Есть в Харькове дом довоенной постройки «Слово». Может, нынче он уже так не называется. Просто: улица Культуры, 9 - обычное строение жилого типа в пять этажей, серое, невзрачное на вид. А когда-то был дом «Слово» внушительным и знаменитым на всю страну. В 30-е годы от него расходились лучи славы, и весь Советский Союз тогда знал, что там жили украинские классики: Владимир Сосюра, Мыкола Хвылевый, Юрий Смолич, Остап Вышня, Павло Тычина...
Я был еще мальчишкой, не знал, что живу в одном доме с классиками, и воспринимал их просто и легко, именно по-мальчишески. Мой отец - Дмитро Бедзик только вступал на литературную стезю, но уже был принят в число избранных. Моя память зафиксировала только факты. Профессиональное, общественно важное, государственное было еще недоступно моему пониманию. Но, пожалуй, в тех фактах уже тогда было заложено нечто важное и значимое, что через призму десятилетий отразится на нашей сегодняшней жизни.
Итак, начинаю мой рассказ с воспоминаний о том, как погиб замечательный украинский писатель, мужественный борец за свободу Украины Мыкола Хвылевый.
Харьков начала тридцатых годов вряд ли уже кто-нибудь хорошо помнит. Разве что убеленные сединами старики. Они с удовольствием поговорят и о Шатиловке, и об улице Тринклера, и о величественной площади Дзержинского. А для незнающих скажу прямо, что в тогдашнем сером, задымленном, измученном наступающим голодом Харькове дом «Слово» был своего рода святилищем.
Много позже я узнал, что жилось тогда зачинателям нашей литературы нелегко. Украинским в особенности. Мрачная тень обвинений в «буржуазном национализме» уже накатывалась на бесправную, раздавленную сталинско-кагановичским террором Украину. Прошли первые политические процессы: по делу СВУ, «Украинской казацкой партии» и многим другим. Еще, правда, не расстреливали, как позже, в 37-м году, но к этому шло.
Назревала не менее страшная беда - голод. Он охватил почти всю республику, вымирали целые села. Западные специалисты еще тогда подсчитали, что в Украине погибло от голода не менее 6 миллионов человек. Голод был делом рук большевистской клики, выполнявшей свою программу «индустриализации» за счет непокорной деревни. Словно издеваясь над страданиями измученной Украины, Сталин в феврале 1933 года собрал в Москве первый съезд колхозников-ударников и на нем произнес слова, ставшие как бы символом сталинской эпохи: «Сделаем колхозников зажиточными, а все колхозы - большевистскими».
Естественно, это не могло не отразиться и на настроениях украинской интеллигенции, особенно украинских писателей. Своим детским умом я многого не мог понять, хотя осознавал, что вокруг творится что-то неладное: с полок магазинов исчезли продукты, возле Сумского базара часто валялись умершие, мы их видели до того, как их успевали увезти на специальных машинах в морг. Однажды, когда отец по заданию газеты отправился в Охтырский район и прихватил меня с собой, я был поражен, увидев по всему пути нашего следования (нас вез на «линейке» райкомовский работник) хаты с забитыми окнами. На мой недоуменный вопрос: «Что это, татусь?» отец мрачно ответил: «Все в Сибирь повыезжали, там лучше живется».
Разумеется, писатели втихомолку вели между собой разговоры об этом. Часто к отцу приходили Юрий Смолич, Олесь Донченко, Мыкола Хвылевый, Иван Ковтун. Не знаю, о чем шла речь, хотя теперь, по прошествии многих лет, могу заключить, что разговор велся и о начавшемся наступлении против «хвылевизма» (иными словами, против «буржуазных националистов) и, разумеется, о голоде.
Во властных структурах Украины в то время были произведены значительные перестановки. С поста наркома образования сместили Мыколу Скрыпника, одного из активных поборников идеи национального возрождения Украины. И сразу же газеты «Висти» и «Коммунист» стали печатать материалы о вредительстве в сельском хозяйстве и об ошибках скрыпниковской националистической «школки». Началась яростная травля Хвылевого, который посмел выдвинуть лозунг «Подальше от Москвы» и призвал равняться на «психологическую Европу».
