Катастрофизация общественной жизни обусловливает катастрофизацию общественного сознания. Современный человек приучается жить в ожидании катастроф, начинает воспринимать катастрофические потрясения как неустранимую черту общественной жизни. В связи с эпидемией коронавируса (и нервными для многих условиями карантина) резко возрос интерес к литературе, повествующей о конце нашей цивилизации и последующих событиях. Апокалиптическая и постапокалиптическая фантастика -- действие в произведениях происходит во время или вскоре после катастрофы планетарного масштаба. Этот жанр близко примыкает и иногда смешивается с киберпанком.
Я попытаюсь очертить эту тему с двух позиций: как психолог и как бывший член Science Fiction Research Association.
Прежде чем приступить к термину "апокалиптическое" или "эсхатологическое мышление", пару слов собственно об Апокалипсисе. Это слово в переводе означает "раскрытие", "откровение", но никоим образом не "конец света". Более соответствует этому понятию слово "Армагеддон", как итоговая битва сил добра и зла. Но важно отметить, что библейские источники наделяют эти слова положительными значениями, поскольку силы добра в итоге торжествуют.
Специфика же человеческого мышления, особенно истерически-современного, такова, что люди, вопреки исходным гуманистическим установкам, непременно ищут везде самое мрачное, чтобы сладострастно его пугаться. А если мрачного не находят, то его выдумывают. Есть такая потребность. Она лежит в непрерывности традиции эсхатологических ожиданий (то есть ожиданий конца света) во всех культурах.
В нашем случае важно заметить, что эсхатологическое мышление идет рука об руку не только с религиозным радикализмом, откуда оно произошло, но и с радикализмом вообще. Религиозно- или культурномотивированный политический радикализм исходит из того, что времени не осталось вообще. И нужно как можно быстрее совершить нечто запредельно высокое, бескомпромиссное, желательно самоубийственное.
Чем благополучнее общество, тем меньше в нем этих настроений. Здесь следует заметить, что благополучие скорее коррелируется с так называемым "индексом счастья", чем с уровнем потребления. Поэтому совершенно странные с нормальной точки зрения секты и движения существуют и возникают в странах с разным уровнем экономического развития.
Есть, впрочем, страны, где бытовая культура настолько архаична, что современным мракобесным сектам там просто негде развернуться, но не будем показывать на них пальцем.
Когда в Лондоне в 1826 году был опубликован роман Мэри Шелли (автор "Франкенштейна") "Последний человек", рассказывающий о мире будущего, пораженного эпидемией, отзывы критики были наихудшими среди всех романов, которые она написала.
Рецензенты называли книгу омерзительной, критиковали за "глупую жестокость", называли автора человеком с больным воображением. Это очень точно характеризует исторический период, в культуре которого предусматривался лишь безудержный прогресс и триумфальное восхождение человека к высотам разума. И никакого конца света.
Исследователи жанра фантастики достаточно справедливо относят литературные произведения, рассказывающие о конце света, к новейшей мифологической литературе.
Задача мифа, говорящего о неотвратимости расплаты, - регулятивная, такой миф формирует паттерны социального поведения и закладывает основы этики.
По субъективным подсчетам, в жанре постапокалипсиса сегодня существует около полутора тысяч прозаических произведений разного качества (не считая рассказов). Внимания из них заслуживают несколько сотен.
Определить список авторов гораздо труднее. Есть Стивен Кинг с его "Противостоянием", "Мглой", "Мобильником", которые у всех на слуху. Есть не такие попсово знаменитые, но не менее талантливые, вроде Дина Кунца с его "Вторжением" или Кормака МакКарти ("Дорога").
Поэты и прозаики романтически-приключенческих направлений иногда использовали эту тематику, например Эдгар По ("Маска красной смерти") или Джек Лондон ("Алая чума"). В основном речь шла об эпидемии, поскольку других глобальных угроз человечество еще не знало.
Расцвет постапокалиптики приходится на период после Второй Мировой войны, с появлением ядерного оружия. В научной фантастике соревнуются за право первенства две темы: вторжение инопланетян и ядерная война. И в первом, и во втором случаях это было проекцией массового страха перед коммунистической угрозой, оккупацией или гарантированным взаимным уничтожением.
Но если в сюжетах о вторжении, даже когда оно ставило человечество на грань гибели, в итоге хорошие парни все равно побеждали (даже если инопланетяне дохли сами, как в "Войне миров" Герберта Уэллса), то с ядерной катастрофой и ее последствиями было иначе. Возникла пикантная ситуация описания самой катастрофы, где нужно было более менее убедительно прописать детали, включая политические решения.
