Младший сержант Асхат Зиганшин, рядовые Анатолий Крючковский, Филипп Поплавский, Иван Федотов... Те, кто постарше, конечно же, помнят эту легендарную четверку. В марте 1960 года сообщения о ней были на первых полосах газет всего мира. Журналисты не скупились на восклицательные знаки: действия этих парней в условиях, которые сегодня принято называть экстремальными, вызывали искренний восторг и удивление. Даже краткая - в десяток строк - информация о них на страницах советского энциклопедического словаря тех лет и та не лишена восторженных эпитетов: «...Во время вынужденного 49-дневного дрейфа 17 января - 7 марта 1960 г. в бушующем Тихом океане (от Курильских островов до места спасения американским кораблем - 16000 км) ...проявили исключительное мужество и героизм». О подробностях тех событий вспоминает их участник - киевлянин Анатолий КРЮЧКОВСКИЙ.
- Анатолий Федорович, не так давно - 27 января - вы отпраздновали свое 60-летие. Рядовым такое событие не назовешь, и все же берусь предлоложить, что день рождения, отмеченный вами во время дрейфа, так и остается самым памятным...
- Да, так оно и есть. Тогда, в 60-м, это были десятые сутки нашего плавания. Обстановка в те дни была довольно напряженной, и я даже как-то позабыл, что мне «стукнуло» двадцать один. Но спасибо ребятам - вспомнили, поздравили. В то время у нас еще был небольшой запас еды, и командир баржи младший сержант Асхат Зиганшин принял решение сварить в честь праздника не по одной, а по две картофелины. Ребята сделали мне роскошный в тех условиях подарок - налили двойную порцию воды. Но я от нее отказался. «Именинный пирог, - говорю, - едят вместе с гостями» и настоял, чтобы воду разделили поровну. С продуктами у нас тогда было еще более-менее, а вот с пресной водой - беда. Бачок с нею - он стоял рядом с рубкой - смыло с палубы в первые же минуты шторма. Еще день-два обходились тем, что осталось на дне чайника, а потом - пить-то хочется - стали искать выход из такого положения. В конце концов начали «добывать» воду из системы охлаждения дизелей. Можете себе представить, что это была за жидкость - рыжая от ржавчины, с металлическим привкусом. Но выбирать не приходилось - и ей были рады, дорожили каждой каплей. Уже позже, когда течение Курасиво вынесло баржу в более южные широты, нас выручали дожди: стелили на палубе простыни и потом отжимали из них воду. К моменту встречи с американцами у нас даже был ее запас: три стакана. Но тогда мы уже были настолько истощены и измучены, что пить не очень и хотелось. А вот есть... Еще в первые дни дрейфа Иван Федотов вспомнил об одном французском враче - Алене Бомбаре. Тот на резиновой лодке, без продуктов питания и воды пересек Атлантический океан - доказал, что человек может выжить и в таких суровых условиях. В тех местах, где плыл француз, так часто встречались летающие рыбы, что порою они падали к нему в лодку. Вот и мы мечтали о таком: «А вдруг!». Когда удавалось уснуть, а это скорее было какое-то забытье, а не сон - пустой желудок, баржу все время болтает, холод такой, что одежда примерзает к железу, - мне снилось одно и то же: будто мы вышли в теплые воды, через наше суденышко одна за другой перелетают стаи рыб и вся палуба засыпана ими. Первые дни я просыпался и выглядывал из кубрика: может, и правда? Но увы, чуда не было... Думаю, что если бы нам даже и встретились такие рыбы, то они вряд ли смогли бы перелететь через борта баржи...
- Но ловить рыбу вы пробовали?
