созданы поэтически тонкие работы «Портрет девушки», отмеченный академической премией в 1895 году, «Портрет юноши, читающего книгу», «Портрет художника Григория Цисса», «Портрет Зинаиды Евдокимовой» и с нее же — «Девушка в розовой блузке» и др.
Но лучшим и естественным отчетом о тех академических годах стала программная конкурсная работа-картина «Похороны кошевого», сюжет которой, конечно же, был избран и как дань любви к своей родной земле, ее традициям и истории. И, очевидно, не без влияния репинских «Запорожцев»... «Похороны» были как бы продолжением темы — ведь хоронят кошевого, доблестного Ивана Сирко, присутствующего и на картине Репина. Но общий тон картины Мурашко и настроение, в отличие от репинского, — скорбные. И эта скорбь — свидетельство того, как дорог друзьям-запорожцам человек, уходящий в последний путь. Особенно выделяется фигура и лицо старика, несущего булаву, символ власти покойного. Есть свидетельства, что для этого колоритного и запоминающегося образа старого казака художнику позировал шестидесятилетний Михаил Старицкий — выдающийся наш писатель и театральный деятель. В конкурсе работ выпускников участвовали и ставшие позже знаменитыми русские художники Кустодиев и Малявин. Сильные и опасные конкуренты, с которыми и дружил, и соперничал Мурашко. Но большая Золотая медаль досталась ему. А вместе с ней — право на пенсионерское путешествие за границу за счет академии. Продлилось оно целых три года. Первые биографы Мурашко с удовлетворением отметили, что украинскому художнику удалось победить «Малявинских баб». Конечно, это было важно — и диплом, и медаль, и окончание учебы в академии, растянувшейся почти на шесть лет. Но главное — впереди был Рим, Мюнхен, Венеция, Париж...
Италия, Париж, Мюнхен
В начале 1901 года Александр Мурашко уезжает за границу.
Парижский период был одним из самых успешных в его творческой биографии. Работы, представленные в качестве отчёта о командировке («В кафе», «Парижанка», «У кафе», «На улицах Парижа», «Парижское кафе. Три дамы» и др.), написанные с блеском и глубокой проникновенностью, составили одну из лучших серий всех живописных полотен молодого художника. Картину «Кафе» академия приобрела для своего музея. Побывавшие на многих выставках, они сделали узнаваемыми руку и имя художника. Завораживал их артистизм, золотисто-охристые тона и глубокий сочувственный подтекст, красочность и нарядность дам полусвета, несмотря на грустинку в их глазах.
Сам он не считал законченными свои поиски. Попросил продолжить академическое содержание еще на один год, чтобы иметь возможность поработать в России и дома, в Украине, используя опыт, приобретенный в Европе. Содержание ему продлили, но с условием, чтобы еще год провел в Париже. Как-то в Киеве, обсуждая успехи Александра Мурашко, Адриан Прахов заметил: «Мазила из Саши выйдет великолепный, но ему необходимо дисциплинировать свой талант. А для этого сейчас лучшая школа — мюнхенская. Там и художники собрались солидные, и жизнь скромнее, чем в Париже, где для человека с таким темпераментом, как у Саши, слишком много соблазна». То же самое советывал и дядя, ревниво следивший за успехами племянника. Он писал ему, что никто не владеет той дисциплиной рисунка, которой владеют «наши мюнхенцы». Нашими мюнхенцами были те немногие художники, которые раньше учились в знаменитой мюнхенской школе живописи и рисунка в мастерской словака Антона Ашбэ и выставлялись на престижном ежегодном Мюнхенском Сецессионе. Среди них был уже ставший одним из самых знаменитых портретистов России Валентин Серов. (Как рассказывал потом Мурашко, в Мюнхене собирались со всего света «дяди», солидные, с длинными бородами, уже много раз выставлявшие свои работы, с именами. И учились они, как обыкновенные школьники. Вечером отдыхали и веселились, а днем... Днем все работали.) Попробовал новичок проведать днем одного, другого... Не тут-то было. Никто не хотел оторваться от мольберта. Потом втянулся и так же увлеченно работал сам. Привлекало то, что объединение не сковывало творческих порывов и симпатий авторов- живописцев, как это было у передвижников. Правда, «мюнхенцам», а потом и Мурашко доставалось из- за пренебрежения к социальным мотивам и за то, что чрезмерно увлекались внешней стороной живописи, красками, колоритом.
