Война меняет жизнь страны, отдельных сообществ, людей. Как это — быть экспертом и помогать людям, потерявшим дом, а иногда и близких, если ты сама одна из них? Можно ли нарисовать картинку будущего, когда горизонт планирования каждого из нас, по вполне объективным причинам, составляет не больше двух недель?
Об этом ZN.UA говорило с руководителем общественной организации «Мариупольский союз молодежи», соучредителем «Совета женщин Донетчины», членом правления Общественного союза «Украинская сеть за права ребенка» Ульяной Токаревой.
Сама из Мариуполя, последний год Ульяна частично жила и работала над проектом в Киеве, где ее и застала полномасштабная война, начатая Россией. Работала вместе с мужем, с которым поженились уже после начала полномасштабной войны и после того, как его мобилизовали. Потому что хотели быть частью друг друга, как бы в дальнейшем ни сложилась судьба...
Ульяна мечтала вернуться домой, но возвращаться больше никуда — дом разрушен. Да и города почти нет. Однако она продолжает работать. Шаг за шагом стараясь осознать и создать свою картинку будущего.
— Ульяна, вы из Мариуполя. Но последний год работали над проектом в Киеве, где вас и застала полномасштабная война. Что это был за проект?
— Большой проект, связанный с вопросами безбарьерности. Частично я работала в Киеве, частично в Мариуполе. Команда из Мариуполя работала (и продолжает дальше) на несколько областей — Донецкую, Луганскую, Херсонскую и Запорожскую. В Мариуполе мой дом, моя семья, друзья. Это, собственно, все, чем я жила.
— Семью и команду удалось вывезти? Как это было?
— Да. И мою, и семью мужа. Почти вся наша команда тоже выехала. Кроме одного человека.
Накануне полномасштабной войны были разговоры с семьей, друзьями, коллегами. Мы даже планы строили. У организации был автомобиль, которым мы пользовались во время оказания услуг, когда выезжали, например, к женщинам, пострадавшим от насилия. Была идея перевезти команду машиной в более безопасное место. Но все же мы поверили, что город в безопасности, защищен...
На Рождество, когда мы традиционно проводили праздник с семьями в Мариуполе, единственное, что я забрала, — альбомы с фотографиями и часть документов. Все осталось дома. В Мариуполе осталась вся жизнь.
Переезжали мы группами. Часть команды была в Киеве. Другая часть и наши семьи выезжали, когда была такая возможность. В первые недели марта это вообще было невозможно. Последний поезд выехал из Мариуполя 25 февраля. Двое моих коллег вырвались из города под обстрелами. Я была с ними на телефоне всю дорогу. Это было очень сложно. Потом почти никто выехать не мог.
Моя мама вместе с частью нашей команды выехала во второй половине марта. Семья мужа — уже в апреле.
Мариуполь обстреливали в разные периоды с разной интенсивностью. Бывали маленькие окошки, когда кто-то мог заехать в город и выехать оттуда. Но это происходило под обстрелами.
Мою маму вывозила моя подруга. Выехать можно было только своим транспортом. В машине было очень мало места. Там поместились только мама и кошка, никаких вещей. И всего три минуты, чтобы добежать до машины и выехать под обстрелами.
Семью мужа мы вывозили уже с помощью частных перевозчиков. Понимали, что заплатим любые деньги, только бы его мама и сестра оказались в безопасности. Людей, которые бы могли перевезти, мы искали долго.
Есть иллюзия, что на тот момент были какие-то организованные группы, которые ездили по адресам и на свой страх и риск вывозили людей. И сколько бы добровольцев, которые бесплатно вывозили горожан, я ни опрашивала, они говорили, что когда удавалось заехать, то хватали на улицах тех, кто соглашался выехать, и под обстрелами возвращались назад.
Так же было и с перевозчиками. Мама и сестра мужа уже ушли из своего дома, потому что там было опасно. Они просто стояли на улице, где их и нашли перевозчики, которые выкрикивали их фамилию. В другом районе города, в толпе людей. История прямо фантастическая.
Если отбросить все эмоции и оставить только картинку, то получится какой-то американский боевик. Люди, которые на свой страх и риск бесплатно или за деньги вывозят в таких условиях людей, делают большое дело.
— Мне трудно даже представить, что вы чувствовали, пока ваши с мужем семьи и друзья оставались в Мариуполе...
