Видимо, этот юбилей будет прощальным с нашей победой в самой большой и кровавой войне с самым сильным и жестоким врагом. Конечно, история на этом не кончается, были и будут новые войны — локальные и не только, новые поколения познают ужасы крови и, может быть, почувствуют сладкий вкус победы. Но вряд ли еще кому-нибудь доведется пережить подобное в тех масштабах, в каких пережили это мы. В условиях, кстати, самых неблагоприятных ни для войны, ни для победы. Вместе со всем человечеством поднявшись против всемирного зла, мы не понимали тогда, что своей кровью укрепляем другое зло, с которым так объединились, что во многих случаях перестали его воспринимать. Мы считали, что освобождаем европейские народы от фашизма, не подумав, что несем им новое закабаление, если не более жестокое, то наверняка более долгое. Мы видели перед собой ближнюю цель; о дальней — на войне не задумывались. Тем более о такой неясной, как послевоенное устройство мира.
Конечно, мы любили Родину и не щадили жизни для ее свободы. Но Сталин — возможно, по собственному опыту — знал, что как в мирной жизни, так и на войне принуждение — куда более эффективное средство, чем пропагандируемый советский патриотизм. Самый жестокий и безумный приказ в его империи должен был исполняться безропотно, с рабской покорностью. Это касалось всех — от маршала до солдата, которые усвоили элементарную солдатскую истину на войне: немецкий пулеметчик может промахнуться, не попасть в цель; в случае же неисполнения приказа промаха не будет. На этом была построена вся детально разработанная система, которая сложилась из военного командования, политорганов, особых отделов, прокуратуры и трибунала, заградотрядов, штрафных рот и штурмовых батальонов — всех этих репрессивных структур периода войны, запрограммированных исключительно на тотальное давление.
Именно эта причина объясняет распространенный на войне парадокс, когда многие полки и дивизии месяцами бездумно атаковали одни и те же рубежи и высотки, укладывая возле них тысячи людей. Генералы не могли сделать и шагу, не согласовав его с маршалами, а те — с главнокомандующим; никто не имел смелости ни поправить, ни даже заметить самую серьезную ошибку, если она шла сверху.
Сейчас российская общественность, в том числе и генералитет, возмущается по поводу безумного уничтожения в Грозном сотен российских танков, забыв, что этот факт имеет исторический прецедент. На заключительном этапе войны в Берлин также были введены две танковые армии, которые там и сгорели, потеряв в уличных боях около 800 танков. Но танки можно подсчитать, что же касается людских жизней, их считать не было принято, и до сих пор никто не знает всего количества наших жертв в минувшей войне.
Спонтанная во многих отношениях борьба белорусов против немецких захватчиков была использована большевистским руководством в его интересах. Партизанское движение чуть ли не с самого начала приняло характер промосковского и до освобождения Белоруссии направлялось и контролировалось партийными органами и заброшенными из-за линии фронта карателями НКВД.
Белоруссия традиционно очутилась между огнем и полымем: с одной стороны — жестокость оккупационных властей, с другой — не меньшая безжалостность властей «лесных», партизанских, с обычным преследованием «всех, кто не с ними». Национальная воля белорусов к самоопределению, так же как и просто к выживанию, никем в расчет не принималась. Война с обеих сторон велась методами средневековья — без различия, кто перед ними: мирные жители, старики, дети.
Каждый теракт или акт саботажа стоил белорусам сотен и тысяч жизней заложников — ни в чем не повинных людей, которые не смогли взять в руки оружие или по тем или иным причинам хотели оставаться в стороне от ужасной бойни. Сотни белорусских деревень были уничтожены руками немцев только потому, что их уничтожение было спровоцировано партизанами. Национально-просветительное движение, которое в весьма ограниченном размере позволялось немецкими властями, полностью уничтожалось властями большевистскими, поскольку те рассматривали его не иначе, как колаборантское и вражеское. Законы беспощадной битвы заставляли многих делать слишком страшный выбор, становиться в тот или иной лагерь борьбы. Третьего лагеря не было, третьим могла быть только смерть.
