"В отказе признавать за всякой вещью ее собственное состояние - а вовсе не то, которое от нее требуют, - я усматриваю воистину смертный грех, названный мною когда-то грехом сердца, поскольку источником его является отсутствие любви".
Хосе Ортега-и-Гассет
Ничего нет на свете дороже заблуждений: они дороги нам, как ничто другое, и ничто другое не обходится нам так дорого. Мы обожаем обольщаться и решительно не умеем, да и не хотим расставаться с иллюзиями. Никакие доводы разума, никакие очевидности не в силах разубедить того, кто хочет быть обманутым. Из поколения в поколение мы упорно не учимся на ошибках и платим за это слишком высокую цену. Мы - это homo sapiens, единственные на планете существа, наделенные способностью мыслить критически. Но либо эта способность сильно ограничена самой нашей природой, либо мы еще не научились пользоваться ею по назначению. "Многие из нас предпочитают умереть, чем начать думать самостоятельно".
А пока, насколько лишены мы способности замечать собственные ошибки, настолько горячо и непримиримо беремся искоренять чужие. Благое намерение исправить то, что мы считаем неправильным, - главная причина насилия. Мировое зло зиждется не на алчности или властолюбии, не на зависти, не на стремлении к личной свободе, а на желании сделать мир лучше, научить других уму разуму, исправить чужие заблуждения. Этот пафос спасения и делает нашу цивилизацию ареной нескончаемых кровавых конфликтов. Во имя истины, добытой из собственной светлой головы, герой или пророк готов жертвовать всем, даже жизнью, и не только своей, но и тех, кому он несет свет правды, не видя в таких жертвах ничего парадоксального. Не Люцифер, а Христос принес на землю меч. Сегодня это лишь библейская метафора, но сколько же настоящей крови пролилось за "слово истины"! "Ересь" - эта греческая вокабула до сих пор отдает кошмарами аутодафе, а ведь означает она не более чем "иное мнение". Разве охота на ведьм - достояние лишь давней истории, и каждый из просвещенных современников может с чистым сердцем объявить, что свободен от бытовой ксенофобии на манер неприязни к "гомикам" или презрения к "чуркам"?
Давайте представим, что люди перестали испытывать желание причесать всех под свою гребенку, а стали стремиться к объективности. Конечно, для этого потребуется осознать и переосмыслить большинство вековых страхов, на которых зиждется наше существование, а это далеко не простая задача. Но разве не стоит попробовать? Разве не очутились бы мы тотчас в раю, сосредоточься каждый на решении своих собственных, а не чужих, соседских проблем? Но нет, мы по-прежнему - как и тысячи лет назад - твердо убеждены, что истина едина и неделима. Человек может поступиться чем угодно, только не этим своим фундаментальным заблуждением, и готов на все ради искоренения инакомыслия.
Откуда же берутся наши такие крепкие идеалы, и почему они не всегда соответствуют наблюдаемому в природе порядку вещей? Почему на практике цивилизованных и высокоморальных людей отличают крайности, жестокость и стремление к саморазрушению? Почему мы до такой степени склоны к предвзятости, к партийным предубеждениям, к коллективной истерии и бездумному принятию самой лживой и бесчеловечной пропаганды? Разве ужасы ГУЛАГа и нацистского геноцида были бы возможны, не пойди за Гитлером и за большевиками воодушевленное большинство? Почему сегодня, несмотря на прогресс производительных сил, дающий техническую возможность создать процветающее общество, где каждыйчеловек экономически обеспечен и владеет досугом, достаточным для духовного роста, человечество по-прежнему окружено ужасающей нищетой и глобальными проблемами, грозящими ему самоубийством? Почему современный человек продолжает рассматривать себя как средство производства и потребления материальных благ, вместо того чтобы считать такие блага средством достижения нематериальных целей, таких как творчество, любовь, созерцание прекрасного? Можно ли, вслед за Бертраном Расселом объяснить это глупостью большинства людей, приводящей к тому, что широко распространенная точка зрения всегда будет, скорее, нелепа, чем разумна, т.е. общепринятая истина в конце концов окажется заблуждением? Но если все идут не в ногу, можно ли говорить о мудрости единиц, идущих против течения с верной ноги? Был ли Пушкин глупцом, когда признавался: "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!", и почему мы так упорствуем в самообмане даже сегодня, когда, вооруженные наукой и техникой, уверены, что нас окружает Вселенная, подчиняющаяся законам разума, в которой все имеет естественные причины? Мы ведь давно вырвались из первобытного плена грез и суеверий, создав картину мира, достойную нашего рационального сознания. А вырвались ли?
