| ||
Михаил Кирпонос |
Мысли и реалии
Вороной скакун, четко отбивая подковами стаккато по брусчатке Крещатика, пронес седока перед фронтом частей Киевского гарнизона. Первомайский день был хмур. И на душе командующего Киевским особым военным округом генерал-полковника Михаила Кирпоноса тоже была хмарь.
Двумя часами раньше, получив доклад оперативного дежурного штаба округа, прочитав сводку разведотдела за прошедшие сутки, он долго сидел за рабочим столом задумавшись. Машинально перевернул лист перекидного календаря. Ярко запестрела дата: «1 мая 1941 года». Бегло просмотрев докладную записку начальника штаба о готовности войск к параду, мыслью ушел в то, что беспокоило все эти месяцы. В феврале текущего года, когда перед назначением в Киев беседовал со Сталиным, не стал говорить о сомнениях, тревоживших его. По мнению вождя, киевское направление было главным ударным в планах гитлеровского командования на будущую войну. А посему территория Киевского ОВО должна была стать основным театром военных действий. И командующий здесь был не просто фигурой, отвечавшей за боеготовность войск, а военачальником, ответственным за судьбу государства. И эта ответственность рождала в душе генерала тревогу: «А сможет он в полной мере справиться с возложенной на него столь высокой ролью?»
Сидя в своем кабинете, облаченный в стального цвета парадный китель со звездой Героя Советского Союза на груди, готовый принимать парад, говорить с трибуны праздничную речь, наполненную заверениями о крепости Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Михаил Петрович чувствовал, как едкими испарениями мутили душу сомнения. Все весенние месяцы, днями и ночами колесил он по вверенным ему частям и соединениям, проверяя и наставляя, помогая и распекая командиров, штабных работников. Но дел не убавлялось, гора их стремительно росла. И он чувствовал, как в бурном мелькании дней не успевает всего, а значит — не справляется. Не упрощала обстановку большая помощь и кропотливая работа заместителей. Тем более что, обладая высоким уровнем оперативной подготовки, владеющий чутьем военачальника высокого ранга, имея под руками обширный разведывательный материал по немецкой войсковой группировке, сосредоточивающейся вдоль советской границы и против Киевского ОВО в частности, он ощущал, что поток времени несет его к войне. Не к войне 1942 года, как об этом утверждал Сталин, о чем повсеместно твердилось в руководящих документах, а к войне ближайших месяцев.
Относясь к вождю с искренним почтением и глубоким уважением, веря в его дар всевидения, Кирпонос не мог погасить в душе слабый голос несогласия с официальным мнением о сроках войны. Конечно, заманчиво мечтать, что война начнется не раньше 1942 года, когда будет закончен пятилетний план модернизации Красной Армии. Но обстановка на границе разгоняла самые желанные грезы.
Глубоко пряча в себе импульсы сомнений, командующий требовал от своих подчиненных, в первую очередь от начальника штаба округа генерал-лейтенанта Пуркаева и члена военного совета округа корпусного комиссара Вашугина, неукоснительного выполнения требований наркомата обороны, прежде всего Сталина, — никакими действиями по повышению боеготовности войск не спровоцировать немцев на вооруженный конфликт. Но, оставаясь наедине, Кирпонос часами мучительно пытался увязать в единый узел несопрягаемые противоречия, обострившиеся за последнее время. С февраля по апрель 1941 года немцы перебросили из центральной Германии в приграничные с СССР районы свыше 30 дивизий, доведя их общее число до 60. Причем почти треть из них дислоцировалась против его округа. И поток войск не иссякал ни на один день. Если темпы переброски не будут замедлены, к июню-июлю у советской границы будет сосредоточено 160—180 фашистских дивизий, что по разведданным составляет почти две трети всей германской армии. И это стремительное разрастание группировки сил вермахта говорит лишь об одном — война, причем в ближайшее время.
