Это было давно. А можно сказать и недавно. Как посмотреть...
Я в то время в роли собственного корреспондента представлял Луганскую областную газету в трех шахтерских городах - Краснодоне, Свердловске и Ровеньках. По долгу службы мне полагалось посещать заседания бюро райкомов партии, где совершались такие захватывающие как по накалу страстей, так и по мастерству лицедейства представления, которые могли бы сделать честь даже знаменитым в ту пору сценам «Современника» или театра имени И.Франко, а то и Ленинградского БДТ, где ставились тогда товстоноговские шедевры с участием Дорониной и Смоктуновского.
Заседания бюро были разные. Заочные. Это когда секретная бумага, выйдя из апартаментов Первого, шастала по кабинетам членов бюро, «нагуливая» таким образом кворум подписей... Без перекура. Это когда в один присест решался всего один, но срочный вопрос... Затяжные. Это когда в «предбаннике» Первого с утра и до позднего вечера, а то и до полуночи томился народ в ожидании кто «пряника», а кто и «кнута», что случалось гораздо чаще... И наконец, была еще одна разновидность бюро. Это когда весь актив района усаживали в зале, а на сцене в позе партийных Пилатов восседали члены бюро. Организовывалась как бы принародная «порка» виновных, дабы другим неповадно было.
Вот о таких «посиделках» и пойдет речь.
Как план на-гора «качали»
В экстремальные для города и района дни заседаний бюро с утра пораньше к двухэтажному штабу партии на улице Энгельса - центральной в Свердловске - стекался ответственный люд, представляющий местные шахты, колхозы и совхозы, а также прочие районные учреждения, организации и артели. Осенью и весной каждому, прежде чем войти в райкомовские чертоги, предстояло пройти процесс омовения - для этого у парадного подъезда выставлялись корытца с водой и огрызками веников, коими прибывающие на «посиделки» дамы и мужики смывали с резиновых сапог комья чернозема.
На партийные «чистилища» являлись обычно «святой троицей» - директор шахты, секретарь парткома и председатель шахтпрофкома. Самые удачливые успевали обосноваться если не на самой «камчатке», то хотя бы подле нее. И такое рвение диктовалось вовсе не боязнью надокучить начальству своим перегаром, а более высокой целью - не высовываться и не «мозолить» глаза начальству, которого следовало бояться не только спереди или сзади, но сразу со всех сторон. Все знали, от прихоти и произвола членов бюро никто и ничто не могло защитить человека - ни милиция, ни суд, ни КГБ, ни сам Господь Бог... В те времена самых упрямых и чрезмерно «грамотных» мгновенно отрезвлял этакий себе подленький вопросик: «А может, тебя на бюро пригласить?»
Пожалуй, самые драматичные сцены разыгрывались во время разборок причин срыва плана угледобычи. Такие заседания бюро приходились, как правило, на двадцатые числа почти каждого месяца. К этому времени обычно уже выяснялось: вытягивает или не вытягивает трест «Свердловскантрацит» месячный план. Чаще всего положение складывалось аховое - «минус», перевалив этак тысяч за 100, угрожающе рос, как на дрожжах.
Ясное дело, подобная цифра сильно портила экономическую физиономию области. А это выводило обком партии из себя. И тогда из Луганска в Свердловск следовал сердитый звонок:
- Вы что там - совсем разучились работать?.. Может, приехать и поучить, как надо добычу давать?
- Да нет! - заходясь в комсомольском раже, отвечал райком. - Сами управимся!..
- Ну, ну, посмотрим, - подзадоривал обком, заведя таким образом пружину угодливости до упора.
Раскручивалась она стремительно: с необычайной настырностью у директоров шахт выбивались заверения, что в оставшиеся до конца месяца дни с отставанием будет покончено. Как это сделать, никого не интересовало. Главным было выдавить заверение.