- Пробовали и не раз. Это уже когда океан несколько поутих. К тому времени наши запасы продуктов стали подходить к концу. 23 февраля отпраздновали День Советской Армии и тогда доели последнее. К началу дрейфа на барже было две банки тушенки, около килограмма крупы и гороха, пачка чая, немного кофе. Возле дизелей - в тепле - хранилось два ведра картошки, но когда начался шторм, она рассыпалась по трюму и попала в лужу солярки. В первый раз сварили ее, попробовали - есть никто не решился. Позже пошла и она, и очистки, которые вначале собирались было выбросить. Ну а когда продукты стали подходить к концу - занялись рыбалкой. Иван вырос на Амуре, в этом плане был самым опытным из нас - он и затеял это дело. Леску сплели из нитей капронового каната, крючок выточили из гвоздя. Но из нашей затеи ничего не вышло: насадить-то на крючок было нечего, а на блесну - мы ее сделали из консервных банок - рыба не позарилась. Да и была ли она вообще возле баржи? Океан продолжал штормить, и что-то рассмотреть в воде было невозможно. Уже перед самой встречей с американцами возле баржи стали появляться акулы, но к тому времени у нас уже не было сил заниматься ими. Самыми тяжелыми для нас стали две последние недели. Все наши разговоры и мысли сводились тогда к одному: как заглушить голод. Чтобы хоть чем-то наполнить желудок, сварили и съели ремешок от часов, поясной ремень. Самыми «калорийными» оказались полоски бараньей кожи, которыми были оклеены меха нашей гармошки, - к тому времени она совсем расклеилась от сырости. Сгрызли веник - на Курилах их делали из побегов бамбука. Дошла очередь и до кусочков мыла, зубного порошка. Словом, перебирать не приходилось.
- А сапоги? Я читал, что и обувь свою вы тоже съели...
- Запоминающаяся деталь. Не было случая, чтобы меня о ней не спросили. Да, пошли в дело и сапоги. Асхат - а он парень находчивый, мастеровой - вспомнил рассказ своей учительницы о затерявшихся в море рыбаках. Те тоже голодали и сварили обед из сапог. Решили попробовать и мы. (Нам еще повезло, что было на чем готовить - в кубрике стояла небольшая печь-«буржуйка».) Но у рыбаков сапоги, по-видимому, были яловые, а у нас солдатская «кирза». Какая это кожа? Одно название. Голенища у них из брезента, так что в дело пошли только их нижние части - так называемые головки. Варили их варили - все равно жесткие. Попробовали жарить - кожа стала чуть мягче. Первым «снял пробу» Асхат. Выждали до следующего утра - вроде без последствий. Тогда получили свои порции и остальные. Чтобы их можно было проглотить - мазали кожу солидолом (на барже нашлась небольшая баночка этой смазки) и ели. Вот такие «бутерброды».
- Вы говорите «варили, жарили». Чем же вы топили свою «буржуйку»?
- Это тоже было одной из наших постоянных проблем. Основной запас дров унесло с палубы в первые же минуты урагана. Вначале обходились теми дровами, что были в кубрике. Но это ведь зима, океан - скоро они закончились. Сожгли два деревянных топчана, спасательный круг, ветошь. Но и этого хватило ненадолго. Прикинули: в баке с горючим должна бы остаться солярка. Но как до нее добраться, ведь трюм на треть залит морской водой? Несколько дней откачивали ее ручной помпой, намучились (она все время ломалась), а оказалось напрасно - в бак тоже просочилась вода. Но выход все же нашли: стали топить печь автомобильными шинами, которые висели по бортам баржи в качестве причальных кранцев. Коптили они, конечно, изрядно, но тут уж, как говорится, «не до жиру...». Шин было четыре, одной хватало где-то на неделю. Кухонным ножом отрезали от них куски - и в печь. Их же планировали зажечь на палубе, если бы увидели какое-нибудь судно или самолет. Но проходили дни, недели, а помощи все нет и нет. Но мы не теряли надежды, верили, что о нас не забыли, ищут. Как выяснилось позже, так оно и было.
- Почему же не удавалось вас разыскать?
- Мешал шторм. Он еще долго не утихал. За весь наш дрейф только четыре дня были относительно спокойными. Когда океан немного утих, на наш розыск и самолеты вылетали, и корабли выходили, но уж слишком быстро и далеко нас унесло. Поиск шел и во время шторма: на осмотр побережья было отправлено несколько поисковых групп. Одна из них нашла на берегу спасательный круг и ящик для дров с нашей баржи - на них был написан ее номер. Думаю, вам понятно на какие мысли натолкнули эти находки командование. Тем более что время идет, а о нас никаких известий. В часть стали приходить письма от родных: «В чем дело, почему сын не пишет?» В конце концов нашим семьям были отправлены извещения о том, что мы пропали без вести. Моя мать получила его за день или два до того, как радио и газеты стали сообщать о нашем спасении...
