Из всех украинских писателей, уничтоженных большевистским режимом в порядке широкомасштабной карательной аферы под знаком «убийство Сергея Мироновича Кирова», фигура Григория Михайловича Косынки едва ли не самая трагическая. Это потому, что в его лице мы имели человека феноменального, талант на уровне гения, человека, безумно влюбленного в жизнь, расстрел которого в тридцатипятилетнем возрасте выглядел чем-то невероятным, изуверским.
Григорий Михайлович Косынка (настоящая фамилия - Стрелец) родился 29 ноября 1899 года в селе Щербанивка Обуховского уезда на Киевщине неподалеку от поселка Триполье, о котором теперь знает вся планета, поскольку в результате археологических раскопок оно стало эпонимом древнейшей европейской цивилизации, известной на весь мир под названием Трипольская культура. В семье он был первым ребенком, но за ним горохом посыпались младшие братики и сестрички. Однако у отца-матери была лишь одна восьмушка от десятины земли, потому прокормить большую семью с этого клочка было невозможно.
Предприимчивый Михайло Стрелец отважился на переезд со всем своим выводком на Дальний Восток, но его жена Наталка, женщина поэтической натуры, не видела никакого будущего для своих детей на чужбине, кроме денационализации и морального одичания наедине с глухой тайгой и китайцами и хунхузами, язык которых ни выучить, ни понять. Впоследствии мать натолкнула Григория на его литературный псевдоним от косицы - ярко-красного полевого цветка.
В очень юном возрасте - около десяти лет - началась трудовая биография будущего прозаика: он освоил «профессию» пропольщицы на буряках и считал для себя большой победой, когда ему разрешили гнать аж два рядка на буряковой плантации на равных с профессиональными пропольщицами. Об этом свидетельствует его прозаический эскиз «На буряках», напечатанный в 1919 году, которым и начинается его творческая биография, хотя некоторые этюды он написал несколькими годами ранее.
С 1913 года начинается самостоятельная жизнь писателя. Его устраивают писарем в трипольской волостной конторе с окладом сначала три, а в итоге - пять рублей. Но этих денег не хватало даже на жилье и питание. Едва минул год, как Григорий с отцом подался в Киев на заработки. Михайло разгружал дрова на днепровском причале, а Григорий чистил господам башмаки.
Один интеллигентный юноша-киевлянин посоветовал Григорию Стрельцу записаться на вечерние гимназические курсы. Способный ученик сумел пройти курс до самого восьмого класса. Тогда же он из «хохла» стал национально сознательным украинцем, и помогла в этом не только киевская среда интеллигентов, а и украинская литература, которой, прочитав повесть Г.Квитки-Основьяненко «Маруся», юноша стал интересоваться со всей свойственной ему серьезностью.
В 1920 году Григорий поступил в Киевский институт народного образования, но закончил только три курса, так как не было средств на учебу.
Судьба отмерила для его творческого труда лишь 15 лет жизни, и был этот труд неусыпным. Какой-нибудь Александр Дюма написал бы за это время 15 толстенных томов, и их читали бы десятки миллионов любителей острых ощущений во многих странах мира. Литературное наследие Григория Косынки составляет лишь одну тридцатую часть названной тут литературной массы, но он не ленился, а попросту горел и сжигал себя в процессе литературного труда.
Литература у него - это искусство великой правды, постепенное, но неуклонное приближение к предмету искусства, подобно тому, как это бывает у рекордсмена-штангиста, когда последние килограмм-два даются ему путем длительных титанических усилий. В этом отношении у него был только один предшественник, заодно - учитель и друг. Это был Василь Стефаник, который сам обратился к нему из далекого Русова. В середине 20-х годов, когда советская власть еще гордилась своей украинизацией в Украине, произведения В.Стефаника массово печатались в Харькове и в Киеве. Сам Василь Стефаник бывал гостем обеих столиц и по собственной инициативе завязал личное знакомство с Григорием Косынкой, а симпатичная жена начинающего прозаика Тамара Мороз-Стрелец вместе со своей однокурсницей по художественному институту и подругой семьи Еленой Контребинской использовали взаимоотношения двух писателей для первоапрельской шутки: мол, приехал в Киев В.Стефаник и обещался зайти в гости. Григорий долго ждал желанного гостя, но выпить бутылку и съесть деликатесные закуски удалось к превеликому разочарованию Григория только втроем.
