Иосиф Зинкевич |
Их легко узнать на улице. Преимущественно преклонного возраста, но всегда подтянутые, бодрые, белозубые, на вид значительно младшие своих лет. Они разговаривают на изысканном украинском языке, и все же отдельные архаические или англоязычные слова и общие интонации делают его несколько странным и даже не всегда понятным. Они страстно интересуются всем происходящим в Украине, при каждой возможности декларируют свою любовь к ней — и не только декларируют, но довольно часто помогают материально. Они стремятся хотя бы раз в год приезжать сюда, на свою историческую Родину.
Но постоянно живут все же там. В сытых, благополучных, экономически развитых странах, таких, как США или Канада. В диаспоре.
Наш герой — один из немногих, для кого обретение Украиной независимости стало не просто поводом для шумного празднования в американской диаспорной общине, но и недвусмысленным сигналом: нужно возвращаться. И он вернулся! И перевел сюда свое дело, начатое ранее за границей, — собственно, лишь на энтузиазме. И практически на нем же продолжает его здесь, в Украине, — занимая, впрочем, ту нишу, которая до него оставалась фактически пустой.
Итак, Иосиф Степанович Зинкевич. Директор издательства «Смолоскип», основанного в 1968 году в Америке. В те годы это было едва ли не единственное издательство в США, в больших количествах печатавшее и распространявшее произведения украинского самиздата. А теперь оно едва ли не единственное в Украине, регулярно издающее книги совсем молодых, двадцатилетних поэтов и прозаиков. К тому же через одноименный Международный благотворительный фонд поддерживает молодых стипендиями, организовывает поездки творческой молодежи по Украине и ежегодно в мае проводит литературно-политологические семинары в Ирпене под Киевом.
Он постоянно окружает себя молодежью — уважаемый господин Иосиф Зинкевич, эмигрант, десять лет назад вернувшийся в Украину. А его молодость прошла не здесь.
Французский шахтер
Взрослая жизнь начиналась трагически. Война. В 1944 году в карпатском городе Косове фашисты расстреляли отца — Степана Зинкевича. Так случилось, что Иосиф, его мать и сестра оказались за границей, но военные события развели семью. Из Чехословакии Иосифу удалось нелегально добраться до Германии, а дальше восемнадцатилетний юноша решил следовать во Францию. Сюжет — почти по Ремарку.
— Это было целое приключение, как мы переходили границу. Я был с товарищем, лейтенантом Красной армии Поплавским. Переходили, естественно, нелегально. На каком-то небольшом вокзале купили билеты до Парижа. Состав отбывал вечером. Мы пошли в лес, там немного поспали и ждали поезда. Смотрим: все тихо, спокойно, к перрону подошли без малейших проблем. Но едва лишь появился состав, французская полиция сразу же окружила вокзал и начала выборочно проверять документы. Показывали пальцем: тот, тот и тот. У нас никаких документов не было. И тогда мой товарищ полез в карман словно за паспортом, хотя на самом деле он просто доставал папиросы. Он был курящий, а я — нет. На него не обратили внимания. Показали пальцем на меня — я стоял рядом. И меня арестовали, посадили в тюрьму, продержали там неделю и говорят: или мы тебя депортируем обратно в Германию, откуда ты пришел, или можешь подписать контракт на год и будешь работать во Франции. Имеешь на выбор три варианта: угольная шахта, индустрия или сельское хозяйство. Я был молодым парнем, мне было любопытно попробовать что-то необыкновенное, и я выбрал угольную шахту в Северной Франции. И не жалею, хотя был один случай, когда на шахте произошел взрыв и нас на 36 часов отрезало от мира. Люди на поверхности даже не знали, живы мы или нет, нельзя было установить никаких коммуникаций. И только через 36 часов нас оттуда вытащили, живых и бодрых. Вот такие приключения были.
Вообще-то это была моя мечта: попасть во Францию, в Париж! Хоть работать, хоть учиться — только бы во Франции. Немцы расстреляли отца, и, видя то, что они творили в Украине, я не хотел оставаться в Германии. Даже немецкий язык, который я изучал, очень быстро забыл, как-то по инерции, это что-то подсознательное. И Америка мне не нравилась, хотя я прожил там много лет. Вторая страна после Украины, которую я полюбил, где было интересно жить, — это Франция.
Студенческие авантюры
После года романтического шахтерства Иосиф Зинкевич попал наконец-то в Париж, получив Международную стипендию, которую тогда назначали беженцам для получения образования. Правда, с давней мечтой — стать археологом — пришлось попрощаться. Финансировались только чисто прикладные области, и молодой Зинкевич выбрал химию — науку, которую так по-настоящему и не полюбил, но которая, собственно, кормила его в течение всей дальнейшей жизни. Итак, он вступает в Парижский институт индустриальной химии.