- Я почему спросил о поисках. Пересмотрел центральные газеты за январь-март 1960 года, но информации о том, что на Курилах пропала баржа с людьми, нигде не нашел...
- Официальных сообщений на этот счет не было. В те годы в Советском Союзе чего только не случалось: и корабли тонули, и подводные лодки из боевых походов не возвращались, но разве в газетах об этом писали? А уж о нашей барже и говорить нечего: крошечное суденышко - всего девяносто тонн водоизмещение, -четыре солдата на нем...
- А почему солдата, а не матроса?
- Наша баржа обслуживала военный гарнизон острова Итуруп - он самый крупный в Курильской гряде. А так как числились мы в штате сухопутной части, то и звания, и форма у нас были сухопутные. Остров имел довольно удобную гавань - она выходила прямо в Тихий океан, но все ее дно было в камнях и поэтому большие суда близко к берегу подходить не могли. Выручали две плоскодонные баржи: наша «Т-36» и «Т-97». Тогда, 17 января 1960 года, они обе стояли на рейде, у так называемой бочки, метрах в 150-200 от берега. Обычно мы заблаговременно получали штормовое предупреждение и баржи успевали вытащить на берег, а в тот день ураган стал для нас полной неожиданностью. Волны были такой силы, что оборвало тросы, которыми баржи были соединены между собой и банкой, - нас стало уносить из бухты. «Т-97» мы сразу потеряли из виду (уже потом узнали, что их выбросило на берег). Работой двигателей - на барже было два дизеля по 300 лошадиных сил - удавалось оставаться в бухте, хотя в какой стороне берег - мы лишь догадывались. Из навигационного оборудования у нас был только компас, но и он оказался неисправен, а волны - они были высоченными - закрывали все вокруг. Так мы продержались несколько часов. Горючего на барже было немного, приходилось его экономить, и когда оно стало подходить к концу, Асхат принял единственно правильное, на мой взгляд, решение - выброситься на берег. Врубили дизеля на полную мощность, но куда там: огромные волны, отжимной (со стороны суши) ветер - к берегу не подойти. Ну а когда двигатели остановились - баржу, как щепку, понесло в океан. Паники среди нас не было - мы верили, что когда шторм закончится - нас отыщут. Но море бушевало еще долго, и все это время на горизонте ни кораблей, ни самолетов. Наша радиостанция вышла из строя - сели батареи, - так что подать сигнал бедствия мы не могли. Но отчаяния не было: «Все обойдется!». Это сейчас понимаешь, как все могло обернуться, а тогда... По очереди несли вахту, вели записи в бортовом журнале, старались соблюдать распорядок дня. Пищу экономили: вначале ели один раз в день, потом раз в три...
- Почему же на барже не было неприкосновенного запаса продуктов? Он ведь предусмотрен даже на танках и БМП, а уж на судне должен быть и подавно...