Вот на лобное место выставлен директор шахты № 14-17 имени Свердлова Кривуля. У него - и это все знали - нет ни одной мало-мальски приличной лавы. Так себе, одни «огрызки» от былой роскоши. Знамо дело, угля там не возьмешь. Вот и сидит шахта на мели - за 20 дней «накашляла» долга тонн за 30 тысяч.
Тем не менее, члены бюро склоняют Кривулю к тому, чтобы немедленно погасил весь угольный долг, иначе... Что может быть «иначе», Кривуля и без них знает - партийных наказаний у него, что блох у бродячей собаки, - видимо-невидимо. А с таким набором знаков внимания со стороны райкома недолго «загудеть под фанфары». И Кривуля, прошептав про себя монолог самоубийц «Семи смертям не бывать, а одной не миновать», соглашается на подвох. Внешне сие действо разыгрывается вполне благопристойно, директор шахты самозабвенно врет, а члены бюро, зная, что он заливает, вроде бы и верят ему, что завтра же, став на стахановскую вахту, шахта даст сверх плана столько-то угля, послезавтра - столько-то... И таким образом до конца месяца закроет на все сто процентов план.
После бюро Кривуле ничего не оставалось, как усердно «добывать» уголь посредством карандаша. Бумажные, то бишь не существующие в природе, тонны валом «шли» на-гора, пока аж полностью не закрывался долг перед Родиной. О чем и сообщалось райкому. Собрав воедино всю такую «добычу», райком в свою очередь докладывал обкому, а обком - родному ЦК КПУ, что благодаря своевременно принятым на местах партийным мерам положение с угледобычей исправлено и шахты Свердловска твердо стали на план.
Идиллия благополучия с угледобычей мгновенно исчезала в первые же дни нового месяца - на трестовской доске показателей работы шахт вновь проклевывались жирные «минусы». Это директора начинали усердно возвращать долги, кои по принуждению бюро райкома заимели посредством бесшабашных приписок. И, странно, столь резкое падение угледобычи в начале месяца никого не трогало ни в райкоме, ни в обкоме партии. Разве что пожурят, бывало, слишком уж ретивого директора: мол, ошалел, что ли, мил человек? Кто же тебе поверит, что план вытягиваешь всего на 30 процентов? Поубавь прыть, дорогой, не смеши людей...
Вот и приходилось директорам, как боксерам на ринге, все время изворачиваться, чтобы не получить ненароком удар в челюсть, под дых, а то и ниже пояса, на которые были горазды как хозяйственные, так и партийные высшие инстанции.
Как к комтруду «приобщали»
Я абсолютно уверен, что в эпоху развитого большевистского правления самые высокие «урожаи» всевозможных партийных взысканий собирали директора угольных шахт Донбасса. Равных им по количеству просто выговоров и строгих, без занесения и с занесением в учетную карточку члена партии, а также прочего пугала из арсенала партийного устрашения в стране не было. Во всяком случае, я был знаком со многими директорами, которые по этому достижению могли бы смело претендовать на место в книге Гиннесса, когда бы там отмечались и такие рекорды.
Особенно доставали директоров так называемые дни повышенной добычи - ДПД, или, как их еще называли, дни коммунистического труда.
- Они в нашей жизни столь же неистребимы, как тараканы, комары и проститутки! - как-то в сердцах бросил на заседании бюро райкома директор шахты № 1-2 имени Войнова
В.Иванов, человек энциклопедической начитанности, из московских интеллигентов то ли в пятом, то ли в шестом колене.
За эту симпатичную реплику он схлопотал сначала бурные аплодисменты зала, а потом - выговор по партийной линии. Чтоб шибко не умничал.
Так вот, эти ДПД, как правило, проводились в честь какой-либо знаменательной даты. Скажем, по случаю энной годовщины со дня рождения Розы Люксембург или очередной даты запуска в космос первого советского спутника. Дни коммунистического труда проводили и в честь исторической встречи двух гигантов коммунистического учения - Карла Маркса и Фридриха Энгельса... Благо, тогдашние календари в избытке снабжали райкомы и горкомы партии подобными датами.