— У нас образовалась очень интересная студенческая среда. Это были уже годы после смерти Сталина, 1953—54-й. Тогда во Франции показывали разные киноленты из Советского Союза, я помню фильм «Молодая гвардия» по Фадееву. Мы ходили компанией, что-то выкрикивали... Жилось нам нелегко — мы получали небольшую стипендию, примерно такую, как и здесь получают студенты, но, несмотря ни на что, жизнь была бурной и интересной.
В Париже выходил еженедельник «Українське слово», и при этой газете мы создали страницу «Смолоскип», я даже не припомню, кто придумал это название. Позднее «Смолоскип» превратился в самостоятельный журнал. Мы всегда интересовались происходящим в Украине. И кагэбисты, тогда еще было НКВД, думали, что мы какие-то агенты, и на эту тему было немало публикаций в киевских газетах. А на самом деле ничего нелегального в нашей деятельности того времени еще не было. Мы брали информацию из единственного в Париже книжного магазина, где продавались газеты, журналы и книги из Украины. Хотя люди старшей генерации просто не разрешали нам ходить в этот книжный магазин, опасаясь, чтобы мы не заразились коммунистической идеологией. А с другой стороны, нас запугивали: если вы туда пойдете, вас могут схватить, вывезти куда-то в Союз, расстрелять, замучить. И мы ходили втихаря, и всегда кто-то оставался на улице, ждал, появимся ли мы. Интересно было.
В то время и здесь, в Украине, происходила своеобразная либерализация, и в Париж довольно часто приезжали комсомольские делегации — молодежные, спортивные. И в диаспорной среде — не только во Франции, но и в Америке, в Канаде — шла колоссальная дискуссия: встречаться с ними или нет. Существовал раскол между националистами: бандеровцами и мельниковцами. Бандеровцы были против встреч с людьми, приезжающими с какими-либо делегациями из Украины. Они подозревали, что каждый из них — агент КГБ или НКВД, что нас завербуют, сагитируют, что мы станем коммунистами или агентами. А мы были под влиянием американского общества, свободного, раскованного, и считали, что с людьми нужно встречаться. Если у меня есть сильная позиция, то чего я должен бояться? Кто меня убедит? Если мы знаем, какая там система, какой режим в Советском Союзе? И мы встречались, передавали литературу, издававшуюся за границей. Кто-то брал, кто-то брать боялся. НКВД пытался нас доставать, но я не знаю, чтобы кого-то удалось завербовать. И я вам скажу, что именно с тех приездов зародилось диссидентское движение. Мы это называли «бацилла свободы», распространявшаяся среди этих людей из Украины. Через несколько лет, уже в Нью-Йорк, приезжали и Драч, и Павлычко, и думаю, что на них та эмигрантская жизнь, появлявшиеся там публикации, имели колоссальное влияние. И в определенной степени привели к тому, что они со временем изменили свою позицию, хотя были тогда и в комсомоле, и в партии, и писали такие вещи, например, Павлычко, за которые им, пожалуй, сегодня и стыдно, но это было, и никто никого за это не упрекает.
Много интересных личностей было среди спортсменов. Я никогда не забуду, как мы встречались с чемпионом мира по бегу по фамилии Куц, он уже давно умер. Когда он был в Париже, как за их делегацией следили! Мы даже издали специальное приложение к газете: снимали на фото, как за ними следят. За каждым шагом! Никто не имел права самостоятельно выйти на улицу. И мы с одним товарищем их перехитрили. Узнали, в каком отеле проживают спортсмены, и тоже заказали себе там номер. Подают завтрак, мы садимся рядом, и свободно разговариваем. Это было сразу после Олимпийских игр в Хельсинки в 52-м году. Мы встретились с Куцем, и я говорю: почему вы не выступаете отдельной командой от Украины, а в составе общесоюзной? А он отвечает на ломаном украинском языке: «А пощо ви тут? Робіть щось! Якщо ви домогтеся, ми зможемо виступати від України». И мы, двадцатилетние ребята, создали в Париже «Украинский Олимпийский комитет в экзиле» — так мы это назвали. Позднее, уже когда я переехал в Америку, у нас были с этим проблемы, т.к. есть межгосударственный договор, в соответствии с которым никто не имеет права регистрироваться под названием «Олимпийский».
Американская мечта
В 1957 году, уже будучи в браке и имея двоих детей, Иосиф Степанович оставил бурную, но неопределенную жизнь во Франции и выехал в Соединенные Штаты, где жила его мать, сестра и родители жены. К его превеликому удивлению сразу же, на третий день пребывания на американской земле, не зная даже английского языка, он получил работу в лаборатории при госпитале в Балтиморе. Со временем сменил ее на значительно лучше оплачиваемую... Чем не начало истории о том, как простой украинский парень завоевал Америку и стал миллионером? И все же Иосиф Зинкевич не проникся этой стандартной «американской мечтой». Да, он начал собственное дело, — но от него вряд ли можно было ждать доходов.
