ВЫЗОВ НЕБУ
Вряд ли какой-либо период в 2000-летней истории христианства был столь же драматичным и противоречивым, как ХХ столетие. Панорама христианства в этом «геноцидном» веке соткана из тенденций не только радикально несовместимых, но и категорически отрицающих друг друга.
Сто лет назад христиане составляли 34,5% населения планеты, сегодня — 33,9%, а ежегодный прирост христиан приблизительно соответствует темпам увеличения населения Земли. Совсем не плохо, если учитывать прогнозы большинства социологов конца ХIХ — начала ХХ вв.: они были уверены, что до ХХI века религия не дотянет. Нынешние прогнозы для христианства вполне оптимистичны: в 2200 г. различным его ветвям будет принадлежать около 37% землян. Ни ислам, численность приверженцев которого способна достичь к этому времени 23,5% населения земного шара, ни тем более буддизм и индуизм не смогут поколебать христианской гегемонии. Угроза христианству коренится главным образом в нем самом.
В ХХ веке христианство оказалось перед вызовом масштабных экспериментов (коммунистический и нацистский тоталитаризм), выросших на почве всеохватывающего антропологического кризиса. Крушение нравственных ценностей, нивелирование человеческих качеств, оргия вседозволенности и настоящий триумф зла — это, конечно, разрыв с христианской традицией. Но невозможно отрицать, что «проклятие Небу» прозвучало из глубин культурного (или антикультурного) круга, сформированного этой традицией. «Не все христиане были нацистами, но все нацисты были христианами, — утверждает немецкий богослов Ю.Манеман. — Плохими, но, тем не менее, христианами». Вспомним и русских поповичей, звавших Русь к топору, и бурсаков, ставших тиранами. Разумеется, христианство сопротивлялось агрессии антиценностей — ХХ ст. внесло в христианский мартиролог огромный перечень мучеников за веру. Но печальная сторона истины, как заметил С.Аверинцев, состоит в том, что если мучеников было тысячи и десятки тысяч, то отступников — миллионы.
По сути дела, столетие, канувшее в Лету, — это изнурительные, действительно мучительные попытки преодолеть «богооставленность» тех, кто с головой ринулся в теории переустройства обществ, кто еще с семинарской скамьи знал, что «Бога нет».
РЕВАНШ БОГА
Прорывом из пустыни безверия стали «четыре чудесных обращения» — из марксизма в православие — ярчайших мыслителей, бывших революционеров П.Струве, С.Булгакова, Н.Бердяева и С.Франка. В самом начале столетия они переживут ту усталость от идеологий, которая для большинства обнаружится лишь в конце его, и много в чем предугадают глубину пропасти, в которую человечеству еще предстоит заглянуть. Много позднее, в нацистской тюрьме, немецкого теолога Д.Бонхоффера настигает страшная догадка о «конце религии», религии в том смысле, в каком ее можно было понимать до газовых печей и фабрик смерти. Между допросами в ожидании казни он пытается отыскать ответ на вопрос о том, как жить «совершеннолетнему» человеку в обезбоженном мире, где «Бог дает нам понять, что мы должны жить, преодолевая жизнь без Бога». Как жить в этом «обезбоженном», по выражению М.Хайдеггера, «расколдованном» — по М.Веберу, «безрелигиозном» — по Д.Бонхофферу мире? Где был Бог в Освенциме и ГУЛАГе? И П.Тиллих пишет свое «Мужество быть», где доказывает, что осознание человеком своей конечности непреодолимо, его нельзя «излечить», ему можно только противопоставить «мужество быть». Человеку обезбоженного мира необходимо мужество. Но и вера.
А в 1965 г. баптистский пастор, философ и богослов Х.Кокс приходит к поразившему его самого выводу. Вера, оказывается, никогда не покидала человека. В утомленном и напряженном Берлине, мрачном и разделенном городе, где жил, творил и был казнен Д.Бонхоффер, Кокс как бы продолжает следить за возможным развитием его мысли и создает бестселлер «Мирской град». Эта книга, где пересекаются К.Барт и Джон Ф.Кеннеди, Камю и Фрейд, Послание апостола Павла римлянам и «Плейбой», ошеломила Запад. Х.Кокс парит над пестрой панорамой современного ему мегаполиса и видит, что Бог не покинул блистающие небоскребы и задымленные окраины. Он — везде, Он вернулся, христианам больше не надо бежать из мира и скрываться в резервациях.
