Леонида Свитличная, жена выдающегося украинского правозащитника, поэта и литературоведа Ивана Свитличного, ушла в вечность 18 февраля после инсульта, который разбил ее 9 февраля. Отпевали покойную 21 февраля в символическом для украинской истории месте — на Аскольдовой могиле в церкви Святого Николая Чудотворца, прихожанкой которой была Леонида Свитличная. Она относилась к тем редкостным украинским женщинам, которые не только поддерживали своих мужей в их борьбе с режимом за права нации и человека, за национальное достоинство, но и с достойной преклонения жертвенностью несли подхваченный из слабеющих рук факел до последнего вздоха.
С Леонидой Свитличной я, подросток из городка Яремча, познакомился в далеком 1968 году. Это было в Карпатах, под Черногорским хребтом, где собрался тогда украинский диссидентский цвет. Одни уже успели познакомиться с советскими тюрьмами, другие побывали там позднее, кого-то Бог миловал. Это была дивная компания — Иван Свитличный с женой, Надюша Свитличная, Иван Русин, поэт Мыкола Рачук, Раиса Мороз, (ее муж Валентин находился тогда, кажется, в заключении), Аленка Антонив, Валентина Чорновил. Всех и не упомню...
Как сейчас, помню: сидит у палатки на берегу озера Несамовитого, где мы разбили лагерь, Иван Свитличный и что-то записывает, держа в руке пачку бумаги. Кто-то мне сказал, что он переводит Жана Пьера Беранже. Через два года в Киеве Иван Свитличный подарит моей маме томик этого французского поэта из серии «Жемчужины мировой лирики» с таким посвящением: «Екатерине Методиевне, Павлу Ивановичу и Тарасу — с глубоким почтением».
Лёля (именно так называли уже тогда Свитличную) мужественно преодолевала все горные переходы, особенно лобовой штурм вершины Грегит неподалеку от Космача, без дороги, через лесоповал, когда постоянно приходилось переступать и переползать через огромные горизонтальные кругляки. 12 июля, на Петра и Павла, мы все были в космачской церкви, а службу тогда проводил будущий Патриарх Владимир Романюк. Я еще тогда не умел отличать шпиков от обычных людей, но из разговоров знал, что они есть. Были они и в Коломые, где наши пути расходились. Помню, как мой отец завел Ивана Свитличного и Ивана Русина к знакомым — в семью Лобода, — где был клондайк запрещенной тогда литературы: Грушевский, Кубиёвич, «Літературно-наукові вісники»... Вечером киевские гости сели в поезд на Львов, а мы вернулись в Яремчу. А перед Львовом люди в гражданском решили проверить содержимое рюкзаков обоих Иванов и изъяли часть книг.
Очевидно, впечатления от недельного похода по Карпатам в таком изысканном обществе не были напрасными. На втором курсе, будучи студентом Дрогобычского пединститута, я защитил курсовую работу, посвященную сравнительному анализу украинских и русских переводов Беранже, отмеченную позднее на межвузовской студенческой конференции во Львовском университете.
Я все эти годы не знал, что девичья фамилия Свитличной — Терещенко. И вот где-то в начале ноября прошлого года мы с женой решили проведать Леониду Павловну. Полтора часа промелькнули словно мгновение. Она рассказывала о своей семье, тетке-монахине Фроловского монастыря, об их жизни в этом монастыре на Подоле. Самым ярким воспоминанием ее жизни, как она нам сказала, был переход от Байкового кладбища до Фроловского монастыря по обезлюдевшему городу, когда со всех сторон смотрели на них темные глазницы выбитых окон. Шла осень 1943 года. Киев был оккупирован немцами, которые выгоняли остатки населения из города. Поэтому некоторое время семейство Терещенко скрывалось в одной из гробниц на Байковом кладбище. Думалось ли тогда пани Лёле, что последний свой покой она найдет вместе с мужем на этом же кладбище?
При последней встрече Леонида Свитличная говорила нам, что использует каждое мгновение светового дня для приведения в порядок наследия Ивана Свитличного, поскольку зрение не позволяет ей работать при лампе. И уже подходила к концу робота над вторым томом писем.
Леонида Свитличная вспоминала и свои поездки в лагерь к мужу. Бывало, по пути туда или оттуда заезжала к друзьям во Львов, причем на один и тот же билет. Этим способом, как она нам объяснила, можно было пользоваться в течение трех дней. А в условиях постоянной нехватки денег, значительной изоляции и частых поездок по просторам «необъятной» такие заезды были глотком свежего воздуха.
А еще Леонида Павловна рассказала, что у нее хранится запись голоса Василя Симоненко, когда он на квартире Свитличних читал свои стихи. Сделал запись Иван Алексеевич. Поскольку в начале 60-х годов магнитофоны были редкостью, едва ли осталось много частных записей голоса поэта. Когда я спросил ее, где эта пленка, пани Лёля ответила, что в другой комнате, заполненной книгами и бумагами, но не помнит, в каком именно месте хранится запись.
Кстати, кипы книг, аккуратно прикрытые какой-то тканью, стояли и в коридоре. Свитличная сказала, что эти книги, случается, служат ей своеобразной опорой, когда она идет на кухню или к входной двери.
Из последней встречи запомнился эпизод с телефоном. Когда она понесла на ремонт аппарат, телефонист разобрал его, починил, затем очень внимательно посмотрел на Свитличную, положил ей на ладонь «жучок» и сказал: «Теперь будет хорошо слышно». Это подслушивающее устройство пролежало там, видимо, не одно десятилетие.
Вспомнила Леонида Свитличная и о походе 1968 года. Ей я запомнился мальчиком, а теперь, мол, это мужчина с седеющими волосами...
Я поинтересовался у пани Лёли, пишет ли она воспоминания. Оказалось, что руки не доходят. Когда мы прощались, спросил, можно ли как-то зайти с микрофоном и записать ее воспоминания. Она, разумеется, согласилась. Но за повседневными хлопотами я, к величайшему сожалению, не успел этого сделать.