— Я начал издавать журнал «Смолоскип» — на украинском, а затем и на английском языке, потом изменил формат на газету с большим, по эмигрантским меркам, тиражом — 15000 экземпляров. А в 1968 году мы основали одноименное издательство. Мы работали не за деньги, многих это очень удивляло. Имея основную работу, занимались этими делами по выходным. Тогда уже началось диссидентское движение. Из всех издательств мы напечатали наибольшее количество нелегально переправляемых за границу произведений украинского самиздата. По Украине они ходили в нескольких экземплярах, сколько можно было через копирку напечатать на машинке: восемь, десять, двенадцать. Получить их за границей было нелегко. Но мы разработали целую систему.
Например, один из способов — через спортсменов. Я единственный из украинцев в эмиграции был членом Международной организации спортивной прессы. Это позволяло мне получать аккредитацию на разнообразные спортивные соревнования, даже на Олимпийские игры. Я был на Олимпиадах в Мехико-68, в Монреале-77, на универсиадах в Эдмонтоне, в Японии... И были спортсмены, привозившие самиздатовские материалы. Но этих спортсменов так охраняли, что только аккредитованный журналист мог к ним подойти по поводу, скажем, интервью. Я приведу один пример, очень обидный, и это в значительной степени на нашей совести. Однажды один парень привез самиздатовские материалы на пленке. Он их приклеил к своим спортивным трусам. Он был кандидатом на первое место. Мы смотрели в бинокль, сидели мы достаточно близко, и сразу заметили, что у него что-то прицеплено изнутри на трусах. Кагэбисты, естественно, тоже это заметили. Он оказался на тринадцатом месте, сразу после соревнований его забрали, и до сих пор нам не удалось узнать, что случилось с тем спортсменом.
Получали произведения и через моряков. А еще с помощью... украинских коммунистов из Канады. Они постоянно туда-сюда ездили, и наши таможенники их почти не контролировали. Мы старались кого-нибудь с их группой послать в Украину, и наши люди, подружившись с кем-либо из них, вкладывали в их багаж материалы. Я был лично знаком с Петром Кравчуком, главой ЦК коммунистов в Канаде, и уже потом однажды рассказал ему обо всем этом. Он был возмущен, в прессе написал: как вы могли нас так использовать? Но это был довольно надежный способ получать материалы.
А когда кто-либо из эмигрантов ехал в Украину, то брал с собой наши книги. Передавали их и с делегациями из Украины. Мы издали пятитомник Хвыльового, и его забрал Драч. Уже со временем, когда начали раскручивать дело Хвыльового, то и в Украине его издали, но первыми это сделали мы. Мы напечатали наибольшее количество документов Украинской Хельсинкской группы. Произведения Валентина Мороза издали на английском, и это был бестселлер — я был просто поражен. Наши юридические представительства были в Канаде и Аргентине. В Аргентине мы на испанском языке издавали брошюры о политзаключенных.
Считаю, что все наши способы были честными, и кто бы что ни говорил, мы приложили свои силы к тому, что Украина стала независимой.
Ведь были годы, когда никто из нас не думал и не мечтал о таких изменениях, о возможности вернуться в Украину. И все же теперь мало кто возвращается. Люди уже так осели в Америке, Канаде или во Франции, что и в моем поколении, и среди младших очень мало желающих жить и работать здесь. Возник какой-то новый железный занавес между Украиной и украинцами, живущими за границей. Приезжают на неделю-другую — а что можно увидеть за такое короткое время?
Возвращение
В 1990 году Иосиф Степанович, впервые после более чем сорокалетнего перерыва приехал в Украину, а в 91-м Зинкевичи поселились в Киеве. Далее законы жанра предполагают столкновение наивных «американцев» с суровой украинской действительностью, жестокое разочарование... Но и эта сюжетная линия не получит развития. Какое разочарование? Люди приехали в свою страну делать свое дело. И довольно быстро нашли здесь свое место.