ДПД обычно практиковались в выходные дни, когда, если вести угольное дело по-хозяйски, разумно, следовало заниматься профилактическим осмотром и косметическим ремонтом оборудования, техники и выработок, то есть готовить шахту к нормальной работе на следующей неделе. «Погоди, милок, с ремонтом, - обычно советовал директору райком, - нам рекомендуют рекордной добычей ознаменовать энную годовщину восстания рабов Рима под предводительством Спартака»...
Попробуй не прояви пролетарскую солидарность с восставшими рабами Рима - сразу же схлопочешь от партийных инстанций «политическую близорукость», а то и «незрелость», что уже пахло, как говорится, «киросином». А потребность в ДПД у партийцев районного и городского масштабов была постоянна, как у заядлого наркомана «сидеть на игле». И объяснялась эта страсть довольно просто: с добычей угля вечно были какие-то проблемы - плохому танцору всегда ведь что-то мешает: то штаны не те, то штиблеты... Потому и приходилось райкомовцам, спасая свою шкуру, все время ловчить да авралить.
Больше всего от дней коммунистического труда страдали малоопытные да слишком уж послушные руководители, из породы людей типа «чего изволите-с». Они очень быстро доводили свои шахты, что называется, до ручки. За это их со временем, ясное дело, с треском - мол, в назидание другим неумехам - прогоняли с работы.
Ухитрялись выживать лишь опытные да ушлые, из тех, кто умел обвести вокруг пальца райкомовское и трестовское начальство столь же искусно, как это делают, скажем, на базарах мастера наперсточной игры. Милейший друг Гордукалов, или Сан Саныч, как все мы, друзья, звали его, в бытность свою директором шахты № 1-2 имени Свердлова никогда не отдавал шахту на растерзание ДПД, тем не менее нахлобучки за это не получал. Как-то на «посиделках» в посадке в кругу близких друзей он, конечно же, «не для печати», выдал на-гора свой секрет:
- Я каждые сутки отсыпаю в «загашник» сотню-другую тонн поднятой на поверхность добычи. За неделю у меня таким образом набегает неучтенного уголька больше тысячи тонн. Как раз столько, сколько от меня потребуют добыть в очередной, будь он неладен, день коммунистического труда. Я кладу свою «схоронку» на алтарь Отечества, а сам в этот день спокойно занимаюсь ремонтом и профилактикой.
- И не страшно вам, Сан Саныч? Можно ведь и погореть, - спросил я.
- Страшнее шахту угробить, - ответил он.
При хорошем директоре, избегавшем зловредных сабантуев, шахта обычно крепко стояла на ногах. И это позволяло парторгу жить припеваючи. Все ведь знали: если шахта шла с плюсом, то местный партийный босс мог спокойно себе пить, гулять и ни черта не делать. Его все равно поставят другим в пример - мол, и лекторы лекции читают самые зажигательные, и агитаторы денно и нощно несут слово партии в массы, и наглядная агитация бьет не в бровь, а в глаз... И наоборот, коль шахта на мели с планом, секретарь парторганизации мог, без сна и отдыха, сколько угодно, действительно заниматься и агитацией, и пропагандой, и прямо в забое поднимать шахтеров на битву за уголь, все едино такая деятельность парторга в райкоме не засчитывалась, все равно о нем судили как о бездельнике и неумехе, который заслуживает самой суровой критики, а то и кары.
Зная это, многие парторги старались не высовываться, шли, как говорится, в одной упряжке с директорами. Потому и хитрости, которые проделывал с ДПД тот же А.Гордукалов, не осуждались. Если в райкоме и знали о них, то старались закрыть глаза: мол, в «копилку» коммунистического труда уголек подбрасывает, а каким образом он это делает, не столь важно. Но при случае подобные приписки могли сильно подпортить жизнь руководителю, провинившемуся в чем-то другом. Об этом всегда помнили и директор шахты, и райком партии.