Но это импонировало Мурашко. Главное, что пленяло его здесь — был цвет, насыщенность и чистота цвета, позже особенно ярко проявившиеся в его живописи. Насыщенность и свежесть, яркость цвета проявились еще в нескольких портретах, написанных в Париже. Уже портрет «Девушки в красной шляпе», исполненный в 1903 году в Париже, так полюбившийся многим, свидетельствовал о том, что молодой художник стал зрелым мастером. Здесь все построено на контрастности двух цветов — красного и черного, мастерски передан и завораживающий взгляд глубоких черных глаз девушки. Второй портрет, написанный с этой же модели, — «Татьяна. Портрет в сером», — привлекает не только этими печальными очами, но и удачно подобранным колоритом серебристо-серых тонов. Они создают впечатление изысканной гармонии. Этот серебристо-серый тон в разных сочетаниях и оттенках художник любил использовать и в других своих работах.
Опоэтизированный реализм
«Старый учитель. Портрет художника Н.И.Мурашко», «На террасе. Портрет А.И.Мурашко», «На катке», «Портрет Л.Ф.Куксиной», «Портрет В.А.Дитятиной», «Девушка в розовом. Портрет Н.Тараниной» — этот список удачных работ периода 1903—1910 годов можно было бы значительно продолжить. Импрессионизм и модернизм, «мюнхенство» не изменили манеру и стиль работ украинца. Да, живопись стала ярче, но никакие поиски цвета и пластичности образа не заслонили в портретах Александра Мурашко главного: передачи душевного состояния, характера позирующей модели. «Мелочи, детали — не главное, — повторял художник. — Главное — разглядеть душу». Особую притягательную силу имели для Мурашко натуры лирические, оригинальные. «Опоэтизированный реализм», — как-то сказал о своем творчестве Михаил Нестеров. Эти слова полностью можно отнести и к творчеству его младшего коллеги. И не случайно среди лучших работ Мурашко — портрет самого Михаила Васильевича, два портрета его дочери Ольги с разницей в четыре года. Особенно хорош второй, малоизвестный, написанный в 1904 году. Восемнадцатилетняя девушка изображена во весь рост; выполнен он в той самой излюбленной серебристо-черной гамме, тонко передающей нежность и юное обаяние скромной киевской институтки. Мне кажется, что даже в одном из самых известных полотен Нестерова «Амазонка» — портрете дочери, написанном всего двумя годами позже Мурашко, именно эта опоэтизированная нежность, лиризм и девичья смятенность уже не чувствуются...
Те, кто упрекал Мурашко в западничестве и «мюнхенстве», несерьезности, должны были бы отметить: его замечательные полотна, созданные на материале жизни украинского села в последующие годы. Тему «Карусели» продолжают не только «Тихая грусть» и «Воскресенье», но и одно из самых значительных полотен художника — «Крестьянская семья» (1914 год), картина, особенно почитаемая критикой. Поистине выдающаяся работа «серьезного письма».
Студия в доме Гинзбурга
С семьей Праховых Александр Мурашко породнился в 1909 году, женившись на Маргарите Августовне Крюгер, родной сестре Анны Августовны Крюгер — художницы и скульптора. Жене Николая Прахова и невестке Адриана Викторовича. Детей в семье Мурашко не было, позже они удочерили девочку Катю, которая стала в замужестве Екатериной Александровной Гай.