Теперь, через много лет, я понимаю, почему мама при гостях так старательно закрывала дверь в мою спальню. Однажды после позднего чаепития, когда гости расходились, дядя Хвылевый на прощание крепко обнял меня и взъерошил мои волосы. Меня поразили какие-то полные безысходной тоски его глаза. «Юрась, - тихо молвил он, - ты матусю не обижай. И с самопалом больше не балуйся». Прощание со мной зародило во мне смутную тревогу. Почему он вспомнил о самопале? И именно в этот вечер?
Мыкола Хвылевый любил нас, мальчишек. Когда мы играли во дворе в футбол, непременно встревал в игру. Хотя бы раза два, а ударит, загонит мяч в «ворота». И на следующий день, после чаепития у нас, мы ждали, что дядя Мыкола выскочит во двор и погоняет с нами хоть пару минут мяч. Утро выдалось яркое, солнечное, мяч гудел звонко и весело, настроение у всех было преотличное.
Помнится, мама позвала меня с балкона завтракать. Я оставил игру и помчался домой. Отца не было. Меня это удивило, так как мы обычно завтракали вместе. Да и у мамы вид был какой-то растерянный. На мой вопрос, где татусь, ответила, что срочно пошел к Мыколе Григорьевичу.
Пройдут годы, настанет время самой горькой правды, и мы узнаем, что в то майское утро Хвылевый пригласили к себе на утреннее чаепитие своих ближайших друзей: Ю.Смолича, М.Йогансена, М.Кулиша, И.Ковтуна, Д.Бедзика. Но надо же такому случиться - татусь решил сперва отовариться в хлебном, а когда вернулся, было уже поздно. Маму, очевидно, насторожило слишком раннее приглашение: пусть Митя придет ко мне и побыстрее!
Мы же, мальчишки, перекусив дома кто чем мог - время было тяжелое, не до разносолов! - сразу опять собрались во дворе. Первым, как всегда, появился на площадке сын Натальи Забилы Тарас - по-уличному «Дэма». И вот Дэма, собрав нашу команду, расставляет всех по местам, и начинаются первые пасовки, удары в забор, переброски по двору. Так хорошо игралось в то утро, так яростно атаковали мы друг дружку - настоящий мальчишеский футбол. Правда, случались и неудачные удары. У кого-то мяч сиганул за ворота, кто-то попал в раму на первом этаже, слава Богу, не в стекло, а Дэма даже в особом приливе сил выдал мячом свечу, чуть ли не до пятого этажа. И вдруг послышался звон разбитого стекла. Откуда? Неужели Дэма вмазал мячом в чье-то окно? Да вроде бы нет! Мы задрали головы вверх и увидели на четвертом этаже, что окно Хвылевого таки разбито. Дэма даже бросил реплику: «Видно, из рогатки кто-то. А достанется нам от Хвылевого!»
Время клонилось к обеду. Дядя Мыкола почему-то так и не появился на футбольном поле. Странная тишина разлилась по двору. Вдруг кто-то крикнул:
- Пацаны! Смотрите, грузовик! С милицией!
Теперь, вспоминая ту машину, я четко вижу ее перед собой: старенький «АМО», задний борт откинут, возле кабины стоит милиционер в фуражке с красным околышем, постукивает ладонью по кабине, указывая дорогу. Машина двигается задним ходом, очень медленно, через весь двор, мрачно, со скрежетом подкатывает к ступеням первого парадного. Милиционер соскакивает с кузова, несколько растерянно оглядывается. Вокруг уже толпятся жильцы, в большинстве женщины, и мы, хлопцы, разумеется, тоже. И никто ничего толком не знает. Люди встревожены. Машина с откинутым задним бортом, угрюмый милиционер. Не давая никаких объяснений, он поправляет на ремне тяжелую кобуру, что-то тихо бросает водителю и решительным шагом направляется к парадному. Все стоят в недоумении. Все молча чего-то ждут.
Внезапно из парадного появляется Дэма. Отводит нас в сторону.
- Пацаны, - говорит перепуганным голосом, - на четвертом этаже застрелили человека!
Ужас охватывает нас. Слово «застрелили» парализует тело, ноги делаются ватными. Дэма кивком головы показывает на большие окна четвертого этажа, окна Мыколы Хвылевого.
- Там, у дядьки Мыколы, была страшная перестрелка, - сообщает всезнающий Дэма. - Пуля прошла вон там... выбила стекло...
Задрав головы, мы ошарашенно смотрим вверх. Значит, это дядьку Мыколу хотели убить, вон даже след остался... Сразу же вспомнился звон разбитого стекла. В квартире Мыколы Григорьевича был бой! Но раз милиция тут, успокаиваю я себя, значит, все будет нормально.