В глубине души командующего теплилась надежда: может, он не знает чего-то главного, известного только Сталину. Последние два года бурные события в политической жизни страны происходили для них, высших армейских командиров, неожиданно: подписание дружественных договоров с Германией, поход Красной Армии в западные области Украины и Белоруссии, военный конфликт с Финляндией. Может, и сейчас генеральный секретарь, видя дальше всех, зная больше их, военных, спокойно и мудро проведет корабль страны мирным фарватером. Может... Но чутье военачальника нашептывало и подсказывало необходимость адекватных мер со стороны Красной Армии. Оно мешало и разрушало зыбкую цепочку логических умозаключений в пользу мудрой политики вождя в этой тревожной обстановке.
Поздней осенью 1940 года, будучи еще генерал-лейтенантом, командующим войсками Ленинградского военного округа, Михаил Петрович подробно ознакомился с анализом боевых действий гитлеровской армии в Западной Европе. Вермахт везде воевал стереотипно. Как цирковой артист, отработавший труднейший и весьма эффектный номер, демонстрирующий его изо дня в день, так и немецкие войска повсеместно использовали один и тот же прием. Они в одночасье обрушивались на мирное государство всей мощью отмобилизованной, полностью подготовленной армии. Причем накал боев достигал своего максимума в первые же часы после вторжения. Затем танковыми клиньями прорубались бреши в стыках армий и корпусов. Фланговые, дугообразно сходящиеся удары подвижных соединений завершали операцию окружением больших масс войск шокированного невиданным напором противника.
Цепко выхватывая главное из сути событий, умея молниеносно делать правильные выводы, Михаил Петрович еще тогда, в Ленинграде, выявил основной недостаток плана прикрытия государственной границы СССР на западе, именуемого как «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940—1941 годы». Этот документ попал на стол командующего сразу же после очередной, октябрьской, переработки. А всего «Соображения» за 1940 и 1941 годы перерабатывались пять раз (!). Причем последняя переработка Москвой была отправлена в округа только в конце мая 1941 года и до войск перед началом войны доведена не была.
«Соображения» базировались на необходимости прикрытия государственной границы (западный вариант) войсками так называемого Первого стратегического эшелона прикрытия госграницы (до 70% наличных сил в западных округах) совместно со вторым эшелоном (войска резерва округов) после начала боевых действий в течение 10—15 суток. Генштабом мыслилось, что за эти дни накал боевых действий в приграничной полосе будет нарастать плавно и своего максимума достигнет в конце указанного срока. За этот период государство осуществит переброску к границе частей и соединений из внутренних округов, осуществит мобилизацию запасных первой очереди. По мере формирования новых дивизий они будут планомерно отправляться на фронт для оказания сопротивления растущему напору агрессора и создания мощных ударных кулаков, направленных на осуществление эффективных контрударов с целью перехода фронтов в наступление, с последующим уничтожением войск противника на его территории. Вот эти полмесяца плавного нарастания боевого напряжения в боях и подметил Кирпонос. Не было этой плавности, этих суток ни в Польше в начале сентября 1939 года, ни в Бельгии с Голландией, ни во Франции весной и летом 1940 года, ни в других странах, захваченных Гитлером. В первые же часы бои достигали наивысшего накала, что, в конечном счете, приводило к разгрому очередной обороняющейся армии.
Михаил Петрович потом поделился своим беспокойством в кругу своих собратьев-генералов. Но его успокоили, дескать, в конце зимы 1941 года «Соображения» будут перерабатываться и там уж места этим 15 суткам не найдется. Но в конце марта уже сюда, в Киев, пришел очередной, переработанный вариант документа. И в нем снова: «...боевые действия будут нарастать плавно...». Генерал Кирпонос звонил маршалу Тимошенко в наркомат, в Генеральный штаб генералу армии Г.Жукову. Ответ был успокаивающим: «Знаем. В мае текущего года будем перерабатывать этот момент в «Соображениях».