В сотрудничестве со своей свояченицей Анной Крюгер-Праховой осенью 1918 года Александр Александрович Мурашко открывает в Киеве на Институтской улице, на самом верхнем этаже дома Гинзбурга, знаменитого киевского небоскреба, «Художественную студию А. Мурашко», в которой рисунку, живописи и скульптуре одновременно обучалось до ста человек. Опыт педагогической работы у Мурашко уже был. В 1909—1912 гг. он преподавал в Киевском художественном училище, созданном на базе рисовальной школы дяди. Директором училища с 1901 года стал архитектор В.Николаев. Весь свой талант, опыт и навыки, полученные в Петербурге, Париже и Мюнхене, Мурашко отдавал, чтобы преодолеть рутину и застой в ведении курса живописи. Однако, как написано в его биографии, к концу третьего года своего пребывания там, потерял надежду оживить это дело и вышел из училища. (К месту будет сказано, училище, которое возглавлял архитектор, все больше и больше специализировалось на прикладных видах изобразительного искусства и в конце концов получило направление художественно- промышленного.)
Привлекали талант и известность Александра Мурашко, программа, им составленная, его жизнерадостный характер и новые педагогические установки. Студия быстро стала популярной в Киеве. По своей программе она действительно была совершенно новым учебным заведением в тогдашней России. Гипсы, над которыми раньше годами корпели ученики, были почти изъяты из употребления. Уже в младших классах будущие художники начинали рисовать с натуры углем и карандашом: цветы, предметы, овощи. Рисовали в два тона, с натуры и масляными красками, а позже — и полной гаммой. В старшем отделении переходили на изучение постановки фигуры, штудировали не только живопись, но и анатомию. «Переходили к рисованию способами масляной краски, фигуры человека обнаженного, а затем и одетого в разные костюмы». А еще с самого начала учились исполнять эскизы на заданные темы. А университетские профессора читали лекции «Биологические основы эстетики», «Анатомия для художников»; преподавали тут известные критики, профессора истории философии и искусств. Живой интерес общественности вызывали вечера «самодеятельного» искусства. Он мечтал собрать вокруг своей студии лучших художников и поднять ее до уровня Академии художеств. А Киев, как раньше Мюнхен, должен был стать «Украинскими Афинами».
«Товарищества»... Академия
Война, начавшаяся летом 1914 года, и все последующие события разрушили планы. Энергии и настойчивости деятельной натуры Александра Мурашко достало еще на одно благородное дело. Он стал одним из основателей Товарищества киевских художников, создавая его в 1916 году. Опыт у него уже был. После возвращения из Парижа в Петербург он примкнул к группе выходцев из Академии художеств, которая решила организовать «Новое общество художников» и начала хлопоты об утверждении проекта его устава. Среди основателей общества были известные художники Д. Кардовский, Н. Латри, М. Петров и др. Самое активное участие принимал в его создании и А. Мурашко. В феврале 1904 года был утвержден устав и открыта первая выставка.
Выставки «Нового общества художников» проходили не только в Петербурге, но и в Киеве, Вологде, других городах России до самого 1915 года. Именно участие в них, как позже и в некоторых периодических выставках киевских художников, добавляло популярности имени и работам Александра Мурашко. Теперь он сам разрабатывал устав товарищества киевских художников, чтобы сплотить коллег-земляков и поднять уровень киевских художественных выставок до уровня столичных и европейских.
В уставе в эти трудные годы как основные цели и задачи было записано: «оказывать как моральную, так и материальную временную поддержку членам товарищества». Предусматривалось также устроить клуб, Дом художников, членскую платную библиотеку, школу. Конечная цель — создание Академии художеств. «Мне нужна украинская Академия художеств в родном городе Киеве, — говорил Мурашко товарищам и друзьям, — где столько света, столько красоты». В архиве художника сохранились проекты устава будущей академии, оригиналы и копии с правками его рукой, и те, над которыми работали с Н.Праховым и в 1916-м и еще где-то в течение 1917 года. Менялся общественный строй, менялись власти и все устои. Изменялось отношение к искусству и взгляды на его цели и ценности. Приходилось править документы, чтобы соответствовать и переутверждать. Есть и документ тех давних лет (единица хранения 23, Фонд Мурашко в НХМУ), в котором констатируется: «Осенью 1917 года горячая мечта Александра Александровича исполнилась — в Киеве открылась Академия художеств, в создании которой он принял самое энергичное участие. Открытие Академии в конце ноября является настоящим праздником для Александра Александровича, и он горячо принимается за работу в Академии и всеми силами поддерживает ее и защищает от многих разнообразных нападок, которым она не раз подвергалась в это трудное и смутное время. Ученики студии Александра Александровича почти все перешли в его мастерскую, где совместно с ним работали до весны следующего года... Последние месяцы, три-четыре месяца до смерти, Александр Александрович исполнял обязанности ректора Академии». Кто написал эти строки — история пока умалчивает. Но они — достоверны.