До недавнего времени западный человек думал о себе как о существе рациональном и просвещенном, свободном от варварских пережитков донаучного сознания, - в отличие от дикаря, который "испытывает удовольствие, мучая врагов, не знает, что такое правила приличия и полностью зависит от нелепых суеверий".
Наш надменный рационалистический оптимизм был сильно поколеблен неожиданным зверством двух мировых войн и тоталитарных режимов первой половины XX в. Угрожающий оскал дикаря, отнюдь не доброго, нарисовался на респектабельной мине среднестатистического европейца, как гром среди ясного неба. Ритуальный каннибализм аборигенов Патагонии показался детским лепетом на фоне нечеловеческой жестокости белых людей, исповедующих любовь к ближнему. Успех нацизма и коммунизма обнажил пугающие тайны современного ума, засвидетельствовав глубину экзистенциального кризиса христианской культуры. Пессимизм овладел европейским духом, убежденным в абсурдности человеческого существования.
Гнетущая культурная атмосфера первой половины XX в., отмеченная теоретическими и практическими усилиями западного человека по "выяснению экзистенциального значения смерти", неожиданно переменилась в 70-х. Коллективный энтузиазм, вызываемый причудливой смесью научно-популярных знаний с идеями оккультизма, астрологией, магией, фантастикой, религиозными техниками на манер йоги и дзен-буддизма, констатировал разочарованность в критическом рассудке и желание цивилизованного человека примириться с природой, в том числе и своей собственной, пусть даже путем иррациональным, а порой и безрассудным.
Мы устали от бесплодных, опустошающих душу усилий мышления разобраться в хаосе жизни. Нас больше не устраивает надежда на то, что когда-нибудь все причины будут открыты, и они будут соответствовать ожиданиям трезвого ума. Поощряя отказ от поисков абсолютной истины, наука на деле оказалась ненадежной опорой для напуганного и по-прежнему инфантильного человечества. Она лишь обозначила границы, за которые люди всегда будут стремиться заглянуть в поиске незыблемого. Ведь большинству из нас по-прежнему требуются безусловные гарантии спасения, которые может дать лишь иррациональная вера, вопреки любой очевидности. Чтобы чувствовать себя сносно в мире, наполненном необъяснимыми случайностями, необходимо придать форму хаосу, а это под силу лишь богам. Знания не только не спасают, они оказываются источником скорбей. Трудно не согласиться с Бертраном Расселом в том, что "мыслящий тростник" больше всего на свете боится… мысли. Больше, чем разорения, даже больше, чем смерти! Потому что "мысль разрушительна и революционна, беспощадна к традициям и привилегиям, анархична, беззаконна, безразлична к авторитету; она пренебрегает проверенной веками мудростью". Мысль бесстрашна и не знает удержу ни в чем. Ее невозможно приструнить, и, что греха таить, человек никогда не знает, куда она его заведет.Мы боимся идти за ней и хотим, чтобы мир соответствовал желаемому, а не действительному. Тьмы низких истин нам дороже наш возвышающий обман: ведь магический акт, мифический архетип, религиозная вера внутренне не предполагают заблуждения! Эта психическая установка роднит нас с древними охотниками-собирателями.