В тяжелых боях на фронте, вспоминая безрадостные перипетии довоенной жизни, мы очень надеялись, что после этой кровавой войны все в стране будет иначе. Будет лучше, свободней и справедливей. Что Сталин наконец проникнется если не уважением (что также было бы нелишним), так хотя бы состраданием к измученному и победившему народу. Мы готовы были терпеливо сносить неизбежную послевоенную нищету, многолетний голод и разные ограничения. Да, казалось, мы все же имеем право ожидать, что наконец-то прекратятся прежние унижения, тирания и безумства по отношению к своим же братьям по классу — рабочим, крестьянам, остаткам интеллигенции.
Но нет, сразу же после победы Сталин возобновил свою любимую «борьбу». С кем? — это сакраментальный вопрос всей сталинской диктатуры. Не успела закончиться война, как вновь был обозначен «непримиримый враг» — недавние союзники. Те самые, что в тяжелом сорок первом стали рядом с бедолагой-державой, недавней союзницей Гитлера, не дали ей погибнуть под ударами того же гитлеризма. Теперь к заморским союзникам присоединили как «врагов» собственных граждан, вчерашних воинов-победителей. И если первых все же было не достать, то вторые находились в полной власти диктатора. Их и судили, и сажали, и ссылали. Одиночек, семьи и целые народы. Как и раньше.
Давно, однако, известно, что дважды нельзя войти в одну реку. На этот раз довоенного единодушия, «одобрения и поддержки» не получилось. Народ начал умнеть, в массовый шпионаж и вредительство не поверил. Как красноармейцы сдавались в плен, было известно всем. Миллионы людей, которые во время войны увидели мир, коим их стращали все довоенные годы, усмотрели там нечто иное, чем то, к чему их готовила советская пропаганда. Прежде всего — успехи частной собственности, классовую толерантность и национальное единство демократических стран, качества, которые были полностью уничтожены у нас.
Тем временем жизнь в нашей стране забредала во всё более глухой тупик. Скоро стало очевидно, что хваленая колхозная система обанкротилась, прокормить страну своим хлебом стало невозможно; города очутились под властью ненасытного ВПК, который вытягивал из экономики все ее соки. Ядерное безумие и космические гонки в конце концов привели мир на край катастрофы. Всенародную победу над немецким фашизмом нагло приватизировала партия большевиков, которая столь же нагло пользовалась ею в глобальных масштабах. Главными героями войны после победы стали «славные политорганы» — военные советы, комиссары, политруки и агитаторы различных рангов, без которых, оказывается, невозможна была и победа.
Обязанностью народа как в войну, так и после ее окончания было одно: исполнение «мудрых предначертаний» мудрейшей партии, что привело народ к гибельной прорве.
Так за что же мы воевали? Против кого — понятно, здесь, как принято говорить, нет вопросов. Но каждое против предполагает также и какое-то за. Вот это за и сделалось проклятой темой для печальных размышлений каждого, кто не утерял способности мыслить. Как и пятьдесят лет назад, правда о войне по-прежнему остается недоступной для большинства. В целом это понятно. Военно-пропагандистская ложь стала составной частью коммунистической идеологии. А именно на этой идеологии взращивалось сознание большинства наших уважаемых ветеранов войны, которые до сих пор так любят воспитывать молодое поколение «в духе патриотизма».