- Оно-то так. Десятисуточный резерв продуктов был действительно положен, но за несколько дней до того шторма мы стали на плановый ремонт: баржу подняли на берег, «НЗ» сдали на склад. Наш радист - он накануне во время швартовки повредил ногу - лег в госпиталь, а так бы дрейфовали впятером. И тут вдруг команда из штаба: «Подготовить «Т-36» к работе: завтра прибывает рефрижератор с мясом». Вечером баржу спустили на воду, а на следующее утро шторм. Позже одного из офицеров наказали за то, что мы оказались без «НЗ» и запасов горючего. Но на мой взгляд, винить его не в чем - кто же тогда мог предположить, что все так обернется? Вообще в нашей истории много случайного. И незапланированный спуск на воду, и то, что наша, не рассчитанная на океанское плавание, баржа выдержала удары шторма, и неожиданная встреча с американцами... На 45-е сутки плавания мы ведь видели вдали корабль, пытались привлечь его внимание - зажгли костер из шин, - но он прошел мимо, хотя должен был нас заметить. В следующие дни такая история повторилась еще дважды. Скрывать не буду - временами меня охватывало отчаяние: «Неужели нам никто не поможет?»... И вот 7 марта (по нашим подсчетам выходило 8-е - не учли, что год был високосным) лежу в кубрике и вдруг слышу шум авиационных моторов. К тому времени то у одного, то у другого из нас уже возникали слуховые галлюцинации, и вначале я подумал, что эти звуки мне кажутся. Даже не стал ничего говорить ребятам. Но и кто-то из них тоже услышал этот шум. Все вместе, поддерживая друг друга, выбрались на палубу. Смотрим - и правда, самолеты, а чьи - разобрать не можем - ослабло зрение. Самолеты покружили, покружили и улетели, а потом появился вертолет. Вначале мы решили, что раз авиация летает - значит, где-то рядом берег, но затем кто-то из ребят заметил вдали корабль. Это был американский авианосец «Кирсардж». Огромный - ничего подобного я раньше не видел. Когда он подошел к барже ближе, с него трижды прокричали по-русски: «Помощь вам!» Потом над нами завис вертолет. С него на палубу баржи опустили трос с петлей - что-то типа хомута - и лебедкой, по одному, подняли нас на борт.
- С собою что-то на память о барже взяли?
- Ничего. Мы ведь первоначально не планировали ее оставлять - даже бортовой журнал не захватили. В газетах потом писали, что Асхат, как капитан, покинул судно последним, а реально он поднялся на вертолет первым: собирался вести переговоры с американцами. Мы думали: попросим горючее, еду, воду и потихонечку, вдоль берега, своим ходом возвратимся на Итуруп. А когда узнали куда нас занесло, поняли, что с баржей придется расстаться.
- Куда же она подевалась потом?
- Не знаю. Если я правильно понял, американцы обещали доставить ее в ближайший порт, но выполнили ли свое обещание? Больше ничего о ее судьбе я не слышал... На авианосце нас первым делом накормили, предложили по сигарете. Мы не отказались - папиросы, а потом и чай мы скурили в первые недели дрейфа. По одной затяжке сделали... и очнулись уже в медицинской палате. Там за нас взялись врачи. Какая-то особая помощь никому из нас не понадобилась. Отощали мы порядком, но общее состояние оставалось нормальным. Когда меня взвешивали, смотрю: что-то весы показывают еще больше, чем я весил раньше. А шкала-то на них в фунтах. Когда пересчитали, то получилось, что я потерял 27 килограммов. Примерно на столько же похудели и ребята... Первые дни мы все лежали в одной палате и почти не поднимались с кроватей. А когда встали на ноги, а потом нас расселили в две каюты, появилась возможность встречаться с экипажем. Правда, английского никто из нас не знал. Помог американский сержант Васыль Гетьман - его родные были выходцами из Западной Украины - и еще один член американского экипажа (уже не помню его звания) Владимир Кузнецов - он был из семьи русских эмигрантов. Общение с экипажем оставило теплые воспоминания.
- На фотографиях, сделанных в первые дни пребывания вашей четверки на борту авианосца, на ваших лицах ни одной улыбки. В глазах угадывается какая-то тревога, настороженность. Вы тогда чего-то опасались?