В связи со сказанным как раз возникла необходимость выяснить вопрос, кем же был Григорий Косынка по своей внутренней политической сути. Доблестные чекисты, а за ними такие критики, как А.Полторацкий так и называли его, сына беднейшего в селе бедняка - кулацким писателем и украинским буржуазным националистом. Сам же Г.Косынка со своим «национализмом» особенно не высовывался, поскольку это еще и до массовых расстрелов по идеологическим обвинениям было достаточно опасным. Но главное в том, что Г.Косынка из творческого принципа на первое место ставил человека, ситуацию межчеловеческих взаимоотношений, а не политическую идею или симпатию. Правда художественная и человеческая была для него превыше всего, как у М.Шолохова, когда речь идет о его романе «Тихий Дон». Но ведь и в «Тихом Доне» все не так просто. Лет около двадцати назад была распространена версия, что М. Шолохов воспользовался рукописью расстрелянного чекистами казацкого офицера.
Проблема «Шолохов и Косынка» остро стояла перед самим Григорием Михайловичем. Поскольку их репутации создавались по принципу польской пословицы «Цо вольно воєводзе, то не тобє, смродзє», то есть, что было позволено Шолохову, то Косынке зась. Эта коллизия блестяще задокументирована в воспоминании о Косынке литературоведа Евгения Прохоровича Кирилюка: «На людях Косынка все время шутил, но когда мы оставались вдвоем, он становился серьезным. Как-то я напомнил его мысль относительно критиков во времена нашего первого знакомства. Косынка сказал: «Я теперь сказал бы хуже: критики - это не только опасные, страшные люди!» Он переживал те серьезные и не всегда обоснованные упреки, которые ему делали. Говорил приблизительно так: «Вот из меня хотят сделать «кулацкого» писателя. А знают ли мои критики, что я происхожу из бедняцкой семьи, что в детстве я батрачил в помещичьей экономии, а позже на сахароварне, что никакой гимназии или университета я не кончал, был солдатом на войне. И почему это Шолохову можно так писать, а мне - нет?» Я говорил, что и Шолохову не раз доставалось от критики, а он все же идет своим путем.
В общем, припоминаю, Косынка был очень высокого мнения о Шолохове. Хотя в украинской прозе он шел своей дорогой, но среди всех современных русских писателей Шолохов был Косынке самым близким по характеру творчества.
И все же, сопоставляя факты, углубляясь в святая святых сущности Косынки, мы приходим к выводу, что он был настоящим украинским патриотом, подобно его не слишком рекламированному духовному учителю Василю Стефанику, который из певца крестьянской горькой судьбы до мировой войны стал украинским незалежником во время и после войны, и то именно в своем литературном творчестве, где политические лозунги полностью растворялись в конкретных проявлениях человеческой психики. То же самое было и у Г.Косынки, только у него не было стефаниковского первого периода, поскольку он вступил в жизнь и литературу на поколение позднее и полностью сформировался под влиянием войны и национальной революции в то время, как В.Стефаник только переориентировался вместе со своими героями, то есть созрел, как принято говорить в таких случаях. Общим же у них оказалось одно - человек во всей полноте его жизненных проявлений, а не политическая идея, кое-как пристроенная или привязанная к наспех очерченной человеческой личности.
Сочиняя свои новеллы, Г.Косынка не из политических, а из художественных соображений не ставил себя ни в какие цензурные условия и не допускал шаржа в отношении реплик с одной или другой стороны. Правда жизни, правда конкретной жизненной ситуации - а это и наивысшая правда и сила искусства - были для него незыблемы. Он рисковал как человек, но и побеждал как художник.