Как ДП «раздавали»
Вспоминается, как однажды ныне уже покойный П.Ховалец - в ту пору директор шахты № 6 «Центросоюз», что удобно устроилась на въезде в Свердловск со стороны Краснодона, - сказал вроде как в шутку, хотя и прозвучало это как горькое признание:
- Кто ловчит да лисьим хвостом вертит в коридоре власти, на вечный покой отправится в сопровождении каравана алых подушечек, на которых понесут его награды... Я вот тоже заказал себе уйму таких подушечек. Но понесут на них впереди меня мои партийные взыскания. Вот это будет зрелище, скажу вам...
И П.Ховальца можно было понять. За свою директорскую жизнь он получил немало оплеух от райкома партии. Потому как ершистый был, несговорчивый. Как-то даже чуть ли не лишился партбилета после всполошившей всех в городе стычки с Первым.
Тогда с подачи обкома партии посреди месяца, и даже, пожалуй, ближе к его финишу, угольный комбинат сбросил тресту «Свердловскантрацит» дополнительный план. Сейчас точно уж и не вспомню, сколько весило сие допзадание, но, видимо, солидно, коль бюро райкома «потело» почти весь Божий день, разбрасывая по шахтам эту свалившуюся на плечи города ношу. Одни директора соглашались с ДП даже без «подзатыльников», другим пришлось малость «повыкручивать руки»... Но ничего - сдались и они. И только П.Ховалец, хотя и крепко стоял на ногах, заупрямился и ни в какую не пожелал брать ДП.
- У меня все лавы работают на пределе, - доказывал он членам бюро.
- А восьмая-бис? - наступал всезнающий Первый.
- Она не в форме, угля давать не может, - вот такой был окончательный ответ директора.
И это заявление буквально взвинтило членов бюро: ишь каков, перечит даже Самому! А поскольку Ховалец к тому времени имел полный «бант» партийных наказаний, вплоть до строгого выговора с последним предупреждением, то на бюро приняли такое соломоново решение: проверить на месте правдивость доводов директора, а потом решить вопрос его партийности (и должности, конечно же). За проверку взялся лично Первый. Утром следующего дня он и позвонил мне:
- Есть желание посмотреть восьмую-бис?..
- Конечно, что за вопрос, - тут же согласился я.
...До сих пор ношу в сердце признательность Ховальцу, что в тот раз он повел нас с Первым знакомиться с восьмой-бис не с откаточного штрека, как делается всегда, а с вентиляционного. И потому нам не пришлось карабкаться по лаве снизу вверх, как бы на пригорок, что при той тесноте, с которой мы повстречались, было бы весьма и весьма непросто.
Признаюсь, более омерзительного зрелища, сколько ни спускался за свою жизнь в шахты, я больше нигде и никогда не видел. Эта лава напоминала собой низкорослую суку, которая вот-вот должна ощениться и потому ее живот свисал до самой земли.
Тихонечко - как бы «на цыпочках», - стараясь даже не дышать полной грудью, мы проползли ее сверху вниз впритирку к груди забоя, где еще можно было хоть как-то протиснуться. Не знаю, что творилось внутри у Первого и Ховальца, но меня всю дорогу сосала жаба страха. Еще бы, ведь от лавы - мне так тогда казалось - исходил какой-то тяжелый могильный дух. Тревога усугублялась еще, видимо, и тем, что восьмая-бис предстала перед нами почти безлюдной. Лишь в самой нижней ее части, неподалеку от людского ходка, ведущего к спасательному откаточному штреку, копошились несколько человек - они убирали рештаки некогда лежавшей здесь конвейерной линии.
