Испытания судьбы не сломили его. Валерий Парсегов — талантливый танцовщик, первый наш лауреат премии имени Вацлава Нижинского, получивший ее из рук самого Сергея Лифаря в Париже в 1964 году (о триумфальном выступлении киевского балета в Европе газеты уже писали), человек, поистине сделавший себя сам, подвергся тяжелому удару со стороны власти...
Что по сравнению с этим две травмы в 60-х годах, едва не сломавшие сценическую жизнь танцовщика, интриги и зависть околобалетных бездарей...
Валерий Парсегов выдержал испытания. Его блистательные ученики — тому доказательство. Он может и хочет работать. Валерий Парсегов такой же талантливый педагог, как и танцовщик. Уже после ухода из театра он закончил ГИТИС. Сейчас он одержим идеей показывать искусство нашего балета в Европе, создавая небольшие мобильные группы, танцующие популярный репертуар. Верим, что это у него получится, как получалось все, когда он того очень хотел.
Ведь недаром в нашем разговоре Валерий Парсегов сказал: «Балет — это не танцы. Это мысли и чувства, выраженные через пластику тела».
Наделенный талантом, он занял особое место на «звездном» небосклоне киевского балета 50—60-х годов. Молодой танцовщик объездил с триумфом многие страны мира. В молодости ему сопутствовали слава, поклонники, успех. А затем наступили годы безмолвия...
— Для меня трагическим стал 1972 год. Судьба послала испытание, которое я, наверное, не выдержал. Были гастроли в Японии. Я все честно отработал. Я знал, что Япония — высокоразвитая в техническом отношении страна и что лучшую аппаратуру, чем там, я купить нигде и никогда не смогу. Все свои деньги я держал при себе. Ходил, пытаясь разобраться в море аудиоаппаратуры. И вот во время одного из спектаклей у меня украли все заработанное, всю зарплату за полтора месяца. Нам платили очень мало — $10 в день на все — питание и все другие бытовые проблемы. А у меня украли $500.
— Сумма по тем временам огромная...
— На эти деньги в то время можно было купить «Москвич». Беда в том, что я потерял все заработанное, а «доброжелатели» советовали: «Ты скажи, что заявишь в полицию — ведь они должны что-то сделать». И тогда я послушал их, заявил об этом публично, от меня все отвернулись. Меня не пускали за границу 18 лет! Я стал изгоем. Я заявил: «Ладно, в Японии я буду молчать. Но в Находке, как только мы ступим на нашу землю, я могу сказать об этом?» «Конечно», — ответил мне гебист. И когда пароход причалил в Находке, я знал, что в общем некому говорить... Я сел у трапа. Никого не было. Проходя мимо меня, этот гебешник, не разжимая рта, сказал: «Пикнешь — сгною».
И все. В 1974 году оформляли-оформляли поездку, гастроли, а за сутки сказали: «Вам не нужно приходить на общее собрание». Я пошел в ЦК, разговаривал с зав. отделом. Он ухмыльнулся и сказал: «Ну что ж? Мы вас просто решили проучить. К вам претензий нет».
В 1977 году я вышел на пенсию. И только в 1990-м директор театра взял меня с собой в Румынию отбирать одаренных детей. А в 1993 году была уже Америка...
И ничего не скажешь. Могло быть еще хуже. Я был в шоке. Ведь это сделали свои...
— Это, наверное, самое отвратительное.
— Обидно. Я за здоровую конкуренцию, за соперничество. Но зачем делать подлости? Сцена, реакция зрителей определяют — сотрудничество или конкуренцию. Да, в театре было и то, и другое. У меня были «тайные друзья», или «балерина с большой дороги», как я это называю. Порой они играют роковую роль.
— Итак, вы стали педагогом. Как складывались ваши отношения с учениками?
— Первый месяц меня осторожно рассматривали, привыкали ко мне. Через два месяца ученики меня заочно называли «батя». И это уже было победой. Я им сказал: «Вы должны понять, что мы связаны общим делом. Только я на этом месте, а вы на том. У нас в «лаборатории», в которой мы находимся, я — аккумулятор, а он не может всегда быть датчиком энергии. Он же разряжается. Он должен подзаряжаться от ваших глаз, от вашего желания работать, творить. Мы — экипаж подводной лодки: или мы все всплывем, или останемся на дне».
Я не готовлюсь как-то конкретно к следующему уроку. Войдя в зал и ощутив обстановку, я ставлю себе цель и, слава Богу, природная музыкальность, жизненный опыт, логическое мышление помогают мне импровизировать, как бывало на сцене. То, что я предлагаю, проверено на себе. Мои уроки построены на пластике и музыкальности, поэтому они театральны. Я говорю: «С юмором, но серьезно». И мы начинаем.
Вспоминаю свой первый выпуск 1982 года. Неподготовленность учеников к старшим классам. (Я веду старшие.) Школярство. Школа оторвалась от театра, а театр от школы (снисходительно взирает, но кадры берет из училища).
— Сколько примерно учеников у вас было за эти годы?