Мы нехотя опять начинаем гонять мяч. Откуда-то появились новые стражи порядка: все в длиннополых шинелях, с наганами на ремнях. Разбились группками возле каждого из пяти парадных. Выходить не разрешается никому. Милицейский кордон прочный и неумолимый.
И тут Дэма приносит ошеломляющее известие:
- Только никому ни слова!.. Я узнал, что какие-то гады застрелили нашего дядю Мыколу.
- Кто бы это мог быть? - спрашиваю я спазмированным голосом.
- Есть такие. Шпионов полно, - авторитетно заявляет Дэма. - Они, видно, за ним гонялись, выслеживали. Еще с гражданской войны. Он их давно ждал, но... не уберегся.
Возле первого парадного оживление. Милиционеров там уже больше, чем жильцов. Они властно расталкивают женщин, гонят взашей мальчишек. Но я все же проталкиваюсь вслед за Дэмой к ступенькам и вижу... Из низкой впадины первого парадного выходит... теперь уже мне трудно вспомнить, кто был первым... кажется, Юрий Смолич, за ним мой татусь Дмитро Бедзик, за ним дядя Кулиш, еще дядя Йогансен... Они выносят на плечах большой матрас, а на нем распластанное тело Хвылевого. В глаза мне бросается его желтое лицо, отвисшая нижняя челюсть и самое страшное... это запомнится на всю жизнь!.. на висках с одной и с другой стороны заклеенные полосками бумаги ранки. Видна проступившая кровь.
- Там пуля вышла, видишь? - толкает меня в бок Дэма.
Спазм сжал мне горло. Я впервые вижу мертвого, это - кошмар. И кого? Нашего дядю Хвилевого! У Дэмы есть сведения, что стрелявший был среди гостей. Откуда только он успел узнать?
- Неправда, - шепчу я. - Моего татуся тоже пригласили.
- Я-то знаю, - без тени сомнения произносит Дэма.
Мы отходим в сторону и наблюдаем, как милиционеры, отстранив друзей убитого, втаскивают матрас в кузов грузовика, закрывают борт, в машину вскакивает еще несколько милиционеров, и она задним ходом выезжает из нашего - так помрачневшего вдруг! - двора.
Хоронили Хвылевого из дома Блакитного. Я тоже пошел туда вместе с родителями. Народа - не протолпиться. Везде красные знамена, портреты вождей. Прощание с покойным кажется мне бесконечным. Гроб открытый, бумажных полосочек на висках покойного уже нет. Ничего не сказав родителям, я проталкиваюсь сквозь толпу к выходу. Тут меня и перехватил Дэма. Отвел в угол на быстрое совещание. Есть, оказывается, еще одна новость, ужасная, просто уму непостижимая! Дэма предупреждает, чтобы я никому ни слова!
- Дядя Мыкола сам застрелился! - твердо произносит Дэма. - Это точно.
Я помчался домой, влетел в свою маленькую спаленку, бросился на кровать, закрыл подушкой голову...
Поздно вечером проснулся. С кухни доносились голоса. Я прокрался в коридор и замер перед дверью. Татусь рассказывал маме о том, как после похорон его вызвали в милицию... Не вызвали, а просто увезли на машине. Татусь решил: конец, арестован! Но состоялся лишь разговор в кабинете у какого-то высокого начальника. Перед татусем выложили револьвер и еще какие-то вещи Хвылевого. Спросили, не знаком ли он с ними. Выясняли, откуда оружие. А оружие у Хвылевого, все знали, было еще с гражданской войны. Именное. Больше у отца ни о чем не расспрашивали, только записали подробно, что он говорил о голоде и о товарище Сталине.
На следующий день утром я выглянул в окно. Первое парадное было напротив. Я увидел разбитое стекло и почувствовал, как у меня комок подкатывает к горлу. Еще через день это стекло было заклеено большим белым листом бумаги. Шесть лет я смотрел на этот страшный белый круг и думал о том, за что убили дядю Хвылевого.
М.Хвылевый застрелился 13 мая 1933 года. Его гибель была предрешена всем ходом событий. Большевистская система не могла простить мужественному писателю его честных суждений о погибающей украинской нации. М.Хвылевый понимал, что его ждет гибель. После самоубийства Скрыпника 7 июля 1933 года включился в действие механизм далеко направленного уничтожения украинской интеллигенции.