Отсюда следует еще один важный вывод, сформулированный православным священником Иоанном Мейендорфом. Если все христиане стоят перед вызовом единого и в корне расцерковленного мира, то для молодых поколений не суть важно, от какой именно духовной генеалогии будет зависеть ответ на его вызов — западной или восточной, византийской или латинской. Важно лишь, чтобы он прозвучал истиной и жизнью.
Одним из самых удивительных уроков, преподанных христианству ХХ веком, является свидетельство о принципиальной невозможности преодоления религии. Антирелигиозные кампании столетия, перед которыми тускнеют гонения эпохи императора Диоклетиана, закончились крахом. Албанский диктатор Э.Ходжа решился на шаг, перед которым остановились и Сталин, и Мао. В 1967 г. он запретил абсолютно все проявления религии, но после падения режима она манифестирует свою витальность с невиданной на албанской земле силой. Непреодолимость, обнаруженная религией в столкновении с тоталитарными квазикультами, общеизвестна и более или менее удовлетворительно описана. Но религию не уничтожил ни гедонизм ХХ века, ни фантастическое благосостояние, ни индивидуальные неврозы европейского десакрализованного сознания. Социологи вынуждены констатировать сохранение главных функций религии, неизменных с ледниковой поры; антропологи утверждают, что им не известны безрелигиозные народы, а серьезные философы перестают оперировать категорией «дехристианизация». И недавний леворадикал, автор теории постиндустриального общества Д.Белл пишет культовую статью «Возвращение священного? Аргументы относительно будущего религии». Импульсы, устранявшие Бога и утверждавшие, что человек способен овладеть принадлежавшими ему силами, исчерпаны. «Нас ожидает просветление», — прогнозирует Белл.
Да, религия в конце века теряет свое структурирующее значение для экономики, права, образования, культуры. Да, результаты изучения П.Сорокиным свыше ста тысяч произведений европейского искусства впечатляют: в начале этого тысячелетия 94,7% картин и скульптур были религиозными, в конце — лишь 3,9%. Но и на исходе тысячелетия человек хочет верить не меньше, чем знать. Бог не умирает, человек не дает ему умереть.
СЛАГАЕМЫЕ ПЕРЕМЕН
Вместе с тем изменения, которые претерпело христианство в ХХ веке, выглядят на самом деле грандиозными. Нравственная ситуация, в которой уже ни одна норма не представляется незыблемой, возвращает мыслящим христианам острое ощущение «первохристианскости» и греховности разделений. Именно ХХ веку принадлежит оформление движения за единство христиан (не очень точно именуемое экуменическим). Это движение столкнулось с национализмом, манипулированием со стороны политиков и очень серьезными внутренними разногласиями. Но даже в том бесконечно ослабленном, даже растерянном виде, в котором оно предстало перед нами на Генеральной ассамблее Всемирного совета Церквей в Хараре (1998г.), и шире, на стыке тысячелетий, оно остается неуничтожимым. Потому что его идентичность — не в учреждениях и не в попытках создания «церковной ООН», а в осознании неестественности и греховности разделения между христианами. Разумеется, все крупные экуменические прорывы столетия (протестантские инициативы первой трети столетия, взаимное снятие анафем 1054 г. папой римским Павлом VI и Вселенским патриархом Афинагором I в 1965 г., Совместная католическо-лютеранская декларация об оправдании верой 1999 г. и др.) имели вполне определенный политический, социальный и культурный фон, догматические и канонические оправдания. Но вне этого осознания такие прорывы остаются в значительной мере непонятными и даже аполитичными.
Обозревая христианскую ойкумену, мы видим, что принадлежность к той или иной Церкви (религиозной общности) в последние сто лет перестает быть нераздельно связанной с территорией и этносом. В «глобальной деревне» все труднее говорить о какой-либо стране как об исключительно католической, протестантской либо православной. Волны эмиграции сделали католическую церковь крупнейшей религиозной организацией протестантских США, православное присутствие становится все более заметным в Западной Европе, а католицизм утрачивает свою монополию в Латинской Америке под натиском протестантизма, менее чем за 20 лет увеличившего свои ряды на континенте с 21 млн. до 60 млн).
