...оn and on
the rain will say
How fragile we are.
Стинг
Как конспиролог-любитель я очень люблю разные знамения «конца света». Начиная с тысячного года нашей эры (с папы Сильвестра) и вплоть до наших дней, одних только масштабных ожиданий их было где-то полтора десятка. Не то чтобы я столько прожил, но очевидцы оставили об этом много ярких наблюдений. Полтора десятка, не говоря о более мелких психозах разных тоталитарных сект и политических партий (впрочем, здесь отличие весьма условное).
Антропологическая составляющая этих ожиданий, очерченная историками, выглядит сегодня чрезвычайно смешно. Это если не принимать во внимание, что за странным (с точки зрения наших современников) поведением скрываются не только реальные трагические переживания, но и радость верующих от того, что, наконец, закончится это ненавистное земное существование. И Страшный суд, безусловно, вынесет им оправдательный приговор, а затем даст пропуск в Царство Божье.
То есть эсхатологические ожидания (если применить научную терминологию) в принципе имеют также и позитивные ожидания перемены своего статуса к лучшему.
Есть, например, версия, что знаменитейшее сепуку самураи совершали не только отчаянно, и не только по социальному долгу «гири». А еще и по мотивам ожидания успешного следующего перерождения (если они исповедовали буддизм, а не синтоизм).
Люди как социальные животные (по определению Аристотеля) зависят от сетевых коммуникаций. Сначала на уровне пещеры, племени, обмена, торговли, войн и примирений. После, с развитием вертикальных структур управления, для конкурентоспособного баланса с ними.
В 1450 году в городе Майнц Иоганн Гутенберг получил от местного банкира Иоганна Фуста 800 гульденов (это были большие деньги) на создание типографии. Через пять лет он обанкротился, потому что не мог выплатить проценты по займу, вынужден был начать все с нуля, но вскоре умер. Это изобретение создало широчайшую и самую продолжительную в истории человечества сеть — читателей печатных книг.
А сейчас, действительно на наших глазах, печатная книга превращается из источника информации в артефакт, который можно не открывать дальше автографа автора. Со всеми сопутствующими последствиями кризиса издательств, ярмарок и всей сопровождающей культуры. Происходит это довольно безболезненно для основной массы общества. Кроме разве что стремительно тающего в силу биологических причин слоя «саддукеев»-библиофилов, для которых это — Атлантида, на их глазах стремительно идущая ко дну. Ну, может, в мировых масштабах не так уж и стремительно. Суммарный тираж Стивена Кинга, например, превышает 350 миллионов экземпляров. Пожелаем того же новому Нобелевскому лауреату по литературе в грядущей цифровой неопределенности, потому что мир перестает быть буквоцентричным.
Google, который сегодня способен обрабатывать более 4,2 миллиарда поисковых запросов, придумали в 1998 году в гараже в Менло-Парке. Youtube с сегодняшними 8,8 миллиарда просмотров ежедневно в 2005 году размещался в комнатушке над пиццерией в Сан-Матео. Двухмиллиардный Facebook вообще «подросток». Его придумали в Гарварде чуть больше десяти лет назад.
Смартфон сделал с людьми то же самое, что когда-то сделала Библия Лютера, — создал новую «точку невозврата» в человеческой истории. Но все происходит уже не сотни лет, а фактически мгновенно: еще в 1998 году Интернетом пользовались лишь 2% людей.
Мир действительно опутан такими причудливыми, в античном смысле слова, связями, которых не было никогда раньше. Темп роста глобальной цифровой Сети не просто растет, он структурно меняется. Формально ничто не указывает на стагнацию этого процесса.
Социальные сети стали «парольной» культурой. То есть по типу сети, одобрению или осуждению мема или фотографии пользователь безошибочно различает «своих» и «чужих». Меняется инструментарий, чтение заменяется рассматриванием фотографий и PowerPoint, а рассматривание — слушанием подкастов и аудиокниг. С тем самым последствием положительной самоидентификации, при которой неграмотность или просто идиотизм не только перестают быть барьером для общения в сети, а становятся порукой стремительной политической карьеры.
Все компьютеры в Сети образуют так называемый связный граф, который состоит из отдельных графов. Если изъять половину узлов в случайном графе отдельной сети, то эта сеть разрушается. Разработчики настаивают на том, что жизнеспособность — понятие масштаба. Гигантская сеть не исчезнет, если даже абсолютное большинство узлов уничтожится.
В отношении намеренных адресных атак это правильно. Мир живет в условиях цифровой войны, только Пентагон ежедневно фиксирует около 10 миллионов попыток его взломать. А вот относительно намеренных политических решений — это под вопросом. Сегодняшний мир, украинский в том числе, все чаще напоминает исполинскую сеть на грани катастрофического сбоя.