Своим творческим принципам Г.Косынка был предан безгранично. За словом он просто охотился. И только из драгоценнейшего языкового запаса сплетал художественные полотна своих новелл и коротких повестей. Каждое из своих произведений знал наизусть и, выступая перед публикой (а ему это нравилось), читал и декламировал. Публика слушала его затаив дыхание даже тогда, когда декламация какого-то большого из его произведений длилась час и более. Искусство живого слова у Г.Косынки было настолько высокое, что он, с удовольствием предлагая свои новеллы для чтения по радио, со временем сам стал радиодиктором и его радиотрансляции были настолько популярными и притягательными, что люди собирались под уличными громкоговорителями и выслушивали их до конца.
Возвращаясь к смысловой нагрузке основного корпуса прозы Г.Косынки, должно считать неслучайным тот факт, что для писателя врагом номер один были деникинцы по двойным соображениям: защитники старого царского режима были против социальных преобразований в украинском селе, например раздела панских имений, и усиления национального сознания и украинизации Украины. Например, в новелле «Перед світом» группа озверевших бандитов из так называемой «освободительной армии» врывается в хату, где квартировал учитель Дмитро Пилипович Юрчак. Они расстреливают учителя в упор за то, что он украинизировал сельскую школу. Деникинцы обвиняют его за это в большевизме. Украинизация скорей всего была следствием петлюровских, а не большевистских веяний, но и того, то есть выступления за украинскую школу, Г.Косынке было уже предостаточно, как на те времена - начала двадцатых.
Однако украинцам во времена гражданской войны 1917-20 годов приходилось выступать не только в роли жертв, как учитель Дмитро Юрчак, но и как агентов истории, то есть организованной силы, которая борется. Об этом новелла Г.Косынки «На золотих богів». Золотые боги - те же деникинцы. Но украинцы в этой военной борьбе уже не жертвы, а грозные защитники своей отчизны. Потому Г.Косынка героизирует их, обращаясь к реминисценциям из «Слова о полку Игоревом», стилизуя свою новеллу под героический пафос бессмертной поэмы XII ст.
Со «Словом о полку Игоревом» Г.Косынку связывает стремление воспроизвести героику и патетику битв, склонность к известным древнерусскому художнику средствам поэтической лаконичности. Само собой понятно, что такое родство могло быть естественным только потому, что Г.Косынка - необычная творческая индивидуальность, исполненная эмоционального напряжения, свежести и непосредственности поэтической натуры. Можно признать за Г.Косынкой определенную наивность, над которой иногда насмехались фейлетонисты и которая, наверное, прошла бы с опытом, однако в искренности и силе его поэтического голоса сомневаться не приходится.
Самой родственной «Слову» у Г.Косынки оказалась новелла «На золотих богів». Она перекликается с батальными картинами древнерусской поэмы, с описаниями в ней воинской доблести, которые исполнены большого эпического звучания. Вот в каком возвышенном, героическом ореоле предстает в новелле пулеметчик Сенько: «Чуб, як грива на вороному коні, розчісується на льоту вітром, в очах гартується залізо з кров'ю і смага з піни на губах припала пилом, чорніє... Летить сонячною курявою Сенько-кулеметник і - строчить умілою рукою по ворожих лавах». Перед нами действительно эпический богатырь, храбрый витязь. Образ «в очах гартується залізо з кров'ю» напоминает нам метафору «Слова» «ваю храбрая сердца в жестоцемъ харалузъ скована, а в буести закалена». Даже лексема «смага», хотя и имеет тут другой смысл, своим архаичным звучанием заставляет вспомнить тех прадавних наездников, которые «поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи в пламянъ розъ».
Лаконичными образами-намеками Г.Косынка создает впечатление идентичности военной ситуации. «Червона селянська воля» защищается от золотых богов - золотопогонников-деникинцев, подобно тому, как оборонялись когда-то простые русичи от половецкого нашествия. Аналогично автору «Слова» к описанию батальной картины Г.Косынка привлекает атмосферно-астрономические явления, играющие в ней активную роль. У него «сонце здивовано стало: похитнулись вороги!»
В «Слове» же солнце пророчит несчастье, нестерпимо жжет воинов в бою. В конце битвы в «Слове»
«оба багряная стлъпа погасоста
и с нима молодая мъсяца,
Олегъ и Святъславъ,
тьмою ся поволокоста
и въ моръ погрузиста».