Повторяю, мы молча просунулись через лаву на откаточный штрек, где я украдкой от спутников вздохнул облегченно. Так же, не разговаривая, поднялись на-гора. Когда мылись в итээровской бане, Ховальца неожиданно попросили к телефону. Через минуту он вернулся и севшим, видимо, от волнения, голосом известил нас:
- Восьмую-бис только что завалило по-черному. Слава Богу, никто из ребят в завал не попал...
Он тут же снова переоделся в шахтерки и подался в шахту, чтобы на месте разобраться, что там и как. А мы с Первым, быстренько смыв угольную пыль, укатили в город. Помню хорошо, Первый тогда не извинился перед директором. А дополнительное задание шахте № 6 «Центросоюз» в тот раз не подбросили. И Ховальца из партии не турнули.
Как шахту «пускали»
Случилось то, что случается раз в сто лет и даже реже, а у умных да рачительных хозяев - и вовсе не случается... Подзалетело наше местное и областное начальство с новостроящейся шахтой № 3 «Должанская Южная»: когда уже выполнили большую часть строительных работ на поверхности и под землей, вдруг обнаружили, что угольных пластов в данном месте и в помине нет. Прошляпили, одним словом.
Как тут быть? Если по-честному да по-порядочному, то следовало всем нашкодившим склонить повинные головы долу: мол, хотите - милуйте, хотите - казните, но нет больше сил носить в себе нашу провинность. Сильно мы виноваты, потому как вогнали миллионы народных рубликов в землю ни за цапову душу...
Где там! Шахту таки достроили! А чтобы выглядело все по-взаправдашнему, с соседних шахт стали возить сюда самосвалами антрацит. Это чтобы продемонстрировать госкомиссии, что уголь пошел на-гора по всей технологической цепочке - от несуществующего забоя и до погрузки его в железнодорожные вагоны. Честное слово, так и было! Обычно всюду уголь поднимают на-гора из шахты, а на
№ 3 «Должанской Южной» его опускали в шахту. Для втирания очков госкомиссии.
Эту операцию «61» придумали в райкоме партии. И под его руководством успешно провели в жизнь. И представьте себе, фокус удался - под громкий туш духового оркестра, в самый канун очередной годовщины Великого Октября, перерезали-таки алую ленточку, и первые тонны угля «выдали» на-гора, о чем сразу же и отрапортовали на самый верх. И получили, как тогда водилось, приветствие ЦК КПУ и Совета Министров УССР. А как же иначе? Такой весомый трудовой подарок к празднику Октября!
Что было потом? А ничего. Шахту, как не имеющую рабочих угольных пластов, тут же прикрыли (со временем поверхностный комплекс использовали под цех по разливу «бормотухи»), а антрацит, который положено было ей добывать, разбросали, как добавку, по окрестным шахтам.
Что и говорить, в те времена инстинкт самосохранения был и вдохновляющей, и направляющей силой партии.
И это высшее достижение советского периода жизни особенно ярко и убедительно проявлялось на райкомовских «посиделках». Пока шел общий политтреп и даже начиналась партпорка соседей, среднестатистический активист посапывал себе спокойно в обе ноздри. Но стоило только критику с полномочиями члена бюро лишь приблизиться к хозяйству активиста с намерением сказать ругательское партслово, как наш герой мгновенно отмежевывался от сладкой дремы и тут же строил на своем лице этакую скорбно-угодливую мину: виноват, мол, проглядел, недоработал, прошляпил... Но завтра же, заверяю родную в доску партию, все исправлю, все налажу, все выведу на уровень, который и определили мне и всем остальным ленинский ЦК и его большевистское Политбюро.
Как только партийная критика отправлялась дальше по рядам партподданных, наш активист со спокойной совестью человека, только что совершившего благородный поступок, вновь погружался в царствие Гипноса...
Этот феномен, как и многое другое из жизни партии большевиков, не получил до сих пор научного толкования.