Ну и вот случилось 4 октября. Как украинцы пережили провалы в работе социальных сетей? Исследовательская компания Gradus Research выяснила в том числе следующее:
— о недавних перебоях в работе социальных сетей осведомлены 87% респондентов. При этом немногим более половины столкнулись с перебоями в работе Fв и еще 40% —в Instagram;
— 60% респондентов сказали, что перебои в работе социальных сетей никак не повлияли на их жизнь и существенно не помешали их планам;
— большинство респондентов легко перенесли бы длительные перебои в работе социальных сетей. Но вот полностью отказаться от них готовы далеко не все — лишь 19% считают, что могут сделать это без усилий. И около 40% ответили, что такой отказ будет проходить сложно или чрезвычайно сложно.
За очень короткий исторический срок несколько человек создали планетарную иерархию нового типа, которая входит в жесткое противостояние с существующими иерархическими системами мирового управления. Конспирологи скажут, что это одна и та же система, но нарастание цензуры в сетях — не прихоть их владельцев. Демонстративные цензурные притеснения являются следствием постоянных обвинений старой властной вертикали в монополизации, нарушении налогового законодательства и законов о защите частной жизни и личной информации, трудового права. Но старая система довольно стремительно проигрывает сетям как явлению, и дело не только в «твиттер-революциях». Предполагается, что при нынешнем темпе развития технологий компьютеры смогут симулировать деятельность человеческого мозга лет через десять.
То есть две перспективы развития ситуации. Вместо ожидаемой цифровой утопии, подобной той, что царила в начале ХХ века относительно, например, воздухоплавания или электричества, вот сейчас, почти двести лет спустя, мы стоим перед похожим риском — жить в мире, сотканном из лжи и патологий. Принципиально анормальный мир, как у Дэвида Линча. Альтернативой этому может быть заговор крупных государств, которые признают, что в их общих интересах остановить распространение джихадизма, преступности и кибервандализма, изменение климата (и далее по необходимости). И наложить на соцсети такие запреты, что будет эквивалентно их исчезновению и окончательному переходу в DarkNet.
Это выглядит как антиутопия, но вспомним, что в начале того же ХХ века, а точнее, в 1906 году, из рецепта «Кока-колы» изъяли ранее широко рекламируемый кокаин, который тогда входил в пятерку популярнейших фармацевтических товаров общего доступа. А теперь о перипетиях вокруг этого средства снимают криминальные триллеры. Поэтому мир без социальных сетей — не такая уж и фантастика.
Для нас не имеет значения, будет ли это происходить под демократическими или авторитарными лозунгами, мы же видим из своей истории, что конечные бенефициары часто бывают одни и те же. Общественное самочувствие при этом можно смоделировать по эффекту от локдаунов с их ограничениями, умножив это в несколько раз. Одномоментно пропадет/лопнет огромное количество «пузырьков», и для части людей реальность, в которой они жили, развивались, строили планы на будущее, просто исчезнет, будто ее никогда и не было.
Принято считать, что цивилизаций без письменности не бывает, но мы знаем о вроде бы дописьменных, до-шумерских культурах. Просто надменно отказываем им в праве называться цивилизациями. Если почему-то исчезает весь сетевой трэш, это как будто у вас одновременно пропали данные на компьютере и надолго выключилось электричество. Возможно, через несколько часов отчаянной злости ваш взгляд упадет на книжную полку, которая сейчас является исключительно декоративной вещью.
Напоследок расскажу мем-историю, которая, впрочем, имеет все признаки притчи. В зависимости от рассказчика, местом ее действия называют либо Индию, либо Африку, либо Иран, либо вообще «жаркие страны». Суть ее в том, что охотники закапывают в землю (или оставляют на поверхности) кувшин с узким горлом, куда кладут то, что в данной местности обезьяны считают своим лакомством. Обезьяна засовывает лапу в кувшин, хватает лакомство, а вытащить обратно не может. Из-за жадности разжать лапу тоже не может. Здесь ее и ловят охотники.
Насколько в принципе такое глупое поведение присуще таким хитрым животным, которые на хромосомном уровне к нам ближе всех среди млекопитающих, вопрос к зоологам. В этой истории, которая родилась, небось, не на пустом месте, важно другое. Обезьян ловили не для того, чтобы отдать их в зоопарк или каким-то уличным фотографам. Этих обезьян ели. Иногда живьем.
Поэтому не держитесь так крепко за то, что бесплатно и всегда будет бесплатно.