Феномен «национальной Церкви», совсем недавно считавшийся незыблемым, воспринимается теперь все чаще в историко-культурном контексте. Хотя этот принцип остается конституционным во многих балканских, скандинавских и латиноамериканских странах, связь христианина с вероисповеданием его родителей перестала быть фатальной. Именно ситуации превращения номинального протестанта в пылкого католика или рожденного в еврейской семье — в глубоко последовательного православного и т.п. дали христианству ХХ века целую плеяду блестящих проповедников и миссионеров, подвижников и мучеников за веру. В самом широком смысле происходит постепенное — разумеется, не линейное и не повсеместное — движение от Церкви национальной к Церкви свободного выбора, в которой не рождаются, но к которой присоединяются вследствие осознанного решения.
Мы также видим, что христианство утратило свою европейскую эксклюзивность; его облик приобретает все более очевидные африканские, азиатские и, конечно, латиноамериканские очертания. В 1900 г. 63% католиков были европейцами; сегодня в Старом Свете живет лишь 22% мировой католической общины. Население целого ряда стран Центральной и Южной Африки — тотально политеистическое в начале века — сейчас исповедует христианство или принадлежит к так называемым «новым африканским церквам» — невероятным для европейского восприятия синкретическим образованиям, причудливо вплетающим элементы христианства в традиционные племенные верования. Самые скромные подсчеты свидетельствуют о десятках миллионов христиан в Китае, растет заинтересованность христианством среди наиболее мобильных и нацеленных на успех слоев в странах Юго-Восточной Азии.
Между тем «христианские бастионы» в Европе конца века не выглядят неприступными. Удельный вес христиан во Франции, Великобритании, странах Бенилюкса падает не только из-за миграции в этот благополучный уголок планеты мусульман, сикхов и индусов, но и вследствие заметного обращения европейцев к религиям Нового Века и восточным духовным системам. «Деевропеизация» христианства — процесс не только географический, но и, возможно, даже в большей степени, социокультурный. Африканцы, азиаты и латиноамериканцы не хотят «колониального христианства» и исключительно «белолицего Евангелия». Они уверены, что определенные культурные особенности, второстепенные и непринципиальные, европейцы объявили единственно возможными и неприкасаемыми. И если черный мужчина поверил в Иисуса, то почему — спрашивают африканские епископы — он должен выставить за дверь свою третью или четвертую жену?
Безусловно, об изменениях в христианстве «вообще» можно говорить лишь до определенной черты — дальше они затрагивают каждую из христианских семей в разной степени.
ПРАВОСЛАВИЕ
Столетие стало для него не только эпохой «коммунистического пленения», но и попыткой разорвать удушливую «симфонию» с государством. Временем изнурительных юрисдикционных войн, но и спокойного течения незамутненной конъюнктурой «мира сего» богословской мысли. Годами «соблазнов и срывов», но и образцами высокого подвижничества и мученичества. К началу столетия в недрах православия вызрела решимость к ответственной и скрупулезной ревизии собственного наследия к отделению в нем «одного и того самого навеки» от случайного и несущественного. Возможно, именно в начале века православие ближе, чем когда-либо за последние столетия, подошло к адекватной собственной природе внешней манифестации. Во всяком случае материалы Предсоборного присутствия и собственного Всероссийского поместного Собора 1917—1918гг. свидетельствуют, что в начале века православные были готовы к всестороннему и творческому обсуждению таких проблем, которые в его конце они часто даже не решаются затронуть. Столетие во многом оставило православие в состоянии «недоразрешенности», оно сполна испытало его тоталитаризмом и требованиями сакрализации антихристианских режимов. Оно натравливало православных друг на друга, так что для поверхностного наблюдателя последние сто лет православной истории выглядят нескончаемым перечнем взаимных претензий и битв за «канонические территории». В течение века мы видели беспрестанные конфликты вокруг проблемы автокефалии для Болгарской, Албанской, Грузинской, Польской, Чехословацкой, Американской, Украинской православных церквей. Столкновения приводят не только к демаршам (Московский патриархат предпринимал их в ХХ столетии по отношению к Константинопольскому патриархату около 20 раз), но и к разрыву молитвенного общения.
