Историю о том, как в годы войны был спасен Дом Чехова, я в кратком изложении впервые услышал от самой Марии Павловны Чеховой в августе 1953 года.
В Доме-музее я побывал тем летом дважды. И каждый раз мне решительно везло на встречи. Первый раз вела нашу группу молодой экскурсовод. Непринужденно, незаученно. Запомнился ее рассказ о том, как появились левитановские «Стога» на камине в кабинете
А.П. Чехова. Бледная луна над стогами, мглистыми болотами, огромными пространствами лесов - кусочек России, отчего края, по которому так тосковал прикованный к Ялте болезнью писатель, - последний дар И. Левитана своему другу. Все было достоверно, подлинно: рабочий стол Антона Павловича, чернильница, ручка, медицинские инструменты «доктора Чехова», старинные резные ларцы - дар артистов МХАТА автору «Чайки», деревянный настенный телефон. По этому телефону он говорил с друзьями, близкими, с Л. Н. Толстым, А. М. Горьким.
В саду («Сад будет необыкновенный. Сажаю я сам, собственноручно, одних роз посадил сто») нас ждал приятный сюрприз.
На одной из скамеек в тени огромного кедра сидела женщина весьма почтенных лет. Лицо величавое. Хорошо знакомая по фотопортретам, телевизионным передачам. Это была Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Великая актриса, жена писателя. В чеховском саду. Почти полвека спустя после смерти Антона Павловича.
О чем думалось ей в эти минуты, что вспоминалось?
Вскоре снова потянуло к «доктору Чехову». Пришел, а музей закрыт. Но я не огорчился: ведь оставался сад Чехова. И был вознагражден.
Сад встретил благоуханьем, устремленными в небо зелеными свечами кипарисов, цветением индийской сирени. На знакомой скамейке о чем-то оживленно разговаривали двое: молодая, в которой я сразу узнал нашего экскурсовода, и женщина в летах, в темном платье с разноцветными горошинками. Чуть тронутые сединой каштановые волосы. Старинные очки в черной оправе.
«Мария Павловна», - донеслось. До меня не сразу дошло, что это бессменный директор, хранительница Дома-музея, «Маша», родная сестра Чехова. Не удержался. Подошел. Поздоровался. Мария Павловна поинтересовалась, откуда приехал. Услышав «из Киева», заметила: «Антон Павлович всегда с удовольствием вспоминал дни, проведенные в Украине».
- Как, - спросил я, - удалось сохранить в неприкосновенности дом, обстановку, подлинные вещи Чехова во время оккупации Крыма? Ведь фашисты - об этом теперь знает весь мир - не пощадили ни Ясную Поляну, ни Михайловское.
- Об этом спрашивают многие. Постараюсь ответить статьей, над которой работаю.
... В моем старом крымском блокноте остались короткие - буквально несколько строк - записи давней беседы. Я вспомнил о них вновь после растянувшейся на десятилетия паузы, побывав (октябрь 1995 г.) в гостях у Чехова. Уже давно - Мария Павловна умерла на 94-м году жизни в 1957 г. - нет хозяйки Чеховского дома. Рядом с «Белой дачей», Домом Чехова, в здании, построенном в 70-е годы, появились залы литературной экспозиции.
При первом нашем посещении в 1953 году для экскурсантов был открыт лишь второй этаж: гостиная, зимняя столовая, рабочий кабинет, спальня Антона Павловича. Тут, к слову, все осталось неизменным. Теперь я смог побывать и на первом этаже: столовая, комната О. Л. Книппер-Чеховой, комната для родственников, гостей. Кто только еще при жизни Антона Павловича не побывал здесь. Приезжали на день-два, случалось, жили подолгу А. Горький, А. Куприн, И. Бунин, В. Гиляровский, Ф. Шаляпин.
Еще один приятный сюрприз: встреча с Аллой Васильевной Ханило - научным сотрудником музея, бессменным, вот уже, считай, полвека («пришла девчонкой сразу после окончания школы») экскурсоводом Дома-музея. Судя по многим приметам, как выяснилось в нашем разговоре: та самая, из 53 года.
Статья, о которой говорила Мария Павловна, так и не была дописана. К сожалению, пропал оригинал незаконченной рукописи. Ниже - с комментариями Аллы Васильевны - привожу первые наброски, опубликованные уже после смерти автора в одном издании. Но сначала коротко о моей собеседнице.
Родилась в 1928 году в Алуште, откуда семья вскоре переезжает в Ялту. Детство, тревожная, голодная юность («голодали при немцах, но, пожалуй, еще больше: карточки почему-то нам долго не выдавали - в первый год освобождения»), вся сознательная жизнь связана с этим городом, а с 1946-го - с чеховским музеем, более двух десятилетий под началом Марии Павловны. («Очень люблю эту работу. От долгого общения с домом, с Марией Павловной, Ольгой Леонардовной, их племянниками во мне живет такое ощущение, что я лично знала Чехова, общалась с ним».)