Точно так же образ помрачневшего солнца предстает и у Косынки, когда на месте жарких боев крестьянской воли осталась черная руина, политая слезами и дождем...
«І тоді озолотило сонце похмурі хмари на заході і втопило червону багряницю, як той сум у ставу та й прослало над пожарищем...»
Стилистические поиски новеллы «На золотих богів» Г.Косинка продолжил в новелле «Мати». В ней заслуживает особого внимания вот этот образец поэтической лаконичности: «Хрипів степ, ішла атака, а на землю, скошений кулями, упав крик першої лави більшовицьких полків». Метонимия, которую представляет собой вторая часть приведенной здесь фразы, достойна пера автора «Слова». Она напоминает его гениальное высказывание «кликомъ поля прегородиша», иначе говоря, «загородите полю ворота».
Таким образом, лучшие свои новеллы о гражданской войне Г.Косынка стремился писать на таком поэтическом подъеме, при таком «творческом жаре», в котором возникло бессмертное «Слово». С автором гениальной древнерусской поэмы его роднит стремление в своих произведениях подать экспрессивный и сжатый художественный синтез драматических событий истории своего времени.
Есть в небольшом по объему творческом наследии Г.Косынки произведения, которые должны бы занять место в школьных хрестоматиях по украинской литературе вместо некоторых рассказов Андрея Головко, как-то «Пилипко» и «Червона хустина», так как это дети-предатели, доносчики, похожие на развенчанного уже Павлика Морозова. Ведь в эпоху «строительства социализма» таких детей-доносчиков воспитывали специально, чтобы они продавали своих отцов. В ряде произведений Г.Косынка героизирует детей, которые становятся помощниками своим родителям.
Литературная критика высоко оценивает такие произведения, как «Політика», «Серце», «Гармонія». Вследствие антагонизма, который разожгли большевики на «классовой» основе, зажиточно-кулацкая часть многочисленного семейства на Свят-вечер убивает комнезамовца Мусия Швачку. Повесть «Гармонія» может послужить основой сверхдраматического фильма о глумлении деникинцев над двумя братьями, которые украли у богатого крестьянина стог проса, чтобы за вырученные от продажи зерна деньги купить младшему из них гармонию, к игре на которой он имеет исключительное призвание и талант.
Действие повести «Серце» происходит на польско-советской границе по речке Збруч. Галичанская девочка Минка из семьи бедняков пасет над Збручом каверзную свинью, которой вздумалось «нарушить границу» - перейти на польскую сторону, то есть на восточный берег мелководной речки. Минка бросается в воду, чтобы отвратить беду. Вдруг появляется всадница на коне, изысканная панна, которая наезжает конем на свинью. Конь распарывает копытами свинье брюхо. Таким же образом панна убивает и девочку. Сердце пограничника Трохименко, родом из Центральной Украины, не выдерживает, и он, нарушая устав, пускает с советской стороны в голову обнаглевшей шляхтянки метко прицеленную пулю.
Тридцатипятилетний Григорий Косынка был полон жизненной энергии, необычайного таланта, творческих замыслов и радостных надежд. Жил счастливой жизнью с женой, которая пережила его на много-много долгих лет. Но когда 4 ноября 1934 года его арестовали по обвинению в подготовке терактов над руководителями партии и советского правительства, он был ошеломлен до безумия. Это было таким дико несправедливым. 15 декабря он проходил по делу вместе с писателями А.Фальковским, О.Влизько, К.Буревием, Антоном и Иваном Крушельницкими.
В постановлении Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР от 15 декабря было записано: «Суд установил, что большинство обвиняемых прибыли в СССР через Польшу, а часть - через Румынию, имея задание учинять на территории УССР террористические акты. При задержании у большинства обвиняемых изъяты револьверы и ручные гранаты. Руководствуясь постановлением ЦИК Союза ССР от 1.XII.1934 г., выездная сессия Военной коллегии присудила... Григория Косынку-Стрельца... расстрелять».
Он был расстрелян в тот же день.