Я давно слышал, что в Борохове живет настоящий француз, но считал — это какой-то местный анекдот, однако решил проверить. В селе долго объясняли, как добраться до жилища Миши Француза: фамилию этого человека почему-то никто не знал.
Старенькую избушку подпирал какой-то ржавый бидон, а хозяина мы нашли у соседей.
— Хорошо, что вы приехали, — начал наш разговор Михаил Яковлевич, — я давно хотел рассказать о своем отце, может, газета поможет его найти. Мой отец — француз, мать — украинка, родился я в Германии, в Постдаме, в 1944 году, а фамилия моя — Борисов. Дед по отцовской линии был эмигрантом из России и после революции 1917 года убежал во Францию. Моего отца звали Жак Якоб Крэпэ...
Сперва я ничего не мог понять из путаного рассказа Михаила Яковлевича, но позже вырисовалась такая картина: 18-летнюю девушку из села Борохов, что на Волыни, Ольгу Панасюк в 1942 году вывезли на принудительные работы в Германию. Попала она в город Потсдам неподалеку от Берлина. Работала в ресторане для офицеров. Часто там бывал врач-француз, обративший внимание на красивую девушку-славянку. Завязалось знакомство, ведь хирург хорошо знал русский язык. По-видимому, и возникло неповторимое чувство, называемое любовью. Ольга забеременела. Француз не отказался от нее, наоборот, начал проявлять еще большую заботу. А когда женщине пришло время рожать, устроил Ольгу в немецкий госпиталь. Пятнадцатого апреля 1944 года волынянка родила мальчика, которого Якоб называл Мишелем, а Ольга — Мишей. До конца войны они жили в Потсдаме, а после капитуляции Германии встал вопрос: куда ехать?
— Мать вспоминала, — говорит Михаил, — что отец просил: «У моих родителей три завода, две фабрики — поедем во Францию». Она же отвечала: «А у моего отца четыре лавки». Сошлись на том, что сперва побывают на Волыни, увидятся с семьей, а потом уедут жить во Францию. Это было роковое решение, но больно уж женщина соскучилась по родине и родным.
Привезла Голька в село своего любимого француза и маленького Мишеньку. Якоб был поражен бедностью волынян и все спрашивал: «Куда ты меня привезла? Где твои четыре лавки?». А женщина отвечала: «Вот — одна, там — другая, а на дворе третья...» Растерянный француз взялся за голову, он наконец понял, что лавками в Украине называют скамейки, на которых сидят, а не магазины. Решили добиваться разрешения на выезд во Францию. Но в Советский Союз после войны было легче въехать, чем выехать.
Время было тревожное, квалифицированных медиков на селе не хватало. Когда односельчане узнали, что Голькин француз — врач, стали обращаться за помощью.
— Мама рассказывала, что однажды одна девочка сломала ноги, аж пальцы вывернулись назад, — продолжает Миша Француз, — принесли ее к нам. Отец осмотрел, потом прочно привязал ее к столу, дал глотнуть водки (наркоза же никакого не было) и сложил ей ножки. Через несколько месяцев девочка уже бегала.
О талантливом хирурге заговорили в окружающих селах. Ему даже предложили работу в луцкой больнице, но Якоб отказался. Поскольку собрался ехать в Москву во французское посольство, чтобы вывезти семью на свою родину, ведь он — иностранный гражданин.
Я до сих пор не могу понять, как хирурга не арестовали еще в Борохове, и он прожил в селе почти два года. Сейчас точно неизвестно, куда смог доехать наивный француз, но арестовали его еще в поезде. Вывод простой и закономерный: если иностранец, значит, шпион. В 1947 году Жака Якоба осудили на восемь с половиной лет за шпионаж в пользу Франции. А сидел хирург в знаменитой Владимирской тюрьме под Москвой в специальном корпусе для иностранцев. Однако и в неволе не забывал о семье.
— Из Владимира нам нелегально передавали отцовские письма, —вспоминает сын. — Соседка Люда Паламарь приходила их читать, поскольку мать была неграмотная. Я хорошо запомнил — у моего отца очень красивый почерк, такого ни у кого не видел. Он знал, кроме французского, немецкий, русский, английский языки.
Чуть позже им передали письмо, в котором Жак Якоб писал, что сделал какую-то очень сложную операцию большому начальнику из Москвы. Если тот выживет, ему дадут разрешение забрать семью и вернуться во Францию.
— Я уже в школу ходил, — продолжает Михаил Яковлевич, — когда матери пришло из Москвы какое-то письмо, которое нужно было подписать. А она писать не умела, ей посоветовали: вместо подписи поставь крестик. Таким хитрым методом заставили ее подписать отказ от мужа-иностранца и документ о том, что она не хочет выезжать с ним во Францию.
— Я часто спрашивал маму: «Почему же ты такая глупая и не поехала с отцом?» А она отвечала: «Да боялась, поскольку пугали меня кэгебисты и все говорили, если захочешь ехать с ним, то в Сибирь вывезут и там будет тебе Франция...»
Наверное, где-то в 1954 году Жак Якоб Крэпэ выехал на родину. Ему так и не дали увидеться с родными. Однако француз не забыл о своей украинской семье. Иногда, несмотря на «железный занавес», доходили письма, но обратный адрес был закрашен, так что Михаил Борисов не знает точного адреса своего отца.
— А Французом меня дразнили с детства, — говорит он, — так до смерти и останусь Французом. Моя жизнь непросто сложилась, ведь я считался сыном врага народа. С ума сойти, как хотел летчиком быть. И когда стал оформлять документы, сказали: нельзя, так как твой отец француз. За границу не имел права выехать. А так хотел бы найти свою французскую семью. Может, и сейчас еще отец жив, он 1914 года рождения. Там люди долго живут.
Михаил Борисов двадцать восемь лет проработал водителем и начал слепнуть, пришлось оставить работу. Семейная жизнь тоже не сложилась, два года тому назад умерла мама. Всю жизнь вспоминала Якоба, так замуж и не вышла. По словам сына, она всегда плакала, заслышав французскую песню по радио, очень волновалась и повторяла: «Сын, это язык твоего отца...»