- Не до улыбок нам было. Мы ведь в те дни только-только начали приходить в себя. Да и новая обстановка, незнакомые люди... Хотя что теперь скрывать - дело не только в этом. Была настороженность, была. Да еще и какая - это вы точно подметили. Когда нас подняли на «Кирсардж», Асхат сказал: «Легче было бы умереть, чем попасть к американцам!» Не удивляйтесь! Вспомните в какое время это происходило! В те годы хотя и наметилось некоторое потепление в отношениях между СССР и США, но ничего хорошего от янки мы тогда не ждали. Знали, как в свое время поступили чанкайшисты, захватив советский теплоход: издевались над экипажем. А для нас тогда что чанкайшисты, что американцы - все были на одно лицо. «Империалисты!». Но потом видим - нормальные люди, к нам относятся по-доброму. Мы стали помаленьку отходить. Но настороженность оставалась. До этого ведь никто из нас с иностранцами дела не имел, а тут мало того что впервые оказались за границей, так еще пришлось в пресс-конференции участвовать. На авианосец тогда прилетело около двух десятков журналистов. Обступили нас со всех сторон, всюду за нами ходят, фотографируют. Чего они от нас хотят? Что им можно говорить, а что нельзя? Несколько успокоил нас Борис Стрельников - корреспондент газеты «Правда» в США. Он дозвонился на «Кирсардж», проинструктировал: «Ничего не бойтесь! Рассказывайте все как есть!». Инструктаж инструктажем, но держались мы на пресс-конференции скованно. Нам тогда еще и физически было тяжело. Ноги не держали - к моменту встречи с «Кирсарджем» мы были уже на пределе... У меня тогда в голове была только одна мысль, одно желание - протянуть еще денек. Лежали вчетвером в одном спальном мешке (пока были силы - сшили его из одеял), почти не разговаривали. Все, что можно было обсудить, мы уже обсудили. Заранее оговорили, как поступим, если будем умирать: попрощаемся друг с другом, а тот из нас, кто останется последним, напишет на переборке каюты наши имена. Ведь должны были эту баржу все-таки когда-нибудь найти! Тогда бы и узнали о нас. Но, как видите, все обошлось... За те две недели, пока авианосец шел к Сан-Франциско, мы несколько пришли в себя, но волнение оставалось: «Что там впереди?» Особенно переживал Асхат: «Спросят с меня за баржу! Зачем только мы ее оставили?». Мы как могли его успокаивали: «Да брось ты! Главное, что живы!»... В порту нас ожидали представители советского посольства в США. Встреча была теплой, о судьбе баржи даже не вспомнили. Асхат несколько успокоился, но окончательно волноваться на этот счет перестал, только когда мы возвратились в свою часть. Там тоже обошлось без упреков.
- Чем вам запомнилась Америка?
- В памяти сохранились общие теплые впечатления, а вот детали тех дней помню плохо - сразу столько событий! В числе первых была встреча с мэром Сан-Франциско - он вручил нам символические ключи от города. Потом перелетели самолетом в Нью-Йорк, оттуда пароходом во Францию и уже из Парижа (там в посольстве нас переодели в военную форму) - в Москву. В столицу прилетели в последних числах марта. А там такая встреча! В те дни у меня было ощущение, будто все это происходит не со мною. Хотелось одного: скорее бы вся эта шумиха заканчивалась, и домой! Вы и не представляете, какой стресс мы тогда испытали! До этого 49 суток общались только между собой, почти не выходили из рубки и кубрика (а он такой, что в полный рост нельзя было подняться), и вдруг мы на виду у всех: толпы встречающих, журналисты, дипломаты, приветственная телеграмма Хрущева, сообщение о награждении нас орденами Красной Звезды... А мы ведь самые обычные сельские парни. Я до армии дальше Винницы не выезжал. Советский Союз впервые увидел из вагона поезда, когда нас, призывников, полтора месяца везли «теплушками» в Советскую Гавань. Когда в Сан-Франциско переодевались в гражданские костюмы, никто из нас четверых не знал, как галстук завязать - посольские помогали. Шляпы тоже там впервые надели... Для меня те дни в Америке были, пожалуй, самыми напряженными в моей жизни. Порою даже мелькала мысль: «Уж лучше бы я остался на барже!» Меня потом спрашивали: «Как ты с ума не сошел?». И правда, было от чего... Думал, возвратимся в Союз и будет полегче, но и там: митинг на аэродроме, встреча с министром обороны, вручение наград в Кремле (планировалось, что их нам вручит Ворошилов, но он заболел и из Киева для этого прилетел его заместитель Коротченко), прием в Центральном комитете комсомола. Там, кстати, небольшой казус вышел: наши фамилии занесли в книгу почета ЦК ВЛКСМ, а Ваню Федотова в комсомол приняли уже позже, когда мы на Сахалин возвратились... После Москвы нам дали по две недели отпуска, и я полетел самолетом на родину. И там не легче: в Киеве - митинг, в Виннице - еще один. Оркестры, цветы, первые лица... После отпуска нас отправили в Гурзуфский военный санаторий. Еще месяц пробыли там и уже потом возвратились к себе в часть. Такое вот получилось кругосветное путешествие.