Я была очень дружна с племянником Антона Павловича - сыном М. А. Чехова - великого русского артиста - Сергеем Михайловичем Чеховым, с Игорем Васильевичем Гриневым - доктором технических наук, сыном Александры Митрофановны Чеховой. Своим племянником Мария Павловна называла и племянника Ольги Леонардовны - Льва Константиновича Книппера - талантливого композитора.
... Не знаю почему, но с Марией Павловной, с Ольгой Леонардовной, их племянниками, друзьями у меня как-то сразу установились добрые, доверительные отношения. Я была еще девчонкой допущена в круг
М. П. Чеховой. А надо сказать, что при всей своей врожденной демократичности, открытости для людей, Мария Павловна впускала в свой круг крайне редко: общалась по-настоящему только с людьми своего круга.
«Последний раз я была в Москве весной 41-го до июня месяца... Разговоры о войне тревожили... И я, - пишет в своих незаконченных заметках Мария Ивановна, - поспешила скорее домой в Ялту, боясь за свое детище - Дом-музей А. П. Чехова.
В Ялте я тоже застала беспокойство, но как-то не верилось в возможность войны... Я ходила по всему дому, не знала с чего начинать, как готовиться. Обдумывала, куда и что отправлять. А дом? Дорогой для меня дом. Если его разобьют и вещи расхитят? На что мне моя жизнь, если ее цель погибнет?
Нет, буду бороться, защищать, насколько сил хватит. И я осталась... Начала прятать все, что могло пропасть. И вот восьмого ноября пришли враги, но к нам пришли не сразу.
Первым явились квартирмейстеры - итальянцы и что-то написали мелом на парадной двери. Вскоре же появились немцы, человек пять и вошли прямо в кабинет, я спустилась вниз и тоже вошла в кабинет. Из них один хорошо говорил по-русски, и он заявил: «Вот здесь наш майор, - показывает на письменный стол, - будет заниматься, а в этой спальне он будет отдыхать». Я ответила им, что эти две комнаты нельзя занимать, что это «Музеум» и что я могу предоставить майору другое помещение. Стали рассматривать фотографии и увидели фотографию Гауптмана, которого я на всякий случай выставила, т. к. раньше она была перед войной убрана. «О Гауптман, Тшехов!» Немец, говорящий по-русски, сообщил, что они его знают, что Чехов переведен на немецкий язык.
Я провела их в столовую и заперла кабинет и спальню. Ключ положила в карман.
Мне удалось убедить их, что Бааке, такая была фамилия их майора, может занять столовую, галерею и балкон, выходящий в сад: они согласились.
А кабинет и спальня во время пребывания немцев были заперты. Я поднялась к себе наверх уставшая и взволнованная. Мое мужество покинуло меня. Мне хотелось плакать...
Я в таком состоянии просидела до сумерек, а из коридора и лестничной клетки все время доходили до моего слуха тяжелые шаги подкованных сапог...
...Значит, я «в плену у немцев».
Плен продолжался два с половиной года.
В чем он заключался? Прежде всего надо было как-нибудь добывать хлеб. Изворотливые жители Ялты вскоре же, кто куда, отправились за зерном - в обмен, т. е. забирали с собой носильные вещи, брали поручения и от тех, кто просил достать зерна.
Много носильных вещей пошло в обмен. У меня была маленькая железная печка и я пекла на ней лепешки, кормила ими тех, кто помогал мне охранять дорогой для меня музей... Главными моими помощниками были сотрудники Е. Ф. Янова и уборщица П. П. Диева.
... Во время своего пребывания немцы что-нибудь требовали через своих денщиков: то простыни, то скатертей и наволочек и др.
Один денщик разозлился, когда я не понимала, что ему нужно. Я забыла, как по-немецки простыня. Он выворачивал глаза, и мне было страшно... Свита майора поместилась в нашем цокольном этаже, где были комнаты жены Антона Павловича, брата и канцелярия. Там их было 12 человек с доктором. Во всех трех этажах распоряжалась моя Диева и вначале Бааке принимал ее за хозяйку...
Во все время пленения она держала их в строгости, но деликатно. Были иногда и курьезные случаи. Пленение продолжалось 2,5 года... Выбитая из колеи, я ничем не могла заниматься: заставила себя читать». На этом запись обрывается.
Алла Васильевна говорила:
- Страшно подумать, что могло случиться, если бы Мария Павловна эвакуировалась.
Не останься она, Чеховский дом просто бы разграбили, растащили.