Несколько раз этой весной ставил Михаил Петрович себя в особые условия. Моделировал свои действия от имени первого лица в государстве. И всегда, в той условной обстановке он осуществлял единственно верный, по его пониманию, план действий войск перед явной угрозой войны: не мешкая усилить жидкую цепочку пограничных застав и стрелковых батальонов, находящихся сейчас непосредственно на границе, силами дивизий (от каждой не менее чем по два полка), остальные соединения разместить от границы на удалении 2—3-часового пешего перехода. Полностью обеспечить танковые и артиллерийские орудия месячным запасом боезарядов. Подтянуть ближе к границе танковые корпуса, рассредоточить по полевым аэродромам авиацию. И все эти силы держать в полной боеготовности...
Но это все было только в мыслях, и командовал он всей Красной Армией условно. А в реалиях, согласно приказу наркома обороны, на границе находились только пограничники и по 2—3 стрелковых батальона от каждой дивизии прикрытия. Стрелковые полки этих дивизий дислоцировались на удалении от границы до 25—50 км. Все эти части находились в постоянной боевой готовности (обычное, мирное состояние армии). А боезапас его, Кирпоноса, артиллерия имела при себе всего на 12—20 выстрелов. И не мог он двинуть ни одну дивизию, ни один полк поближе к границе, не заручившись «добром» наркома маршала Тимошенко или начальника Генерального штаба генерала армии Жукова. А Москва настойчиво предупреждала: «Никаких передвижений войск без их санкции. Не провоцировать немцев на вооруженный конфликт».
Не знал командующий тогда, что не было у Сталина особых эдаких хитроумных, тайных политических комбинаций, способных остановить сползание страны в пропасть кровопролитной войны. Не ведал Михаил Петрович, что разум генерального секретаря, затуманенный неограниченной властью, раболепским потаканием окружающих, уже не мог реально оценить складывающуюся на границе обстановку. Чувствуя неготовность армии к войне, как результат своих деяний за последние годы, он утешал себя мнимыми сроками вероятного начала войны с Германией, принимая желаемое за действительное. Подписав с Гитлером летом и осенью 1939 года преступные договора, вождь мирового пролетариата с фюрером Германии разделили Европу на сферы разбойничьей деятельности. Сталин развязал своему берлинскому «дружку» руки для захвата соседних государств, выторговав себе право распоряжаться суверенными территориями, прилегающими к советской границе. Отправляя в Германию (согласно договорам) эшелоны стратегического сырья (нефть, лес, марганец, платину, хлопок-сырец, пшеницу и прочее), хозяин Кремля надеялся этими подачками умаслить фюрера и ослабить его позывы к войне против СССР. Сталин настырно лез в объятия Гитлера, помогая ему точить нож против своего народа. Он запретил сбивать немецкие самолеты-разведчики, углублявшиеся на советскую территорию до 200 км, чтобы не нервировать фашистов. Он отверг попытки военных интенсивно перебрасывать войсковые резервы из глубины страны к границе, чтобы не волновать гитлеровцев. Он грозился расстрелять руководство наркомата обороны за случаи самовольного усиления приграничных войск. Он сделал все, чтобы Красная Армия встретила войну так, как это случилось 22 июня 1941 года.
Последний парад наступает
...Сев на коня, дав ему слегка «потанцевать» на месте, почувствовал, как слегка отпустило, как дробный цокот копыт пахнул на него годами молодости, когда он, командир полка 1-й Украинской дивизии, объезжал шеренги своих бойцов на резвом донце.
Отзвучали команды, голоса выступающих, и под бравурный марш сводного оркестра мимо трибуны командующего пошли парадные «коробки» батальонов. Глядя на ровные шеренги проходящих войск, Кирпонос с грустью ощущал, что нет в нем на этот раз гордости за армию и за себя, гордости, которая раньше всегда заполняла все его существо на таких парадах. В душе он завидовал киевлянам, восторженно встречающих прохождение красноармейцев. Им не ведомо, что только на параде все так четко и слаженно.
Вот прошла колонна выпускников военных училищ. В округе их катастрофически не хватает. Колоссальный рост рядов армии за последние два года начисто «съедал» лейтенантский резерв. Да и не только лейтенантский. Даже в штабах некоторых его армий некомплект офицеров достигал 30%. Нехваткой «болели» штаты младших командиров. В полках их недоставало на 20—70%. Такая же безрадостная картина была и с рядовыми красноармейцами.