Если с коммунистами все было более-менее понятно, то с "хорошими парнями" - не всегда. Нужно было достоверно прописать все механизмы принятых решений, в основном изображался глобальный коварный удар противника, после которого - уже все.
Были талантливые исключения вроде романов "На берегу" (Невил Шют, 1957) или "Мировая война Z" Макса Брукса (как же без зомби, хотя это скорее политический триллер и редкий для литературы стиль псевдодокументалистики).
Но в основном у классиков научной фантастики, создававших целые миры и Вселенные, период глобальной катастрофы на Земле относился уже к далекому прошлому, и изображаемые события его просто констатировали, как это было, например у Роберта Хайнлайна или в "Безумном Максе" Говарда Хайнса. (Первое классическое произведение этого жанра - роман Ричарда Джеффериса "После Лондона" (1885), в котором действие происходит спустя тысячи лет после катастрофы.) "Трындец" на отдельно взятой территории чудесным образом соседствовал с остальным безмятежным миром, как это изображено, например в "Пикнике на обочине" Стругацких. Либо наоборот - как в "Генезис 2075" Бернарда Беккета.
Поэтому от ядерного постапокалипсиса и одиноких мачо-скитальцев в разных колоритных руинах тематика постепенно сместилась в сторону природных катастроф. Хотя еще на 1832 год газетами было назначено столкновение Земли с кометой Галлея - первая "научно предсказанная" космическая катастрофа.
Цунами, землетрясение, извержение вулкана, внезапная жара или внезапный мороз - эти и подобные им условия позволили приблизить сюжеты к потребителю. После катастрофы обычно следует период варварства, а вслед за ним - новый феодализм. Но потребитель больше не хотел следовать путем героя и спасать мир ценой собственной жизни. Он хотел спасать собственную семью, в первую очередь - жену и детей. Ну, может быть, еще какого сварливого, но полезного родственника. А затем уже - мир, если получится. Ну нет, так нет. В этом плане классикой являются, например антиутопия Джона Кристофера "Смерть травы", "День триффидов" Джона Уиндема, "Мальвиль" Роберта Мерля.
Безусловно, знатоки жанра могут назвать еще десятки произведений и их авторов: Роберт О'Брайен, Нил Стивенсон, Дмитрий Глуховский и так далее. Но я хотел бы все же перейти от милого моему сердцу литературоведческого анализа к психологии.
Что жадно изучает читатель? На какие именно осколки разобьется общество, насколько острыми будут их грани и как о них не порезаться.
Учитывая невероятно быстрое изменение реальности (включая драматические события) читатель естественным образом пытается выудить в художественных произведениях сценарные подсказки, способствующие его личному выживанию. Прежде всего не в технических особенностях "выживальщиков", а в психологическом настрое героев. То, что позволяет им установить новые эффективные коммуникации с остальными выжившими, занять по возможности лидерские позиции и не сойти при этом с ума. Поскольку большинство предыдущих навыков и собранных в течение жизни богатств, статусов и связей оказываются лишенными смысла.
Обычными для постапокалиптики являются:
- сельские общины или феодальные хозяйства, производящие продукты питания;
- городские поселения - центры торговли, ремесел (обычно криминогенные);
- банды - как же без них (одичалые, обитающие обычно в труднодоступной местности);
- высокотехнологичные компактные сообщества на основе военных баз, научных городков, орбитальных станций (обычно тоталитарные, управляемые военными или учеными).
Как правило, они достаточно сильны, чтобы в отношении ближайших соседей проводить политику с позиции силы. (Тут все начинают задумываться о странах-соседях.)
Иногда технологии, приведшие к катастрофе, считаются запретными, и спокойствие подрывают бунтари, возрождающие запрещенное (классические примеры - "Долгое завтра" Ли Брэкетт и "Отклонение от нормы" Джона Уиндема).
Наиболее склонны к трагическому восприятию действительности социальные категории, испытывающие неуверенность в будущем (а эта сфера неумолимо расширяется, причем вне зависимости от страны). Возможности сохранения условий приемлемого уровня существования уменьшаются, что бы там ни говорили политики. Именно эти нервозные категории людей описаны Эрихом Фроммом как "бегущие от свободы".
Однако существуют и настроения, которые выражаются в готовности к видению социальной реальности через призму катастрофы. Наша национально-культурная традиция содержит потенциал противостояния катастрофизации общественной жизни. Украинская нация пережила множество катастрофических событий, и тем не менее уцелела. Но насколько этот потенциал действительно значим, покажет ближайшее столкновение с реальностью.