- Как сложилась дальнейшая судьба вашей четверки?
- Мы еще некоторое время послужили на Сахалине, а потом всех нас одновременно уволили в запас. Иван Федотов - он был женат, и у него, пока мы плавали, сын родился - возвратился к себе на Дальний Восток. Там закончил речное училище, ходил в море ловить рыбу. Асхат, Филипп и я четыре года занимались на судомеханическом отделении Ломоносовского мореходного училища. Потом наши пути разошлись: ребята остались на Балтике - Асхат ходил механиком на аварийно-спасательном судне, Филипп - на гидрографическом, а я поехал работать в Мурманск. Там трудился 2-м механиком вспомогательного судна, но потом тяжело заболел, и врачи посоветовали сменить климат. С 1964 года я киевлянин и работаю на судостроительном заводе «Ленинская кузня» - он и сейчас свое название не поменял. Все это время на инженерных должностях, последние три года - заместитель главного механика. С распадом Союза наш завод, как и многие, пережил тяжелые времена, но теперь ситуация стала получше: имеем заказы, сейчас вот строим контейнеровоз для Голландии. Недавно впервые за последние годы получил свою зарплату полностью - до этого ее выдавали частями... У всех из нашей четверки уже взрослые дети, внуки растут. Моей внучке Зое - тринадцать лет.
- Анатолий Федорович, а какую роль в вашей жизни сыграл тот дрейф?
- Непростой вопрос. Наверное, если бы не шторм, дослужил бы свой срок, возвратился в родной поселок, работал бы, как и до армии, на сахарном заводе. Скорее всего, пробовал бы поступить куда-нибудь учиться. Жил бы себе тихо, незаметно. Как все. Да мало ли как могло все сложиться... А так, конечно, оказавшись на виду, всю жизнь ощущаю на себе вольное или невольное внимание окружающих. А это, как говорится, обязывает. Помню, еще когда мы в мореходке учились - приходилось ночами сидеть над учебниками - стыдно было от других отставать. Времени на учебу у нас было меньше, чем у однокурсников - нас постоянно приглашали на всевозможные встречи. И отказаться неудобно - подумают зазнаемся, а пойдем - времени посидеть над конспектами почти не остается. Мы тогда были нарасхват. Нас узнавали на улицах, приглашали в гости, автографы просили. Мы еще в Америке были, а в газетах уже начали печатать повесть о нашем дрейфе. В кинотеатрах перед сеансами показывали хронику тех событий. Потом еще и несколько книг вышло...
- В свое время читал о вашей четверке в «Детской энциклопедии». Помню, был еще и художественный фильм о тех событиях...
- Да, его в 1963 году сняли. «49 дней в Тихом океане» назывался. Нас, троих «ленинградцев» пригласили на допремьерный просмотр. Ребятам да и мне фильм не понравился - много было расхождений в деталях. Режиссер наши замечания выслушал и говорит: «Понимаю, что реально оно было не совсем так, как показал я, но это ведь художественное произведение. Вы уж, пожалуйста, дайте согласие на его показ». А нам что, жалко? В основном там все правильно... От режиссера узнали о том, что до нас этот фильм посмотрели маршалы Малиновский и Голик, и они были от него в восторге: «Вот на таких примерах надо воспитывать молодежь!»... Фильм вышел на экраны, и нас стали спрашивать: «Вы говорите, что было так, а в фильме показано по-другому». Приходилось объяснять, почему так получилось.
- А какие вопросы задавали чаще всего?
- Самые разные. Чем моложе аудитория - тем неожиданнее. Но вот что заметил: чем дальше, тем все чаще стали спрашивать: «А почему вы не остались в Америке?». С таким, знаете, недоумением. В начале 70-х этот вопрос уже звучал чуть ли не на каждой встрече.
- А предлагали?
- Да. Еще на авианосце американцы говорили: «Если боитесь возвращаться в Советский Союз - можете остаться у нас». А чего нам было бояться? У меня тогда и мыслей не было становиться американцем. Посмотрел я на эту страну и понял: это не для меня. Надо там родиться, вырасти... Я бы там жить не смог. Да и ничем особым меня Америка не удивила. Разве что телевизоры там впервые увидел, но, говорят, они тогда и в Советском Союзе уже были. А так... У нас на Крещатик выйдешь - ничуть не хуже!