На Крещатик, скрежеща гусеницами и чадно дымя выхлопными трубами, вышли танки. Оркестр выдал любимый танкистами марш:
...Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И Первый маршал в бой нас поведет...
О чем-то заговорили стоящие рядом Хрущев и Бурмистенко. На тротуарах веселое оживление. Кирпонос с поднятой к козырьку рукой, казалось, бесстрастно взирал на происходящее. Его непроницаемое лицо хорошо скрывало состояние души. По Крещатику двигались танкетки. За ними легкие и средние танки, своими данными удовлетворявшие запросы начала тридцатых годов. Сейчас, по сути, это — просто движущийся металл, хорошо покрашенный, но, в большинстве своем, уже выработавший свой боевой ресурс. Танковую колонну замыкали несколько средних танков Т-34 и тяжелых КВ (Климент Ворошилов). Это было стоящее оружие. Но в округе их было всего несколько сотен, при необходимости в несколько тысяч. Михаил Петрович помнил: из 16 танковых дивизий округа ими были укомплектованы наполовину только четыре. Но и тех, прошедших впереди, слабых броней и пушками, тоже в некоторых корпусах не хватало наполовину. А в 9-м механизированном корпусе генерал-майора К.Рокоссовского из положенных 1031 танка в наличии было только 94 (!) легких.
Кирпонос изредка заставлял себя улыбаться, дабы не контрастировать с общим настроением.
Праздничная демонстрация трудящихся столицы Украины немного успокоила, отвлекла от невеселых дум. Его позабавил какой-то коллектив художественной самодеятельности. Проходя мимо трибуны, они под баян лихо сплясали гопака. Хлопцы в пестрых шароварах, вышитых рубахах и в свитках выделывали замысловатые коленца, пришедшие из далеких времен казацкой вольницы, которыми так богата танцевальная культура Украины.
Праздник на Крещатике затухал, стал перемещаться на другие улицы, в дома, где за праздничными столами будет обычный шум и гам, будут звенеть чарки и звучать здравицы партии и великому Сталину, умелой рукой ведущему всех их к светлому будущему... Всего несколько человек в этом большом городе догадывались, что до светлого будущего еще ой как далеко, а до войны всего четыре шага.
Завтра была война
22 июня 1941 года на всех них в одночасье обрушился вал войны. И каждый из них, на большом и на самом маленьком армейском посту, каждый, по мере своего должностного положения, испытал горечь невозможности задержать лязгающую гусеницами, воющую бомбами, сеющую огонь и смерть, ползущую на них армаду фашистских войск.
Случилось то, чего больше всего боялся генерал Кирпонос. Первый день войны, как на подробном рентгеновском снимке, высветил всю массу недоработок, просчетов и ошибок высшего партийного и военного руководства, коими изобиловала предвоенная подготовка армии.