Вплавленные в бытие своих народов православные Церкви воспроизводили их взлеты и падения. Но, обращаясь к истории православия ХХ века, помня об утраченных шансах обрести динамику, созвучную его миссии и времени, не станем забывать и о том, что эта история писана кровью десятков тысяч священников и епископов. Но эта же история, по мнению некоторых богословов (Ф.Лилиенфельд), способна дать ответ на вопрос о том, как жить христианину в тотально враждебном окружении. Ведь нигде у апостолов и евангелистов не написано, что Церковь будет существовать в христианизированном обществе, и нигде Священное Писание не обещает христианину безоблачное существование в миру.
Еще одним даром православия христианскому миру, даром, выросшим из трагедии, стало изгнание на Запад православных философов и богословов (Г.Флоровский, Г.Федотов, В.Лосский, В.Зеньковский, С.Булгаков, Н.Бердяев), внесших выдающийся вклад в богословие ХХ ст. В том же ряду имя священника П.Флоренского — теолога, философа, математика, изобретателя, языковеда, погибшего в ГУЛАГе.
Ну и, конечно, православие ХХ века — это еще и сохранение молитвенного отношения к природе, осознание границ экономического развития, обнаружение «внемирности» церкви и эсхатологической внепространственности народа Божьего. Словом, то, что вдобавок к немыслимой красоте византийской литургии сделало православие популярным вне его исторических ареалов именно в ХХ веке.
КАТОЛИЦИЗМ
Римская церковь встретила столетие в осознании утраты рабочего класса «как наибольшего скандала ХІХ века» (папа Пий Х), в решимости напомнить миру о социальном содержании Евангелия (папа Лев ХШ), в борьбе модернистов с интегристами и в ожидании перемен. Дух католицизма постепенно перестает ассоциироваться с окаменевшей архаикой и несвободой и после первой мировой войны становится привлекательным для интеллектуалов, уставших от бессодержательного нигилизма. Мысль Ж.Маритена, Тейяра де Шардена, Р.Гвардини, сопротивление нацизму, ощущение «полноты времени» — все это готовит почву, на которой «расцветает весенний цветок» (по словам папы Иоанна ХХІІІ) ІІ Ватиканского Собора 1962—1965гг.
Вызванные им перемены для многих оказались немыслимыми. Церковь сорвало с мертвого якоря, она пустилась в небезопасное, но необходимое плавание, чтобы заявить о себе миру. Она больше не защищается от него запретами, но стремится к диалогу с ним. Изменяется отношение к другим христианам, к приверженцам других религий, изменяются литургия и богослужебный язык, взгляд на мирян и монашествующих, на политическую и социальную активность, даже на одежду священников.
Выбор, осуществленный ІІ Ватиканским Собором, больше не позволяет римо-католической церкви сохранять нейтралитет относительно любой сколько-нибудь значимой проблемы современности. Права человека и контрацептивы, положение женщины и долг бедных государств богатым, региональные войны и клонирование, потребительство и посткоммунизм, демография и культура — словом, очертить круг, внутри которого присутствие католической церкви ощущается все сильнее, практически невозможно.
В конце столетия она к тому же демонстрирует достойную уважения смелость, указывая на ошибки и грехи своих сыновей и дочерей всех времен и народов (инквизиция, преследования ученых, антииудаизм, Холокост, недостаточная солидарность с жертвами коммунистических диктатур и др.).
ПРОТЕСТАНТИЗМ
Центр его идентичности в столетии смещался из среды «высоких» протестантов — лютеран, епископалов, пресвитериан и кальвинистов — в бескрайность евангельских, пятидесятнических и харизматических движений. Разнообразие протестантских сообществ поражает: в современном мире не менее 25 тысяч движений могут быть определены как протестантские, и эта цифра возрастает еженедельно! Конечно, протестантизм ХХ века — это и теология К.Барта, Р.Бультмана, П.Тиллиха, Р.Нибура и Мартина Лютера Кинга. Но в целом он все меньше напоминает «профессорскую религию (по определению С.Булгакова) и все больше связан со своими радикальными формами.