- Среди героев-символов советской эпохи сегодня, наверное, немного найдется таких, кого бы не коснулось волна «разоблачений». Ваша четверка - это ведь тоже символ начала 60-х годов: «Обыкновенные, советские». До вас «разоблачители» не добрались?
- Ну почему, пытались и нас дегтем мазать. Но это ведь бесполезно! Хотя бы потому, что и тогда говорил, и сейчас повторяю: «Героем я себя никогда не считал». Да и ребята, знаю, тоже реально оценивали произошедшее с нами. В 1965 году, когда меня принимали в партию, секретарь Подольского райкома партии посмотрел мою анкету и спрашивает: «А за что вас орденом Красной Звезды наградили?». Я растерялся, не знал, что ему и ответить. В указе было написано: «За проявленное мужество при выполнении воинского долга и стойкость в борьбе с силами стихии». Но произнести это вслух - постеснялся. Выручил директор завода: «Да что его спрашивать? И так все знают!»... Мы ведь и тогда, в 60-м, понимали, что наша четверка стала частью большой политики - потому и такое внимание к ней. Честное слово, даже порою неловко было перед людьми. Мы-то сознавали, что все это дело случая. Наверное, будь на нашем месте другие - и они бы вели себя ничуть не хуже.
- Как знать. Разве мало примеров, когда люди, оказавшиеся в подобной, а порою даже менее драматичной ситуации, впадали в отчаяние, проявляли далеко не лучшие человеческие качества...
- Что и говорить, нам просто повезло - обошлось без конфликтов, ссор, грубости. Тут ведь многое сказалось. И то, что у нас был признанный лидер - Асхат, и то, что мы были простые, без заумностей, сельские хлопцы и еще до армии узнали почем «фунт лиха». Я вот без отца вырос (он в 43-м на фронте погиб), а нас у матери было трое. Жили более чем скромно. После школы портфель домой забросишь - и на сахарный завод жмых грузить, на хлеб зарабатывать. И у ребят было примерно такое же положение - жизнь нас не баловала. Да и воспитание наше советское - что о нем ни говорите - много значило: «Сам погибай, а товарища выручай!» Мы тогда этот призыв буквально понимали... Американцев что поразило: подняли нас на борт «Кирсарджа» - а мы грязные, заросшие, в валенках - впечатления цивилизованных людей, наверное, не производили, но подали Филиппу кружку с водой - он глоток из нее отпил и передал по кругу остальным. Не одичали! И сегодня помню, какой вкусной показалась мне та вода!
- Анатолий Федорович, в следующем году 40-летие тех событий. Наверное, у вас есть какие-то планы относительно юбилея?
- Какие там планы? Что сейчас можно загадывать человеку, живущему от зарплаты до зарплаты? Конечно, было бы здорово встретиться со своими ребятами, побывать на Курилах, в той самой бухте. С Асхатом мы виделись в позапрошлом году в Москве на съемках телепередачи «Как это было», а так - вы не поверите - за все прошедшие годы ни разу все вместе и не собрались. Асхат и Филипп - в Санкт-Петербурге, Иван - в Благовещенске, я - в Киеве. Раньше хоть перезванивались, но при нынешних ценах на телефонные разговоры и это редкость. Иван Федотов сейчас болеет - лежит парализованный. Приехать бы к нему вместе с ребятами, но где взять деньги? Просить кого-то о помощи? Но кому мы теперь нужны? Мне уже советовали: обратись, мол, к американцам - к тому же мэру Сан-Франциско - они помогут. Думаю, американцы откликнулись бы, но написать им - рука не поднимается. Понимаю ведь, что получится как у тех попрошаек, которые по вагонам ходят. Слышали, наверное: «Люди добрые, извините, что беспокоим! Дом наш сгорел. Помогите чем можете!»... Стыдно и напоминать о себе... Я уже говорил, что героем себя не считаю, но если нас можно назвать героями тех событий - тут это слово, наверное, допустимо - то выходит, что мы пока еще существующие герои уже несуществующей страны...