Пограничники, единственный род войск, встретивший врага в полной боеготовности, не смогли удержать первый сокрушительный удар немецкой военной машины. Расчет сил и средств погранзастав предполагал задержание одиночных нарушителей границы или же мелких групп. В силу своей малости не смогли оказать действенной помощи пограничникам редкие стрелковые батальоны, находившиеся в момент нападения гитлеровцев непосредственно у границы. Ближайшие части усиления прикрытия были на удалении от погранполосы в 2—8 часах пешего перехода. Ввиду массовой нехватки автотехники в стрелковых полках, к месту боев двигались пешком. Из-за массового разрушения линий связи диверсантами и местными враждебными строю элементами, в округе (как и в других) с первых минут вторжения германских войск была парализована связь между штабами округа и штабами армий, корпусов, дивизий, так как на 80—90% войсковая связь осуществлялась по телеграфным и телефонным линиям гражданской связи. Это сказалось на эффективности прохождения сигнала о переведении войск округа в полную боевую готовность. Многие части сухопутных войск и ВВС были подняты по тревоге не сигналом из вышестоящих штабов, а взрывами снарядов и авиабомб в местах постоянного расквартирования. Не имея связи с непосредственными начальниками, командиры частей и соединений, в грохоте артиллерийских и авиационных ударов, стали вскрывать так называемые красные пакеты, где были указаны их действия на случай войны, но не той войны, какая началась на рассвете 22 июня, а той, которую предполагали в наркомате обороны, Генеральном штабе и каковую видел сам Сталин: с плавным нарастанием событий, с благоприятной обстановкой для контрударов. В конвертах указывались места, куда должны были срочно прибыть части по предвоенному замыслу, а не согласно складывающейся наяву грозной обстановкой. И шли, в согласии с предписаниями, оказываясь зачастую совсем не в тех местах, где им как раз больше всего нужно было быть. Мало того, дивизии, получившие сигнал и указания по линиям связи, стали двигаться к границе хаотично, по мере готовности. И к местам соприкосновения с противником подходили по частям. И эта «гармошка» из подходящих батальонов и полков в тот злополучный день растягивалась иногда до 50—70 километров. Имея мало, а порой не имея вообще зенитных средств прикрытия, части на пути следования к фронту подвергались методическим и массированным ударам с воздуха, значительно теряя боеспособность и мобильность. Гитлеровская авиация к 8.00 нанесла ряд губительных ударов по советским приграничным аэродромам, преимущественно истребительной авиации, нанеся ей большой урон. Поэтому в этот день бомбардировщики и штурмовики люфтваффе действовали практически безнаказанно.
Подходящие по частям силы дивизий и полков Красной Армии гитлеровцы тут же «перемалывали», ибо у них повсеместно получалось трехкратное и более превосходство в силах. От полка, растянувшегося на марше до 2—3 км, в бой с ходу вступал впереди идущий батальон. Его же встречали немецкие силы от полка и более, с танками и артиллерийской, а также авиационной поддержкой. Пока подтягивался очередной батальон, передовое подразделение уже было уничтожено или рассеяно. Та же участь ожидала подходящие дивизии, растянутые полками на 10—12 километров. Причем танковые дивизии советских механизированных корпусов также вступали в бой частями, предварительно потеряв на пути следования часть танков вследствие бомбежек, часть вышедшими из строя по неисправности или оставшимися без топлива, подача которого для боевых условий толком отработана не была. Поэтому танки зачастую вступали в бой, когда пехота была уже разбита или же когда она еще не подошла. Не имея четкого взаимодействия с «царицей полей», они становились легкой добычей противотанковых средств противника. В таком же положении оказывалась советская артиллерия, ведущая бои с превосходящими силами врага. Не имея поддержки пехоты, артиллеристы оставляли орудия, брали в руки винтовки и вели бои по-пехотному.
Все 89 дней войны, доставшиеся на долю Михаила Петровича Кирпоноса, он отчетливо помнил тот первый день, когда для него перестали существовать солнце, небо, шелест ветра и запахи трав, когда он, скрежеща от бессилия зубами, всем своим естеством, всеми силами своего еще крепкого организма пытался подчинить себе ситуацию, детально уяснить обстановку, захватить в свои руки инициативу в приграничных боях. Многое не получалось. Вечером того злополучного дня в своем полевом штабе близ Тернополя, получив доклад, что на стыке 5-й и 6-й его армий в районе Владимир-Волынска немцы прорвались в глубь советской территории на 30 км, Кирпонос «вынырнул» на несколько минут из кипящей текучки дня, сделал для себя первый горький вывод из случившегося: «Вот она плата, не подготовились к отражению заблаговременно!». Да, если бы не сковал Сталин руки командующему, не помешал ему вовремя привести в соответствующую готовность громаду своих войск, сумел бы генерал Кирпонос наладить оборону, смог бы достойно ответить гитлеровцам даже с неполным комплектом своих стрелковых дивизий и танковых корпусов.