Вышло так, что те, кто долгие годы проповедовал «патриотические» идеи в массах, сами поверили в них, став по сути их прямой и добровольной жертвой. Еще недавно каждый, кто собственным умом пробовал добраться до правды о великой войне, был тут же «побиваем каменьями», которые кидали в него не только ученые — исполнители воли хозяев, но и свои же соратники, братья по окопам. Наша военная литература, служанка тоталитарной партии, практиковалась исключительно на героизме, оставляя без внимания все остальные аспекты большой и сложной войны. Ветераны стареют, и многие их недостатки имеют, безусловно, биологическую природу. Опять же большинство из них, как уже было сказано, — явный продукт коммунистического воспитания и его фальшивой идеологии. Кстати, весьма удобной для недалекого и ограниченного ума, благодаря чему она и овладела миллионами.
За полстолетия, естественно, ослабла их память, они легко забывают себя в том времени и охотно принимают романтизированный, «возвышенный» образ героев, до неприличия увешанных так называемыми правительственными наградами, почти сплошь послевоенного происхождения. Конечно, по-человечески это можно понять — кому не хочется выглядеть красиво! Но в цивилизованном обществе подобного принято как-то стесняться. Да не у нас.
Неимоверными усилиями победив величайшее зло эпохи, обеспечив в конце ХХ столетия демократическое развитие стран Европы, поколения ветеранов остались бесправными нищими, с мизерной пенсией и единственной привилегией — бесплатным проездом в городском транспорте. К юбилею победы, судя по всему, придется довольствоваться увеличенной дозой героической риторики да очередной юбилейной медалью. Но на то, чтобы более или менее пристойно устроить быт доживающих поколений, победителей Гитлера, у наших властей не хватает средств, да нет и большого желания. Они прежде всего заботятся о себе и личных приобретениях в строительстве «номенклатурного капитализма».
Почти через пятьдесят лет после нашей победы рухнула последняя в мире империя. Но отчего-то не особенно ощущается народная радость. Вполне естественная по случаю такого безусловно исторического события. Ну, если не радость, так хотя бы удовлетворение, — возможно, это событие все-таки того стоит. Вместо этого отовсюду слышится горестный стон.
Народы, нации, в том числе белорусская, воспитанные в духовной Бастилии и вдруг отпущенные на волю, оказались неприспособленными к свободному существованию, не могут строить жизнь по собственному разумению. Дефицит энергоносителей, конечно, важное дело, но, может, еще важнее — недостаток национальной воли, которая, деформировавшись в тоталитарной системе, приобрела отчетливый характер сервильности, духовного конформизма. Низкий уровень политического сознания делает простым и легким царствование посткоммунистической номенклатуры, которая по-прежнему руководит с помощью своих органов власти, крючкотворных, антинародных законов.
Одураченный большевистской пропагандой народ явно не в состоянии сориентироваться в элементарной сущности политических партий, своевременно увидеть среди них тех, что созданы спецслужбами в интересах соседней державы или для раскола собственного национально-демократического движения. Тем более, что все они наделены привлекательными программами, имеют современные названия и довольно ловко жонглируют популярными мячиками «прав человека». Наш электорат только сейчас начинает понимать, что в стране в качестве президента нужен национальный патриот, человек глубоко моральный. Всякий другой неминуемо заведет нацию в бездну.
Очутившись в условиях относительной самостоятельности и государственной суверенности, нация не выработала элементарных навыков этой суверенности — той высшей ценности цивилизованного существования, за которую многие народы столетиями ведут упорную борьбу, несут бессчетные жертвы. Наша национальная интеллигенция все никак не может избавиться от коммунистического синдрома и погрязла в упорной и бесплодной борьбе за родной язык. Объятая страхом реставрации большевизма, на большее она не отважится: национальная идея в ее универсальном понимании не стала для нее главным фактором нашего национального возрождения.
Столкнувшись с немалыми проблемами посттоталитарной жизни, многие из нашего руководства готовы попроситься назад, на привычное место в имперском стойле, где было так уютно и беззаботно. Но где они, то прежнее место и стойло? Может, его уже нет, прошлое исчезло в бурном потоке времени. Остается непростая альтернатива: либо карабкаться вперед за человечеством, либо стоять на месте и, смердя, гнить в самом центре Европы.