— Я выпустил уже около 40 учеников. Кроме того, я выпускал еще в дуэте, это еще 10 человек. В каждом моем выпуске были достойные, интересные ребята. В первом выпуске — Сергей Бондур, всеми признанный талант. Есть и другие на хорошем уровне. Андрей Вдовиченко — второй танцовщик в Детском музыкальном театре. Костя Костюков — на первых ролях в Югославии. Сергей Кравец — ведущий танцовщик в Киевском оперном. Виталий Бреусенко уехал в Москву. Танцевал там в труппе Прокофьева, а в прошлом году получил золотую медаль на конкурсе в Перми. В выпуске 1982 года был Валерий Гончаров. Он у меня танцевал соло. Потом работал в Донецком театре. А сейчас — в США.
...Я не гениален. Я просто создаю обстановку, в которой ребята, мои ученики, чувствуют себя людьми. И я иногда бываю не прав. Может, я даю им переизбыток информации, иногда отрицательной.
Наши занятия — не просто тренаж. Это прежде всего общение. В процессе учебы я стараюсь сформировать коллектив, цель которого — прикосновение к главному делу, которым мы занимаемся. Мне есть что рассказать, а ученики должны вбирать это, чтобы потом заполнить и свою жизнь.
— Как вы сами оцениваете свое творчество?
— Я не могу сказать, что в балете все делал хорошо. Очень многие вещи, которые я вижу на экране — меня снимали, — не устраивают меня. Мне не хватило выучки, настойчивости в достижении цели. Проще говоря, не хватило интереса в процессе работы для достижения какого-то более-менее близкого к совершенству результата. Не хватило по разным причинам. Как говорят гороскопы: у меня артистическая натура. Я подвержен смене настроений — впечатлителен и т.д. Я — Овен. Меня можно принудить работать, но это не будет момент творчества. Я не могу действовать по принуждению. Меня можно «завести» обстановкой, и тут начинается процесс, который нужно только подталкивать. Но не встретился педагог, который в нужный момент мог направить меня в нужное русло. Были люди, которых я уважал, с удовольствием их вспоминаю. Они помогали мне. Однако я не достиг того уровня, который был мне отпущен природой, — не просто по лености, а из-за неумения поставить цель. Я не ставил перед собой глобальных целей, а когда нет большой цели, живешь просто «нормально». Когда я ставил перед собой цель, то преодолевал очень высокие барьеры. Так было несколько раз в жизни. Не считая даже двух травм... Я могу ставить перед собой цель и попытаться победить. И мне часто это удавалось. Я никогда не ставил перед собой цель стать великим, знаменитым танцовщиком. Но занять высокое положение стремился. Мне важны не просто аплодисменты. Нет. Это не главное. Выход на публику — да. И тогда вдохновение и творчество. А иногда аплодисменты, а ты собой не доволен.
Кстати, я как-то со своими студентами прочитал статью о том, что важнее — сама цель или процесс достижения цели? Конечно же, сам процесс интереснее! И когда легко и интересно работать — это незабываемо, как это было в Париже в 1964 году, перед тем... Это торжество жизни, когда все расцветает, как весной.
Как только нужно было преодолевать — то ли сопротивление, то ли самого себя, разучивая новые партии или их пробивая, я ставил цель, я мог все. Как только возникал «вакуум» — не с кем делать и не для кого делать... Я танцевал со всеми солистками нашего театра. С кем-то получался контакт, и это было творчество, а с кем-то — просто работа без вдохновения. Но я все равно всех их с благодарностью вспоминаю.
Вот так я болезненно, с трудом переживал 18 лет в качестве невыездного. Представляете? С 22 лет привыкнув ездить, нет, не зарабатывать (мы получали минимум, из которого что-то «выкручивали»), но, кроме того, что это впечатления, это концентрация твоей работы, когда ты ждешь вечера... Однажды в Париже вечерняя программа изменилась, и я был свободен! Я вышел в ночь, прошелся по улицам Парижа... У меня не было денег, чтобы куда-то зайти, я не знал языка, не мог ориентироваться, не было привычки чувствовать себя раскованным — я был самый настоящий «совок»... Я побродил час и... бегом в театр! И провел весь вечер за кулисами!
— Ваши поездки грубо оборвали... Наверное, осталась память?
— Я всегда был полон впечатлений. Некоторые мои коллеги говорят: «А я не помню, что там было в Париже...» Да они просто бегали по магазинам, покупали всякое... Но неужели Париж не оставил впечатления? Можно ли забыть встречу Нового года в Монте-Карло? Мне запомнилось очень многое.
Представьте: Мишель Дебре, бывший премьер-министр Франции, невысокий такой человек, его жена Александра подходят ко мне, и мы беседуем по-английски. И говорил со мной не чиновник... Запоминаются вот такие собеседники — говорящие уважительно, интеллигентно...
Я могу сказать вполне серьезно: мне никогда с самим собой скучно не было. Я всегда был чем-то увлечен: то ли фотографией, то ли кинолюбительством, то писал маслом картины, читал, мастерил что-нибудь руками... Меня никогда не тяготило пребывание наедине с собой. Хотя одиночество меня, как и любого, тяготит. Иногда я не нахожу себе места, когда что-нибудь не так. Но когда все в равновесии... Боже мой!