Получив в течение первого дня войны три руководящие директивы из Москвы, командующий с тоской понял, что там имеется самое смутное представление о происходящем на западной границе. В первой из них, полученной за два часа до вторжения фашистов, запутанно и обтекаемо предлагалось перевести войска в повышенную боеготовность, но самое главное — не поддаваться на провокации немцев. Последующие две, полученные в 7.00 и в 21.00, приказывали «обрушиться всеми имеющимися силами на захватчиков», перейти в контрнаступление и «очистить советскую землю от агрессора».
В последующие дни его не успокоили известия о ходе боевых действий на Западном и Северо-Западном фронтах, где положение складывалось гораздо драматичнее, чем на Юго-Западном фронте, ибо, несмотря ни на что, за неудачи на своем участке германо-советского фронта в первую очередь он винил себя. Выявился его просчет в предположении, что гитлеровцы будут наносить основной удар по левому флангу его фронта, южнее Львова. На деле вышло, что основную силу они бросили на правом фланге войск округа, в направлении Луцк, Ровно, Житомир, Киев.
«Любой ценой...»
Не растерявшись, не входя в столбняк от лавины неудач, как это случилось у Павлова, командовавшего войсками в Белоруссии, Михаил Петрович вскорости восстановил управление своими войсками и наметил наиболее приемлемый план обороны. В основу его легло решение использования меридионального течения рек Стоход, Стырь, Горынь, Днестр и других, за которые планомерно должны отводиться войска, с заблаговременным оборудованием на них рубежей обороны. Для тех же целей планировалось использование укрепленных районов на старой (до 1939 года) границе и на новой. По мере отступления на восток Юго-Западного фронта генерал-полковник Кирпонос неоднократно обращался в Ставку Главного Командования, лично к Сталину с просьбой осуществить планомерный отход за реки, но всякий раз вождь даже слышать не хотел об этом, требуя «любой ценой» удержаться на очередном рубеже. Так было на линии Луцк, Дубно, Тернополь, затем Коростень, Житомир, Винница. В конечном счете упорство Сталина привело к катастрофе при обороне Киева. Более чем за неделю до начала обороны столицы Украины Георгий Константинович Жуков, будучи полностью согласным с планом генерала Кирпоноса, предложил Сталину отвести войска Юго-Западного фронта за Днепр, срочно подготовив там оборонительные рубежи, и этим спасти войска фронта от окружения и разгрома. Но Верховного Главнокомандующего вывела из себя мысль о сдаче врагу Киева. Тогда, 29 июня, когда немецкие войска находились еще в 150 км от Житомира, Сталин не стал слушать военных-профессионалов. Он снял Жукова с поста начальника Генерального штаба за строптивость, а генерал-полковнику М.Кирпоносу очередной раз было приказано «во что бы то ни стало» задержать рвущиеся на Киев гитлеровские полчища. Через десять дней будет сдан Житомир, а истощенные полумесячным отступлением войска фронта втянутся в ожесточенные оборонительные бои за Киев. Большая их часть будет окружена, пленена и уничтожена. Уже в ходе Киевской оборонительной операции Михаил Петрович Кирпонос дважды обращался к Сталину с просьбой отвести войска на левый берег Днепра. Трезвая оценка командующим состояния своих дивизий не повлияла на решение «великого полководца»: «...во что бы то ни стало...» Так подмена профессионального анализа боевой обстановки политическими целями со стороны Сталина стоила жизни сотням тысяч красноармейцев и командиров, а также жизни самого командующего фронтом. Вождь мирового пролетариата не был влюблен в город Киев, не о судьбах тысяч киевлян, попадающих под кованый сапог вермахта пекся он. Не мучили его судьбы десятков тысяч жителей столицы Украины, пока еще живых, но которым предстояло лечь в плачущую землю Бабьего Яра. Хозяин Кремля не мог смириться с крахом своей предвоенной политики, свидетелями и вехами которого было последовательное падение Вильнюса, Минска, Львова, Риги, Смоленска, Киева, сотен городов и тысяч деревень. Поэтому и довлело на командующих фронтов и армий это его проклятое «во что бы то ни стало...», унося бесчисленные тысячи жизней бойцов сверх того, что могло быть унесено при умелой организации обороны в те горящие месяцы.