На фасаде Академии искусств Украины по улице Смирнова-Ласточкина, 20 — бронзовая мемориальная доска-барельеф девяти ее основателям. Время было трудное, власти менялись, и в зависимости от их установок менялись и назначались ректоры. В разных документах первыми названы и Александр Мурашко, и Федор Кричевский, и Григорий Нарбут, и Василий Кричевский.
Последние дни…
О самых последних днях жизни Александра Мурашко проникновенно рассказал Григорий Лукомский, украинский искусствовед и художник-архитектор. В 1917—1919 годах им пришлось работать вместе. В двадцатые Лукомский уехал за границу. В эти же годы (он умер в 1928-м) издал в Берлине в издательстве «Грани» небольшую книжечку «Венок на могилу пяти деятелей искусства. Памяти Г.Нарбута, В.Модзалевского, А.Мурашко, П.Дорошенко и К.Шероцкого». Почти в одночасье они ушли из жизни. Пять печальных очерков-некрологов. Самый скорбный посвящен А.А.Мурашко.
Я позволю себе пересказать некоторые свидетельства о последнем дне жизни Александра Мурашко.
Лукомский видел Мурашко в день его смерти. «Был жаркий летний вечер. Александр Александрович при новой смене властей остался в сущности вне служебных обязанностей в Академии, — пишет Лукомский, — Антибольшевистские войска шли уже от Житомира на Киев. В ЧК был изрядный сумбур. Произошло много «ошибок» от спешки и неуверенности во власти. И вот то, что постигло бедного А.А.Мурашко, — несомненно, одна из таких ошибок...»
Вместе с женой художник возвращался из гостей в свой домик на Лукьяновке. Он не боялся ходить так поздно. У него был пропуск, выданный «Всеиздатом». В час ночи к нему подошла компания из трех солдат и заявила, что он арестован, что может жене отдать все, что при нем есть ценного, и что его немедленно должны повести на суд. Почуяв неладное, Мурашко просил, чтобы и жена сопровождала его, но ее насильно заставили идти домой. «Едва она дошла до крылечка дома, как увидела, что муж бросился бежать от них. Очевидно, за эту одну-две минуты Александр Александрович определил, что его ведут не в ЧК, а попросту в поле на расстрел без суда, ибо направление, взятое его конвоирами, было как раз в сторону выезда из города, а не на Липки. Зная отлично окрестности и предполагая, что солдаты не знают так хорошо мест этих, он решил добежать до известной ему ямы, канавы, которая образовывала под забором щель, в которую он мог бы пролезть, и, попав в сад, скрыться под покровом темноты. Но едва он влез в эту яму-канаву, как его пиджак (мне врезался в память серый костюм, в котором он был днем, за шесть-семь часов до убийства) за что-то зацепился, и он застрял под забором. Так как он спускался ногами, то голова его осталась по эту сторону, а туловище и ноги были в саду... Его настигли. Момент — и он был бы может быть спасен — но выстрел в затылок — и смерть на месте. Бесследно исчезли убийцы, ценные вещи у жены. «Случай» стоил жизни талантливейшего художника Украины»...
* * *
На полном ходу, вкопанным встал его конь, застыла стремительная карусель яркой ослепительной жизни... Гроб, накрытый «червоною китайкою», как «труну кошевого» на конкурсной картине, студенты и общественность от академии до Лукьяновского кладбища несли на руках.
...Его называли первым украинским европейцем, Серовым и Кустодиевым Украины. Но он был Мурашко. Украинским художником, дерзнувшим на равных соревноваться с художниками Европы и живописцами России, и академистами, и передвижниками. Он с ними дружил, учился у них, но оставался самим собой — Александром Мурашко. Неповторимым, талантливейшим живописцем. Мастером красок. Мастером цвета. Непревзойденным украинским портретистом.