Для первобытного человека, непосредственно включенного в таящую случайные угрозы природу, безопасность мира заключалась в строгой упорядоченности обычных явлений. С целью безопасности изобретались мифы и ритуалы - идеальные образцы, следование которым гарантировало порядок в мире.
Цивилизованный человек долгое время пытался подчинить природу и стремился "познать естественные причины, которые дадут ему ключ к ее сокровенным мастерским". Несмотря на это, сегодня, как и 10 тыс. лет назад, произвол случайности по-прежнему царит в нашей, казалось бы, защищенной и упорядоченной жизни. А инстинкты справедливо предупреждают нас о тщетности усилий, направленных на манипуляции со всемогущей материей, слепой к добру и злу, равнодушной к разрушению, идущей своим неумолимым путем. Инстинкты заставляют нас в глубине души уповать на иррациональные средства спасения. Более того, как и для архаичного homo religiosus, для современника подлиннаяреальность проявляется не в действительном и очевидном, а в образцовом. Истинную ценность по-прежнему имеют лишь различные формы священного: совершенное, абсолютное, так или иначе соотнесенное со сверхприродным, т.е. с божественным. Идеальные модели все еще властвуют над умами людей, - потому мы и клюем с готовностью на всевозможные "измы". Нам, как и нашим первобытным предкам, по-прежнему невыносима мысль, что Вселенная - не образцовое творение богов, а непознаваемое, абсурдное и индифферентное скопление случайностей. Нам все еще необходим миф. Но отнюдь не это делает нас дикарями. И если мы действительно хотим узнать о себе правду, то прежде, чем развенчивать современные мифы, следует понять, почему миф как культурный феномен настолько живуч. Говорить о мифе как о ложном знании - значит выказывать откровенное невежество. Синтетический, образный, апеллирующий не только к сознанию, но к психическому в целом, миф - наиболее человечески адекватная форма знания, а идея, что эпоха т.н. "мифологического сознания", присущая архаичным обществам, канула в лету, уже давно неактуальна среди серьезных исследователей.
Мы дикари не потому, что склонны воспринимать мир более символически, чем рационально, а ровно в той мере, в какой, подобно людям палеолита, не осознаем своих мотивов, считая их внешними обстоятельствами, и не задумываемся над природой побуждающих нас внутренних импульсов. Хорошо зная из векового опыта, какие связи существуют в природе на самом деле, архаичный человек, тем не менее, сильно боялся фатальной власти непредвиденного и случайного, т.е. незаурядного. Проецируя на мир свои страхи и воспринимая эти проекции как внешнюю реальность, мы поступаем в точности так же, как наши дикие предки, чья психика, полностью сосредоточенная в объектах, наделяла внешний мир демонической силой, а узость сознания не позволяла понять, что выходящее из ряда вон событие потрясает человека лишь потому, что он наделил его силой собственного изумления или испуга. В этом мы недалеко ушли от охотников палеолита. Все негативное, страшное, постыдное, чего мы не хотим видеть в себе, мы обязательно находим в других. Все, что является невыносимым в нас самих, мы обнаруживаем у соседа и обходимся с ним (с соседом) соответственно этой находке.Но можно ли называть такое поведение заблуждением, даже если оно иррационально и разрушительно, ведь оно, похоже, - часть человеческой природы?
В масштабах эволюции прошло слишком мало времени с тех пор, как наши голые предки кочевали за дичью по райским кущам. Структура человеческой психики, как и биологические основы, на которых она покоится, формировались миллионы лет и не могли измениться за краткий миг культурной истории, начавшейся с неолитической революции. И физически, и психически мы остались дикарями. Мифы по-прежнему властвуют над нашим умом и воображением, мы по-прежнему плохо осознаем свои мотивы, некритично воспринимаем большинство информации, проецируя на внешний мир свои страхи и надежды. И подобно древним охотникам живем в постоянном страхе перед непредсказуемым, неведомым, чужим.