— Возник вопрос: что делать? Самиздата нет, репрессий нет. Что издавать? Стать еще одним более-менее универсальным издательством, которых здесь и без нас много? За границей мы концентрировали внимание на самиздате и запрещенных в Украине изданиях. Мы отличались от прочих издательств — и хотели отличаться и здесь. И тогда я увидел, что писателям в Украине стало тяжело. Ибо в советские времена и украинские, и российские писатели были — это не тайна и не обида — привилегированным классом. Им давали дачи, машины, они нормально жили и должны были это отрабатывать. И хорошо, что такие писатели были, ведь если бы все были репрессированными и сидели, у нас вообще не было бы никакой литературы. В каждой стране, в каждой системе это есть. И мы увидели, что теперь писатели старшего поколения как-то оторвались от самых молодых, перестали работать с ними, как это было в советские времена. Раньше в Ирпене постоянно происходили семинары начинающих писателей, но теперь на это не было средств. Так возникла идея работать с творческой молодежью, с двадцатилетними, издавать их произведения. Когда молодой начинающий автор может издать свою книгу — перед ним открывается путь в большую литературу. Это поощрение прежде всего моральное, т.к. финансового здесь практически нет.
Есть в нашей в работе и другие проекты. Например, в серии «Політичні ідеології» мы издали два больших тома: «Консерватизм» и «Націоналізм», на очереди «Лібералізм» и «Соціалізм». Это была идея сотрудника издательства Олега Проценко, которому тогда было всего девятнадцать лет! Издаем серию «Розстріляне відродження», альманах «Молода нація». Сейчас готовим к печати четырехтомник философа Дмитрия Чижевского — и над ним тоже работают молодые люди, следовательно, их подобное интересует!
Пока это еще не прибыльное дело. Но есть несколько книг, которые мы называем бестселлерами, — те, которые себя окупают, здесь не имеет значения тираж. Если тысяча, а люди раскупят на ура — это бестселлер. Но большинство пока убыточны. Если бы нам не помогала украинская диаспора из Америки и Канады, то мы сегодня здесь не могли бы существовать. Есть люди, оставляющие в своем завещании деньги на «Смолоскип», и это нам очень помогает. Еще есть стипендиальный фонд. У нас в прошлом году было 536 стипендиатов: и политологи, и филологи, и историки. Обидно только, что государство и это облагает налогами. Мы в прошлом году из тех небольших стипендий — 50—55 гривен — заплатили государству 70 тыс. гривен налога. Этого нигде нет. Подобная благотворительная помощь должна быть освобождена от налогов. И все же мы помогаем творить кадры для будущей Украины.
Я вижу, что действительно кое-кто из тех, кто начинал у нас, стали в литературе молодыми писательскими личностями. Возьмите Сергея Жадана, одного из первых наших лауреатов, Андрея Бондаря, Романа Скибу... Я считаю, если хоть несколько наших начинающих останутся в украинской литературе, а со временем войдут в большую литературу, — это будет нашим огромным успехом. И есть мечта, чтобы когда-нибудь кто-нибудь из самой молодой генерации получил Нобелевскую премию!
Ирпенский патриарх
Ежегодно Международный благотворительный фонд «Смолоскип» проводит семинары творческой молодежи в городке Ирпень под Киевом. Майский Ирпень — зрелище оптимистическое. Несколько сотен молодых людей, свободно оперирующих лексикой типа «дискурс-парадигма», ведут весьма умные и горячие дискуссии, устраивают политические игры и литературные вечера. А среди этой веселой стаи «творческой молодежи» с довольной улыбкой прохаживается уважаемый господин Зинкевич, без которого эта привлекательная картина праздника юности не была бы завершенной.
— Для меня это действительно психологическая разрядка. Все-таки обращаться к украинской общине с просьбой о финансовой помощи — вещь не из приятных. И в Ирпене я получаю наибольшее удовлетворение, так как вижу результат своего труда. Вижу, сколько приезжает молодой людей из разных регионов, в этому году у нас было около трехсот участников — на политологической и художественной частях. Как они выступают, эти двадцатилетние, насколько они грамотны: и политически, и в дискуссиях на литературные темы. Когда мне было двадцать лет, наш уровень был несравнимо ниже! И вот когда восемнадцатилетний парень выходит и не читает по бумажке, а действительно выступает и знает, о чем говорит, именно это — лучший результат.
Люди старшего поколения часто сетуют, жалуются. Сколько я встречался с молодыми в Ирпене, никогда не случалось, чтобы кто-то ко мне подходил и роптал на что-либо.
Наибольшая опасность для украинских эмигрантов, живущих в диаспоре, именно в том, что люди превращаются в профессиональных «сетователей». Они всем недовольны. Они не доходят до сути: почему, например, у нас есть такая проблема с украинским книгопечатаньем, с украинским языком... Я лично ни на кого не ропщу. Я ко всему отношусь спокойно. Нужно работать, чтобы изменить ситуацию, — то ли языковую, то ли в книгоиздании, то ли в чем-то еще. А если мы будем постоянно сетовать, то это ни к чему хорошему не приведет. Делать что-то конкретное — только тогда может быть результат.