— Животный страх. Человек, которого вы очень любите, который для вас очень дорог, находится в опасности. Телефонная связь была лишь до 5 марта. Потом ее фактически не было. Почти две недели я не слышала маминого голоса, не знала, как она живет. И вообще жива ли, обстреляли ли ее дом. Читала новости и выхватывала отрывки информации от людей. Мы созванивались с друзьями и думали, как найти транспорт и поехать в город. Была еще эпопея с гуманитарными коридорами, эвакуационными автобусами, когда россияне не пропускали никаких гуманитарных грузов, никакого транспорта. Когда мне наконец позвонила по телефону соседка и сказала, что мама жива, я даже сначала не поверила, что мне говорят о моей маме.
Я хорошо понимаю, что такое обстрелы. В 2014-м часть города, где была наша с мамой квартира, оккупировали. Мы постоянно ходили под обстрелами. Но я не могла себе представить, что такое авиабомбардировка. Это очень страшно. От этого никак не защититься.
— Ваш дом уцелел?
— Дома, где были наши квартиры, больше нет.
— Где теперь члены вашей семьи?
— Мы все сейчас на Закарпатье, в безопасности. Нам предоставили временное жилье. Мы здесь восстанавливаемся, восстанавливаем нашу работу, общественную организацию. Для того чтобы помогать людям, которые пережили то же самое. Это очень важно. Полученный нами опыт помогает устанавливать контакты, лучше понимать людей и поддерживать именно так, как они в том нуждаются. Сейчас мы работаем над этим.
— Как изменилась ваша деятельность с началом полномасштабной войны?
— Очень сложно понять, на каком ты свете. Работу мы не прекращали. Но суть этой работы действительно изменилась. Фактически остаток февраля и март мы работали над тем, чтобы консультировать людей удаленно, помогать, составлять какие-то маршруты эвакуации, поддерживать их на этом пути психологически и финансово, искать место для поселения и так далее.
В 2014–2015 году я координировала в Мариуполе всю помощь людям, которые переехали туда из пострадавших частей Донецкой и Луганской областей и Крыма. Тогда через разные программы помощи, за которые отвечали я и команда, работавшая со мной, прошло более 100 тысяч людей. Это не было для меня какой-то новой, незнакомой работой. Фактически я вернулась к тому, чем уже занималась. Но это совсем другое ощущение, когда непосредственно пострадали ты сама и твоя семья, когда ты осталась без дома, без понимания, как завтра будет устроена твоя жизнь.
Я понимала, насколько нужна сейчас поддержка переселенцам из Мариуполя и других городов. Поэтому мы начали поддерживающую программу для людей, с которыми работали до 24 февраля: молодежи, женщин, социальных работников. Всех тех, кто так или иначе участвовал в наших предыдущих программах. Тех, кто находился на оккупированных территориях или территориях, где велись активные боевые действия; тех, кто уже переехал в безопасные места в Украине или за рубеж. Это было и остается большей частью нашей работы.
Но я и мои подруги сейчас сами проходим через процесс восстановления. Часть наших семей, мужья были мобилизованы или добровольно пошли защищать страну. К сожалению, не все живы. То есть сейчас мы проходим очень сложный этап. Я бы сказала, что мы находимся внутри войны, внутри этого шторма. И иногда за работой не замечаем все страшные моменты, которые переживаем.
Часть нашей команды получает медицинскую, психологическую помощь. Наши истории развивались по-разному на этапе эвакуации или выезда.
Поскольку основная часть команды сейчас находится на Закарпатье, то мы сделали программы поддержки для женщин, которые переехали из пострадавших громад. Помогаем им восстановиться, встать на ноги и устраивать свою жизнь. В фокусе 1200 таких женщин.
— Сотрудничаете ли с другими общественными организациями? Мне сложно представить, как вам удалось довольно быстро наладить деятельность в другом регионе, находясь в статусе переселенцев.
— Это интересный опыт, который мы сами не до конца можем осознать. На самом деле я уроженка Закарпатья. Здесь часть моей семьи, которая согласилась нас принять. Мы смогли здесь поселиться в нескольких домах и жить. Когда нас впервые назвали беженцами, это сначала у нас вызвало улыбку, а потом и сопротивление.