Рассказывает Ксения Васильевна Жукова - одна из старейших сотрудниц музея: в Дом-музей А. П. Чехова она пришла в первые дни военного лихолетия и не расставалась с Домом до конца войны.
- Жили очень трудно, Мария Павловна переболела воспалением легких, брюшным тифом. Свои личные носильные вещи, не трогая ни одной чеховской, даже безделицы, отдавала через своих помощниц людям. Те ездили в окрестные аулы, села, меняли вещи на продукты. Привозили, обычно, не муку, а зерно. Сами же втроем: Янова Елена Филипповна, Пелагея Павловна Диева и хозяйка дома - мололи зерно на кофейной мельнице. Последнюю зиму оккупации в своей комнате на третьем этаже Мария Павловна мерзла, кутаясь в старой шали. Нечем было топить, но сад Чехова - «Сад вечной весны» оставался нетронутым.
Люди приносили шишки, хворост. Иногда удавалось раздобыть уголь.
16 апреля 1944 года Ялту освободили «русские воины», как называла красноармейцев в своих письмах Мария Павловна. 19 апреля корреспондентом Корольковым она была сфотографирована. На снимке - он хранится у нас в музее - она сидит в старом пальто.
Не раз приходилось мне слышать из ее уст, как один драматург в минуту смертельной опасности невольно защитил другого. История с фотопортретом Гауптмана - в ней великолепно проявились природный ум, смекалка, находчивость Марии Павловны - несомненно сыграла свою роль. Особенно в первые дни оккупации, когда решалась судьба Чеховского дома.
Антону Павловичу был во многом близок и дорог Гауптман. Появление его фотопортрета на почтовой открытке в Доме Чехова не случайно.
Гергарт Гауптман (1862-1946 гг.) почти ровесник А. П. Чехова - знаменитый немецкий драматург-новатор, автор хорошо известных в России пьес «Одинокие», «Перед восходом солнца» - первая с большим успехом, при аншлаге шла на сцене Художественного. Именно эту пьесу среди четырех («Чайка», «Дядя Ваня», «Эдда Габлер» Ибсена, «Одинокие»), отобранных для гастролей в Крым, прежде всего для показа любимому драматургу к его 40-летию, привез Художественный театр в апреле 1900 года.
«Одинокие» Чехову понравились чрезвычайно: «Это же настоящий драматург! Я же не драматург, послушайте, я - доктор», - говорил после спектакля в Ялте Антон Павлович Станиславскому.
Это восхищение, отметим, забегая вперед, - было взаимным. В 1906 году во время гастролей Московского Художественного в Берлине, Гауптман, как писал впоследствии К. С. Станиславский, столь же высоко оценил «Дядю Ваню».
Станиславскому Гауптман вообще во многом напомнил Чехова. Их роднили присущая обоим скромность, застенчивость, лаконичность, мечта о театре без театральности и условностей. И тот и другой - каждый по своему - пьесами своими, как молоточками, ударяли по совести человеческой.
Автор «Одиноких» устроил обед в честь Художественного. Не исключено, что на нем присутствовала Мария Павловна Чехова, как дебютантка она участвовала в гастролях театра.
Но возвратимся в рубежный 1900.
1900-й... Начало века. А. П. Чехову - хозяину «Белой дачи», отмерено всего четыре года. Гергарту Гауптману - собрату по перу - суждена еще долгая жизнь, мировая слава. Нобелевская премия (1912 г.) и на десятилетия почти полное забвение.
После захвата власти Гитлером он, в отличие от большинства крупных немецких писателей, не только остался в Германии, не порывая с фашизированной Академией искусств, но пытался одно время сотрудничать с новым режимом. Вскоре, однако, пришло горькое отрезвление.
От маститого драматурга ждали произведений на современные темы, ждали пьес, прославляющих фюрера, его бредовые идеи. А он, уединившись на своей вилле Агнеттендорф (Силезия), создает драмы «Манус Гарбе», «Великий сон», прозвучавшие в те годы как вызов фашизму. Летом 1946 г. престарелый писатель приветствует крах третьего рейха с твердой верой в возрождение Германии, «от которой я не отступлюсь».
Выполняя последнюю волю писателя, его, при содействии советских оккупационных властей, похоронили на берегу моря перед восходом солнца. Вспоминал ли Гауптман перед смертью своего русского собрата по перу, хорошо известную по фотографиям, немецким изданиям «Белую дачу» в Ялте?
Как бы там ни было, спасенный в лихолетье войны Дом Чехова, невольное заступничество Гауптмана навсегда связали имена двух писателей-гуманистов.
