Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
А.К.Толстой
Подмеченная Николаем Гоголем во «Взгляде на составление Малороссии» сугубо талассократическая черта характера малороссийского народа, позволявшая лучшим его представителям беспечно наблюдать, как басурманы «разрывали до основания» городок их, превосходно объясняет и наше отношение к главному «городку» страны — стольному граду Киеву. За свою многовековую историю Киев не раз был захвачен врагами — одно- или иноплеменными. И в этом количественном отношении украинская столица вряд ли выделяется из ряда иных.
Рим тоже захватывали не раз. Но всякий раз это был шок для его граждан. Скажем, память о разгроме при Аллии (390 г. до Р.Х.) и пленении Города (за исключением Капитолийского холма) навечно отпечаталась в римском сознании и даже законе: пятнадцатый день до секстильских календ был законодательно определен «аллийским днем», в каковой запрещены все общественные и частные предприятия. Когда после каннской катастрофы (216 г. до Р.Х.) торжествующий победитель подошел к воротам Города, вопль «Hannibal ante portas!» выражал не панику и призыв «спасайся, кто может!», а тотальную мобилизацию народа римского для отпора врагу. В 46 г. до Р.Х. диктатор Гай Юлий Цезарь захватил Рим, «перейдя Рубикон», — и речь идет вовсе не о речушке, отделявшей Умбрию от Цизальпийской Галлии. Излишне напоминать, какой цивилизационной катастрофой было падение Вечного города в 410 г. по Р.Х. Захват Рима германским племенем вандалов в 455 году обозначен в мировой культуре понятием «вандализм».
Поэтому, возвращаясь к заявленной теме, решусь утверждать: после 1240 года Киев оставался на картах (географически и политически) не столько усилиями его защитников, сколько, по выражению Николая Васильевича, «как будто чудом».
Вряд ли можно предъявить претензии к твердости духа киевлян образца 1322 года, когда литовский князь Гедемин отвоевал Киев у татар. По свидетельству Гоголя, «этот дикий политик, не знавший письма и поклонявшийся языческому богу, ни у одного из покоренных им народов не изменил обычаев и древнего правления: все оставил по-прежнему, подтвердил все привилегии и старшинам строго приказал уважать народные права, нигде даже не означил пути своего опустошением».
Набеги золотоордынского темника Едигея в 1416 г. и хана Менгли-Гирея в 1482 г., по своей разрушительной силе сопоставимые с нашествием Бату-хана, также вряд ли требовали народной мобилизации по типу римской. Крымчаки шалили чуть ли не каждую весну; спрячемся в лесах, переждем, и все образуется.
Нет страны. Есть территория, ничем не лучше той, что рядом, — ради чего смерть принимать?
Иной меркой надобно оценивать события национально-освободительной войны украинского народа. Ибо с нации страны спрос будет иной, нежели с населения территории.
…24 февраля 1649 года на переговорах с польскими комиссарами, отвечая на польскую претензию касательно самоуправства козаков в столице киевского воеводства Речи Посполитой, гетман Богдан категорически заявил: «Киев мой город, я господин воевода киевский. Бог мне дал его при помощи сабли, более об этом бесполезно говорить».
Если судить по дальнейшей переписке гетмана его Королевской милости Войска Запорожского, то «господин воевода киевский» в Киеве бывал не часто. Это и понятно: тяжелейшие условия непрекращающейся войны требовали постоянного присутствия в Войске его главнокомандующего.
Главный театр военных действий располагался на западе, в районе соприкосновения украинской армии с коронными войсками. На литовском направлении действовали отряды, совершавшие полупартизанские рейды вглубь Великого княжества Литовского (что трудно объяснить с точки зрения дипломатии, ибо в то время между Украиной и Литвой действовало перемирие, которое, по некоторым сведениям, заключили Хмельницкий и Радзивилл).
Накануне решающего сражения под Берестечком коронный гетман Потоцкий забрасывает гетмана Великого княжества Литовского Януша Радзивилла «заповзятливими», как пишет А.Гурбик, письмами с настойчивым требованием поскорее открыть на севере полномасштабные боевые действия.
Польша и Литва начали боевые действия практически одновременно. 18 июня 1651 года началась двухнедельная битва под Берестечком, а у Лоевской переправы утром 26 июня черниговских козаков полковника М.Небабы атаковали литовцы. Результатом поражения козацкого полководца, павшего смертью храбрых в этом бою, и стал захват Киева армией гетмана Радзивилла.
Будучи не в силах организовать эффективную оборону («деморалізовані козацькі загони не бажали вступати в бій з великою армією литовського гетьмана; тим часом тривога, яка з’явилась в киян після поразки війська М.Небаби, переросла у відкриту паніку» — А.Гурбик), киевский полковник А.Жданович резонно рассудил, что возвратная потеря первопрестольной столицы не есть потеря отечества, пока не потеряна армия. Отступив, он перекрыл все коммуникации вокруг Киева и позволил литовским захватчикам задыхаться в дыму киевских пожаров. Знакомая картина, не правда ли?