Мы не осознаем себя пострадавшими людьми. Мы уже так много лет помогаем другим, что часто смотрим на ситуацию именно с позиции, как можем помочь другим. И лишь осознание того, что мы не в ресурсе, что нам его не хватает для работы, возвращает к реальности. Ну, например, когда каждый день заставляешь себя что-то делать. Хочется спрятаться под теплым одеялом, быть в тишине, в условной безопасности и слушать саму себя, что с тобой происходит. Но осознаешь, что тебя ждут другие люди. У тебя есть какие-то обязательства и ответственность. И ты ежедневно вновь обустраиваешь свою жизнь.
Или когда ощущаешь, что не можешь разговаривать с другими людьми. Любая коммуникация, общение тебя очень пугают.
До 24 февраля мы создавали и обустраивали много пространств — например, безопасные пространства для семей, молодежные центры или центры поддержки семьи, разные хабы, в частности для свободного общения полиции с общественностью. Чтобы люди могли получать услуги в комфортных условиях. И здесь мы тоже стараемся создать такое пространство, где общественные организации могли бы объединиться ради того, чтобы производительнее помогать и своим громадам, и людям, которые переехали в эти громады.
Но когда я думаю о том, чтобы снова что-то строить и ремонтировать, то передо мной встает вопрос: «А зачем?» Подсознательно во мне говорит боязнь, а есть ли в этом смысл, ведь война может все это разрушить.
— Даже на Закарпатье, в относительно безопасном месте...
— Где бы то ни было. Здесь действительно относительно безопасное место. Например, наша подруга обустроилась в Воловце. И несколько недель назад его обстреливали.
Это просто жизнь в новом понимании. Есть постоянный страх, что все создаваемое в любой момент может быть разрушено. Это одно из препятствий, которое очень мешает двигаться многим людям, которые переехали. Я вижу, как многое из того, что мы создали и построили, разрушено в том же Мариуполе и других местах...
— Как вам удается справляться с этим? У этого страха есть объективная подоплека. Но если жить в этой парадигме, то, кроме оказания скорой помощи по выживанию, ничего нельзя создать.
— Это вызов. С этим сталкиваюсь не только я. Во многих программах мы видим, что предоставляется какое-то жилье, а люди не спешат наводить в нем порядок, обустраивать. Это боязнь, что все временно, все может быть разрушено. Единственный выход — видеть перспективу на будущее. Постоянно создавать для себя картинку будущего, в котором есть жизнь.
— Какую картинку вы создаете для себя?
— Сложный вопрос. Я над этим работаю.
Каждый день я думаю о том, как обеспечить свою команду дополнительным заработком, потому что постоянно жить в тесноте многим людям очень сложно, а цены на аренду жилья просто космические. Прямо сейчас работаю над тем, чтобы научить областные администрации в гуманитарном реагировании видеть людей, а не препятствие. А еще над тем, как вытащить из Мариуполя нашего бывшего социального работника с ее больной мамой и шестью котами.
Каждый день я выслушиваю десятки разных историй, в которых один-единственный вопрос: как мы будем жить дальше? У нас нет будущего. Не потому, что мы его не хотим, а потому, что наша боль мешает нам опираться на наши ресурсы.
Только осознание картинки будущего указывает на то, что человек адаптировался к новой реальности. Но мы все еще живем на наших разрушенных мариупольских улицах.
Как помогающая организация мы постепенно восстановимся, восстановим наши семьи, друзей... Но нужно немного времени. Хотя бы на осознание того, что жизнь уже никогда не будет такой, как раньше. Используя это знание и наш новый опыт, мы изнутри формируем программы помощи другим. И вы абсолютно правы: картинка будущего имеет для этого решающее значение.
«Ребенку нужна семья» — общий проект медийщиков Украины и «Української мережі за права дитини». Вместе мы рассказываем о приемных и опекунских семьях, семьях усыновителей, детских домах семейного типа (ДДСТ), интернатных заведениях, которые после начала полномасштабной войны должны были спасаться из-под обстрелов в Западную Украину и за рубеж, приспосабливаясь к условиям жизни в эвакуации. Эти истории помогут создать дорожную карту действий в сфере защиты прав ребенка и поддержки семьи в Украине после победы.
Этот материал публикуется в рамках реализации проекта ІСАР Единение: «Развитие адвокационного потенциала Общественного союза «Українська мережа за права дитини» в формировании государственной политики в сфере защиты прав ребенка и поддержки семьи».
Больше статей Аллы Котляр читайте по ссылке.