Мария Павловна рассчитала все точно. Чехова издавали в Германии, ставили на немецких сценах с 1890 года. Немцы «Тшехова» знали. Фотография «их» Гауптмана в доме Чехова оказалась весьма кстати. Это был длившийся 2,5 года, непрекращающийся ни на день поединок. Подвиг до сих пор, как нам кажется, недостаточно оцененный.
Спасая, оберегая дом, Мария Павловна, если возникала необходимость, иногда водила офицеров вермахта по музею. Среди них, как вспоминала Мария Павловна, встречались и образованные люди, которые читали, ценили «Тшехова», порой не скрывая своих симпатий, давали дельные советы, как в это безумное, жестокое время уберечь дом.
Теперь мы знаем, как был спасен Дом. А вот кто спасал?
Прежде всего - тут не может быть сомнений - главная Хранительница Дома и ее верные помощники. Но ведь были и другие. И те, безымянные ялтинцы, которые по просьбе Диевой, нередко рискуя жизнью, отправлялись с вещами в соседние аулы, селения. И те, кто приносил хворост, шишки, уголь, таким образом внося свою лепту в спасение Чеховского сада.
И немцы. Не только Гауптман своим присутствием, но и те, сочувствующие поклонники «Тшехова», для которых неариец, славянин то есть, по гитлеровским меркам, недочеловек, оставался великим и любимым писателем, и даже майор Бааке, оккупант, который, однако, принял условия Марии Павловны, ее запрет на вход в музей.
Поселившись рядом, майор со своим адъютантом, лейтенантом Линдеманом, в кабинет писателя, другие музейные комнаты не входил.
Майор гостей здесь не принимал. Курить, как и его подчиненные, выходил в сад.
Пробыл в Доме Чехова майор Бааке недолго. Уезжая на фронт, повесил табличку на дверях (по другим версиям - написал грифелем): «Дом - собственность майора Бааке. Под охраной вермахта. Занимать его под квартиру запрещено».
Надпись послужила для дома своего рода «охранной грамотой»: больше постояльцев здесь не было.
Среди тех, кто спасал Дом, наконец, был и сам Антон Павлович Чехов, чей дух незримо витал здесь, добрый гений, сумевший своими творениями покорить сердца таких, как майор Бааке.
Дом был спасен не только для нас, но и для всего человечества.
- К нам, - рассказывала Алла Васильевна, - приезжали и приезжают из США, Англии, Италии, Испании, Швейцарии, из Японии, Китая, Восточной Бирмы, стран Ближнего Востока. Но, пожалуй, чаще других - немцы.
* * *
В Крыму - своим врачующим ландшафтом, мягкой осенью, радующей глаз растительностью, скалистыми берегами, морем, - он на этот раз как бы наново открылся мне, - немало достопримечательностей. Но Дому Чехова принадлежит среди них особое место.
Воронцовский дворец, Ливадия поражают своей красотой, величием. Дом Чехова - человечностью. В этом доме нет ничего лишнего, ничего на показ, ничего режущего глаз вызывающей роскошью. Дом, где все дышит автором «Вишневого сада», его духом, его сутью, его отношением к жизни, к людям, говорит, неназойливо, как-то незаметно, невольно учит, воспитывает каждого, кто переступает его порог: именно так, несуетливо, просто, не выпячивая себя, в неустанном труде, в постоянном выдавливании из себя по капле раба, дабы в одно прекрасное утро почувствовать себя свободным человеком - и нужно жить. Оставаться - об этом напоминает и подвиг Марии Павловны - человеком.
* * *
Н. Гоголь в свое время увидел в Пушкине русский национальный характер, который сложится, может быть, через двести лет. Боюсь, наш великий земляк крепко ошибся в расчетах. Прошло уже сто шестьдесят лет из намеченного им срока, а до Пушкина нам еще ой как далеко, мы не только не приблизились, а, может быть, даже отдалились от него.
Гоголевские слова о Пушкине вполне применимы и к Чехову. С одной, однако, поправкой. Не только и не столько национальный - сколько общечеловеческий характер. Чехов, как писатель, драматург на десятилетия, а может, на столетия, опередил свое время. Интерес к его творчеству, к его пьесам во всем мире растет и будет расти. Как личность, он навсегда останется для многих из нас той пока недосягаемой планкой, высотой, к которой следует тянуться всю жизнь.
В Чеховском доме это чувствуешь с особой остротой.
* * *
На моем рабочем столе под стеклом визитная карточка. Отныне она, точная копия настоящей, будет всегда напоминать мне о Ялтинских встречах, визитах с интервалом в 42 года.
На белом картоне всего несколько слов:
«Чеховъ
Антон Павловичъ
Ялта, соб. домъ»
А на обратной стороне: «На добрую память о нашей встрече в Доме Чехова. Алла Ханило.
29. IX. 95 г.»