15 сентября в районе Лохвицы, за спиной Юго-Западного фронта сомкнулись клещи 1-й танковой группы генерал-полковника Эвальда фон Клейста и 2-й танковой группы генерал-полковника Вильгельма Гудериана. Через четыре дня окруженные войска фронта оставили город Киев. В окружении оказался весь штаб Юго-Западного фронта, личный состав и штабы 5-й, 37-й, 26-й армий, часть сил 21-й и 38-й армий. Сами по себе организовались пять очагов сопротивления окруженных армий. Киевская катастрофа целиком и полностью лежит на совести Ставки Верховного Главнокомандования, но прежде всего на совести самого Верховного Главнокомандующего И.Сталина. Всего из окружения смогли прорваться только 15 тыс. человек. Для остальных 450 тыс. воинов 15 сентября стало началом ада пленения или же преддверием смерти.
В ночь на 18 сентября северней города Пирятин, в леске был собран штаб фронта, приблизительно тысяча человек, из которых около 800 — офицеры. Здесь были: М.Кирпонос, начальник штаба фронта генерал-майор В.Тупиков, член военного совета фронта, не имевший воинского звания М.Бурмистенко, а также ряд генералов, командующий 5-й армией генерал Потапов, генералы Добрынин, Данилов, Писаревский и другие. В темноте колонна штаба двинулась на восток. К утру прибыли в деревню Городище. Опыт ночного перехода показал трудности продвижения по немецким тылам такой громоздкой структуры. Было принято решение разбиться на три группы и двигаться каждой своим маршрутом на восток к своим. Необходимость дробиться была вызвана еще и тем, что утром вражеская авиаразведка движение штаба засекла и он стал подвергаться бомбардировкам с воздуха. Шли ночью. Основная колонна, где находился и командующий, продвигалась мимо сел Вороньки, Дрюковщина. В районе села Шумейково, юго-западней Лохвицы, стали на дневку.
Суд души
О чем думал командующий фронтом, идя по родной украинской земле уже не как хозяин, а крадучись, по ночам? Наверняка притихшая перед осенним увяданием поросль лесков, топкие луговины рек будили воспоминания далекого босоногого детства. И уж, без сомнения, горечь полководческих неудач разъедала его крепкую и гордую душу. И даже всплески картин детства не дарили облегчающей радости, как это было раньше. Тоска от собственного бессилия изменить что-либо в случившемся, ярость от того, что не дали как следует подготовиться к нападению немцев, что не помогли вовремя, не позволили поступить так, как он находил нужным, ломали его сильную натуру. И еще вина перед теми, кто сейчас вместе с ним пытался вырваться из волчьих лап вражеского окружения и кто без него стремился прорвать кольцо гитлеровских войск. Привыкший отвечать за своих подчиненных, он творил над собой суд души, считая себя виновным за все те бедствия, что выпали на долю его людей. Душевно он был надломлен, но не сломлен до конца. Его малоэмоциональное, малоподвижное лицо еще больше посуровело. Густые брови нависли над глазами. Внешне он держался как обычно, не давая выхода наружу душевным бурям. И только по тому, как внешне быстро постарел их сорокадевятилетний командующий, подчиненные догадывались, какие муки принял он, оказавшись в окружении со всем своим фронтом. Кирпонос отказался от настоятельных просьб своих заместителей вылететь на самолете, который случайно оказался под рукой, к своим на «большую землю». «Самолетом тяжелораненых отправить», — приказал он, устремив долгий взгляд на восток поверх голов своих подчиненных. Он решил разделить судьбу фронта, сотен тысяч своих солдат и офицеров, коих не смог уберечь от железных клещей фашистов. Большая была в этом его вина или малая, для него было уже все равно. Да и будучи умным аналитиком, он понимал: появись у своих один или с несколькими генералами, пусть даже с документами штаба фронта, что бы его ожидало? Мехлис, Берия, Сталин — в этой компании для него исход был бы ясен: еще один приказ о предателе-командующем, заведшим фронт в окружение. Поэтому шел он со своим штабом на восток в непривычных для всех запыленных шевровых сапогах, в мятых темно-синих «галифе» с потускневшими алыми генеральскими лампасами. Шел на суд судьбы, ища свет провидения...