Как и в традиционных обществах, мы помещаем себя в центр Вселенной, а неизвестная, незаселенная (своими) территория по-прежнему принадлежит ненадежному и враждебному хаосу. Нам больше всего на свете противно чужое, будь то чужое мнение или чужой обычай, пусть самый безобидный. Ксенофобия остается главным препятствием человечества на пути к продуктивному сотрудничеству.
Человек - существо ущербное, ведь, в отличие от братьев наших меньших, мы не исчерпываемся вразумительной физической реальностью и не тождественны ей. Между человеком и физическим миром с начала времен существует разлом, в котором "свищет что-то иное, чем мир". Это "иное" и можно назвать собственно человеком.
Существует большой соблазн для трезвого ума расценить сегодняшнее повальное увлечение суевериями - астрологией и восточными религиями, всевозможными языческими культами, оккультными практиками, предсказаниями, гаданиями, знахарством и шаманством, безудержную моду на фэнтези и квазинаучную литературу - как затяжной припадок коллективного идиотизма, обусловленный неискоренимой любовью людей к заблуждениям, и вслед за Эйнштейном заключить: "Бесконечны лишь Вселенная и глупость человеческая...". Но если мы хотим сохранить объективность, то будем вынуждены спросить себя, подобно поэту, а не ученому: "Ведь, если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно?".
Да, "среди множества недостатков нашей смертной природы есть и такой, как
ослепление ума", и человеку свойственно заблуждаться относительно себя и мира. Но то "иное, чем мир", что свищет в нашей дефективной, страдающей душе - каким бы фантастическим, жестоким и абсурдным оно ни было - не может быть заблуждением, как беспомощное и неразумное детство не есть ошибка природы.
И так ли удивительно, что уставший от бесполезного анализа человек ностальгирует по первичной сакральности природы и жизни, ищет способ перестать быть чужим и ненужным в мире абсурда, куда, как ему рассказали ученые, он пришел случайно и без всякой цели? Так ли странно, что человеку требуется более целостное мироощущение, чем то, которое может предложить наука; такое, в котором поощрялись бы не только критико-аналитические способности рассудка, но и иррациональные, в том числе инстинктивные силы жизни, являющиеся, по определению Юнга, материнскими, земными первоосновами нашей сущности? Отдаление от них означает лишенность корней - ту самую невыносимую легкость бытия.
Современный, кажущийся порой нелепым и невежественным, синкретизм призван утяжелить и углубить слишком поверхностную и однозначную картину мира, выработанную научным мировоззрением. Он выводит человека на следующую ступень самосознания, обязывающую нас считаться не только с объективным, но с тем, что у нас внутри; не только с собственным идеалом, но и с многообразием чужих; не только с потребностями нашей популяции, но и со всеми формами жизни. И если нам суждено выжить на этой перенаселенной, замусоренной и такой хрупкой, как оказалось, планетке, то лишь благодаря тому, что мы научимся уважать чужие заблуждения, какими бы абсурдными и враждебными они нам ни казались. Признание за каждым права на своеобразие, на отклонение от традиции или общепринятой нормы говорит о расширении современного сознания. Пусть это признание еще не стало нормой, и большинство "простых душ" по-прежнему заняты поисками соринок в глазах соседей. Хочется верить, что наши внуки не откажутся от поисков истины, но научатся искать ее там, где до сих пор люди находили лишь заблуждения, а эти последние навсегда останутся неотъемлемый составляющей знания, источником его содержательного богатства и многообразия.
Так что если вас возмущает или гневит провозглашающий вдруг совершенную дичь сосед, которого вы считали образованным и умным человеком, - не торопитесь осудить его, а попытайтесь доискаться до причин вашего собственного раздражения. Нигде не найдете вы столько неожиданного и захватывающего, как в собственной душе.