Первый день нового столетия считается датой рождения пятидесятничества, а ныне только к его классическим течениям принадлежит более 11 тысяч деноминаций. Протестантизм становится самым пестрым, противоречивым, но и самым динамичным христианским анклавом, не имеющим четко очерченных границ. Так, за пределы протестантизма выплеснулась мощнейшая харизматическая волна — первоначально пятидесятническая, охватившая впоследствии «высокие» протестантские церкви. В 1960 г. настоятель Епископальной церкви св.Марка в Калифорнии Д.Беннет внезапно заговорил на богослужении «на иных языках». В последующее десятилетие «дары харизмы» распространились на 150 крупнейших протестантских сообществ, и в 1990 г. это движение охватило около 55 млн. верующих. В 1967 г. из студенческой среды в Питтсбурге (Пенсильвания, США) вышло католическое харизматическое движение, затронувшее за четверть века свыше 70 млн. католиков в 120 странах (в том числе, кстати, и в Украине). И наконец, в 1981 г. из Теологической семинарии Фуллера в тех же США вышла «третья духовная волна», «накрывшая» 33 млн. евангелистов.
Почему именно протестанты с их непреодолимым стремлением к исследованию Священного Писания, суровостью и ученостью, рациональностью и деловитостью дали христианству столь мощный импульс экзальтации? Очевидно, со времен Реформации протестантизм стремился отыскать то, что он отбросил тогда вместе с историческими напластованиями, а именно: живой опыт непосредственного общения с личным Богом.
БУДУЩЕЕ
Как станет развиваться христианство в ХХІ веке? Прогнозы, базировавшиеся на пролонгации в будущее восходящих тенденций и пренебрежении нисходящими, уже неоднократно обнаруживали свою несостоятельность. Серьезные социологи религии сегодня осторожны в прогнозах.
Можно, однако, предположить, что христианство грядущего столетия станет еще более плюралистичным и старое в нем так или иначе — мирно или конфликтно — будет сосуществовать со старым. Новые религиозные движения обратятся к старым религиозным практикам, интеллектуальное христианство» не сможет одолеть «христианства народного» с его многолюдными паломничествами, обновляющимися иконами и исцелениями — ведь внуки очень часто вспоминают о том, что отцы стремились забыть.
Наверное, христианство продолжит борьбу с исламом за истончившихся до 1,9% населения земного шара приверженцев племенных религий. Но результатом этих сражений вполне способен стать расцвет новых движений, где почитание Иисуса или Магомета будет соседствовать с обожествлением природы, культом матери-земли, священных животных и родовых фетишей.
Очевидно, Церковь ХХІ века станет гораздо более «мирянской». Ее лицо будет определять община творческих мирян, объединенных общностью веры религиозных и культурных интересов. Четкий водораздел между тремя уровнями Церкви — мирянами, священниками и епископатом — станет размываться. Социальная активность Церкви не ослабнет, возможно, даже достигнет новых горизонтов, но не перейдет их. Церковь не превратится в социальную службу: «вертикальный» вектор ее служения, направленный к Небу, не уступит вектору «горизонтальному», связующему ее с человечеством. Потребность в «молитвенной вертикали» не может исчезнуть, скорее она окажется даже более насущной для человека, осознающего опасность научно-технического прогресса, лишенного духовного измерения.
Новые для христианства движения ХХ века, пугающие нас бескомпромиссностью и бросающие вызов обществу, подвергнутся институализации. Харизму лидеров сменит рутина, и уже внуки пылких неофитов станут обычными, чуть скучающими прихожанами (от слова «приходить»). Альтернативы этому процессу — полная маргинализация или смерть течения. Впрочем, на смену «новым» обязательно придут «новые новые» — это закон развития религиозной картины мира.
Но в то время, когда новые религиозные образования наверняка станут подвергаться институализации, православие и католицизм способны оказаться перед лицом обратных процессов. Они будут вынуждены стать менее бюрократичными и формализованными, возможно, даже станут практиковать менее стереотипные богослужения. Человек после всех «после-», вписанный в большое количество структур, исполняющий массу социальных ролей, испытывает «страх перед институализацией» (Д.Мартин) и нуждается в «самоопределении души», основанном на свободном и, может быть, даже нерациональном выборе. Церковь должна будет выявлять себя все больше в сфере духовных ценностей и символов, а не в близости или отдаленности от земных благ и власти. Она станет более чувствительной к социальным изменениям, хотя и сохранит дистанцию и критицизм в отношении общества. «Теология страха» остается позади, на смену Богу Карающему, надеемся, идет Бог Любящий.