Отдельного разговора заслуживает позиция лучших киевских граждан и православного духовенства. Как писал тогда очевидец событий, «всякого стану люди, духовні й світські, хочуть бути в підданстві і всій волі королівській, а що козаки проти короля стоять, і війну ведуть, і Києвом володіють — це чиниться не з їх волі… стало відомо, що митрополит послав до Радзивілла свого посланця, дуже прохаючи його, щоб він прислав своє військо для охорони Києва». Полковнику же Ждановичу духовные архипастыри украинского народа — митрополит киевский да архимандрит киево-печерский — писали «нехай би він в Києві проти поляків більше не стояв, а вийшов би геть»; о том, чтобы благословить козацкое лыцарство на защиту города, и речи не было.
Захват Киева Радзивиллом гетман переживал тяжело. Сказалось и разочарование в якобы особых отношениях между литовским и украинским гетманами, и предательство городской элиты, и очевидная беспомощность козацких полков и полководцев, проявленная ими в столкновениях с дисциплинированной и вышколенной литовской регулярной армией.
Поэтому когда переяславский Рубикон был перейден и началась очередная военная кампания против Речи Посполитой, Богдан Хмельницкий забрасывает своего нового сюзерена настойчивыми просьбами — «прилежно вторицею и третицею» — поскорее направить войска в Киев. Чтобы в Киеве «от литовских людей было безстрашно».
«Тем лутше все православие и все Войско его царского величества Запорожское утешится, как услышат, что рать его царского величества к Киеву будет». Решая тактические проблемы (защиты столицы от очередного удара с севера), руководитель козацкой державы допустил серьезный стратегический просчет. Он недооценил идеологию воцарения московитов в Киеве и то значение, которое они придавали этому событию.
«Яко же древле при великом князе Владимире, так же и ныне сродник их, великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии самодержец, призрил на свою государеву отчину Киев и на всю Малую Русь милостью своею; а Киев и вся Малая Русь вечное их государского величества» — так, если верить статейному списку посольства во главе с В.Бутурлиным о Переяславской раде, говорили гетман Б.Хмельницкий и писарь И.Выговский.
У московитов идеология суть образующий стержень власти. То, что обозначается понятием «идеократия». Поэтому у них красивые идеологические слова не расходятся с сугубо практическими делами. Возвышенное «яко орел покрывает гнездо свое» автоматически переходит в приземленное «угнездиться» на новом старом месте.
Уже 30 января 1654 года царь назначает своих бояр Ф.Куракина и Ф.Волконского воеводами в Киев и наказом из Посольского приказа велит им, среди прочего, такое:
— в Киеве и в иных городах, которыми городами Богдан Хмельницкий и все Войско Запорожское владеют, «всяких жилецких людей привести к вере»;
— организовать достойную встречу новых властей: «и митрополит бы и весь освещенный собор, и полковники, и буймистры, и райцы, и войты, и лавники, и всякие служилые и жилецкие люди про приход их ведали и встречу им учинили»;
— крепость делать и «чтоб в той крепости всяким служилым и жилецким людям быти безстрашно и надежно»; «чертеж прислать ко государю к Москве»;
— «а ключи городовые держати боярину князю Федору Семеновичю Куракину, а острожные держати боярину князю Федору Федоровичю Волконскому»;
— «от польского и от литовского рубежа по всем дорогам, и по малым стежкам, и по приметным по всем места учинити заставы и сторожи крепкие и велеть беречь накрепко, чтоб в Киев… также ис Киева… за заставы нихто не проехал, и пеш не прошол, и не прокрался никоторыми обычаи»;
— «которые люди придут в Киев… и те б люди являлись в Киеве в приказной избе, а не явясь бы, никаков человек в Киеве не жил»;
— «беглых крепостных людей и крестьян примать не велеть; а которые объявятца, и тех велеть по сыску челобитчикам отдавать»…
…Пан воевода киевский Хмельницкий Киев сдал, господа бояре московские Куракин и Волконский Киев приняли.
Как человек, по долгу службы Божьей тонко чувствующий силу слова и власть идеи, более других противился сдаче митрополит Киевский Сильвестр Косов. Тот самый, который с неизменным энтузиазмом встречал у Золотых ворот триумфаторов Хмельницкого (1648) и Радзивилла (1651). Вместе с архимандритом Киево-Печерского монастыря Иосифом Трызной он упорно отказывался присягать московскому царю.
По приказу боярина Бутурлина «ломали» митрополита подьячий Плакидин и думный дьяк Лопухин. «Коли уж гетман и все Войско Запорожское веру ему, великому государю, дали, также и киевские жилецкие всякие люди, — аргументировал подьячий, — и он бы [митрополит] шляхту, и дворовых своих людей, и мещан, которые в софейском дому есть, прислал к вере тотчас, не наводя на себя за то государского гневу. А будет он шляхты, и дворовых своих людей, и мещан к вере не пришлет, — угрожал Плакидин, — и за то наведет на себя от царского величества опалу, и от гетмана ему за то не пробудет же».
На следующий день митрополит с архимандритом прислали к вере шляхту, и слуг, и дворовых своих людей…