Это был последний бой в его жизни. Утром 20 сентября 1941 года в рощице, близ села Шумейково, юго-западней поселка Луховицы Полтавской области, остатки штаба Юго-Западного фронта во главе со своим командующим генерал-полковником М.Кирпоносом заняли круговую оборону и приготовились отражать начинавшуюся атаку фашистов.
...Рассветный туман, цепляясь за ветви деревьев, уплывал по ветру. Он лежал с автоматом на изготовку рядом с молоденьким красноармейцем, прикидывая на глаз расстояние до приближающейся вражеской цепи. Слева и справа от командующего, нарушая уставную субординацию, вперемежку, рядовые и генералы, полковники и сержанты готовились принять свой последний бой. Еще недавно отделенные друг от друга служебным положением, воинским званием и возрастом, в этот роковой час все они стали равными перед судьбой...
...Отсчитывая расстояние до приближающейся вражеской цепи, Кирпонос услышал характерный рокот, все эти месяцы боев не суливший ничего хорошего. Так и есть, догоняя цепь, показались немецкие танки. «Приготовиться к отражению танковой атаки!» — зычно прокричал лежащий справа генерал Тупиков. Атаку немцев отражали огнем стрелкового оружия, редкими выстрелами уцелевших противотанковых пушек, гранатами, бутылками с зажигательной смесью. Через полчаса попытка фашистов захватить их с ходу была отбита. Командующего ранило в ногу.
— Везет же мне на левую, — криво улыбнулся Михаил Петрович.
Это было его второе ранение и снова в ногу. Рядом с ним лежал без сознания, тяжело раненный в этой контратаке генерал-майор Потапов. Чуть дальше, накрытое плащ-накидкой, находилось тело убитого начальника штаба 5-й армии генерал-майора Писаревского.
Так и держались они до сумерек в едином строю, вернее в едином кольце защитников рощи, ставшей временным пристанищем для выходящей из окружения группы штаба фронта. На ночь был намечен прорыв. В седьмом часу вечера Кирпонос, Бурмистенко, Тупиков и ряд командиров стали обсуждать детали прорыва. За этим занятием их застал минометный обстрел. Почти сразу одна из мин разорвалась рядом с командующим фронтом. Смерть его была легка, как компенсация за те муки, что выпали на его долю в этой последней войне. Пораженный в голову и грудь осколками, Михаил Петрович мгновенно потерял сознание и через две минуты скончался. Так умер славный сын украинского народа, до конца выполнивший свой священный долг перед Родиной. И нет его вины в трагических обстоятельствах гибели фронта. Горько, что вот так, на полуслове закончил он свой ратный путь, не сказав самого главного, не поборов лютого ворога, не дав победный залп по последнему сопротивляющемуся фашисту. Его похоронили в той же роще. Ночью ведомый генералом Тупиковым отряд молча ринулся на врага. Внезапность была полной. Многие из этого отряда прорвались через кольцо гитлеровцев и в дальнейшем вышли к своим. Генерал Тупиков тоже до этого дня не дожил. Он пал смертью храбрых у хутора Овдиева, все той же Полтавской области, недалеко от города Гадяча. В 1943 году генерал-полковник М.Кирпонос и Тупиков встретятся снова. Их останки привезут в Киев. Их могилы сейчас находятся в парке Вечной Славы рядом с могилой Неизвестного солдата.
Наша неумирающая память и вечная благодарность — вот все, чем мы, родившиеся после войны, не воевавшие, не знавшие ее лихолетья, можем оплатить бессмертный подвиг бойцов Великой Отечественной войны.