Умереть — тоже надо уметь,
На свидание к небесам,
Паруса выбирая тугие,
Хорошо, если выберешь сам,
Хуже, если помогут другие.
Булат Окуджава
Даже праху 41-летней американки Терри Шиаво нет покоя. 15 лет она находилась в коматозном состоянии, которое на жестком медицинском жаргоне известно как «овощ». В 1990 году ей неудачно сделали операцию на сердце, и реанимация дала вот такой результат. Система искусственного питания была отключена по решению суда. Ее муж Майкл был за то, чтобы прекратить мучения жены, родители — против. Уже дважды ранее Терри Шиаво пытались умертвить — оба раза настаивал муж, оба раза по настоянию родителей питательные трубки вставляли обратно. Третий раз оказался последним, апелляции родителей были отклонены судами всех инстанций — включая Верховный суд США. В этот раз системы питательных трубок отключали 13 дней. Тело по постановлению суда было кремировано, но прах стал поводом для очередного спора. Родители намерены похоронить Терри во Флориде, в то время как Майкл настаивает на Пенсильвании. На следующий день после смерти было произведено вскрытие, которого требовали все родственники, но адвокат родителей отметил, что медэксперты отклонили запрос о присутствии на вскрытии независимого эксперта. Так ли уж была безнадежна несчастная?
Для нашего украинского уха все это звучит более чем странно, так же как и сообщения о многотысячных демонстрациях за или против абортов или жарких обсуждениях проблемы однополых браков.
А ведь в этом случае мировая общественность в очередной раз столкнулась с вопросами, на которые никто так и не дал однозначного ответа. Имеет ли право человек добровольно уйти из жизни? Имеют ли право другие принять за него это решение? Оправдывают ли физические страдания или длительное отсутствие видимых признаков сознания фактическое убийство, хотя бы и из милосердия?
Оксфордский словарь трактует слово «эвтаназия» трояко. Во-первых, это спокойная, легкая смерть. Во-вторых, средство, необходимое для этого. В-третьих — действие по осуществлению такой смерти. То есть словарь говорит лишь о формах смерти, но не дает им этической оценки. В противном случае любого маньяка-отравителя можно было бы по формальным признакам записать в гуманисты.
Современная этика предполагает: если приемлемо, что смерть может быть благом, то форма умирания не должна обсуждаться и оцениваться как-то обособленно, а лишь в совокупности явлений. Ведь фашистская пропаганда, оправдывая массовое истребление умственно и физически неполноценных людей, спекулировала именно на этой двусмысленности термина «эвтаназия», колеблющейся между процессом и результатом.
За последние полвека в этике произошли очень серьезные изменения. И сам древнегреческий термин «легкая смерть» применительно к современным обстоятельствам звучит как анахронизм. Жизнь все время шла впереди этики. Еще критики Канта поняли, что многое в этике устарело и все важнейшие этические понятия необходимо подвергнуть строго логическому анализу. Результаты были весьма неутешительны. Оказалось, что возможности абстрактного анализа исчерпаны, а нравственные категории так и не определены. Ученые бросились в другую крайность — от «сухой» логики к гуще жизни, к эмпирике. В основном этим занимались англичане и американцы в рамках социологии и психологии морали. Но и здесь этика не обрела своего главного адресата — конкретного радующегося и страдающего человека. То, что хорошо для группы, может подавлять личность. И наоборот. Если подходить по Энгельсу, что жизнь — это форма белковых тел, то за кадром остаются социальные и моральные проблемы. Если подходить к проблеме жизни социологически, при которой это деятельность на благо общества, то нерешенными остаются биологические и моральные проблемы.
Новейший период, в рамках которого сейчас рассматривается и вопрос о том, что такое эвтаназия, называется прикладной этикой. Он предполагает очень четкое разграничение этических категорий в зависимости от того, к чему они применяются. В нашем случае это — биоэтика, и в ее рамках ведутся, например, дискуссии об абортах, о моральном статусе эмбриона и об эвтаназии.
Если у пациента диагностировано неизлечимое заболевание с неблагоприятным прогнозом и ему остается жить не более полугода, то он должен дважды устно и один раз письменно попросить об эвтаназии. Такие условия законодательно закреплены за вышеупомянутой процедурой в американском штате Орегон. При этом пациент должен быть вменяем и дееспособен, интервал между заявлениями должен быть не менее двух недель, а диагноз о неизлечимости подтвержден двумя врачами. Смертельная доза назначается самим врачом и принимается самим пациентом.
В Японии легализацию эвтаназии поддерживают более 70 процентов населения и более 80 медиков. Однако врачу, отключившему систему жизнеобеспечения, грозит тюрьма, и несколько японских врачей по такой статье уже сидят. Тем не менее японские инициаторы этого законопроекта создали стотысячную гражданскую организацию под названием «смерть с достоинством» и уже собрали около ста пятидесяти тысяч подписей в поддержку будущего закона.
На этих двух примерах мы видим, что развитые страны одинаково внимательно относятся к проблемам как активной (прямое прерывание жизни), так и пассивной (неподдержание жизнедеятельности) эвтаназии. В Японии это может быть обусловлено традиционным отношением японской культуры к смерти, в США — абсолютизацией права человека на максимально полную свободу личности. Но культуры этих стран, и этнические, и политические, так и не решили для себя, что такое жизнь человека. Является ли она сама высшей ценностью или высшая ценность — это отсутствие страданий в жизни?
В первом случае это чисто религиозная точка зрения. Церкви, и не только христианские, в подавляющем большинстве осуждают эвтаназию, приравнивая ее к убийству или самоубийству. Во втором — это сугубо технологический взгляд на проблему. На него воздействуют такие не особо моральные факторы, как перенаселение, повальное старение общества, понижающее его продуктивность, постепенное перераспределение бюджета не в пользу работающих, а в пользу нетрудоспособных, больных и престарелых.
Если в отношении абортов наибольшими критиками-моралистами (и соответственно лицемерами) оказываются мужчины, которые биологически не в состоянии почувствовать на себе всю проблематику вопроса, то при обсуждении эвтаназии ее критики обычно еще крепки телом и духом, и о мере страданий других судят умозрительно. Такого рода популизм отвратителен, но в его основе не всегда лежит политическая целесообразность. Примитивные моралисты всегда путали критерий удовольствия и страдания с критерием наличия интересов. Наличие высшей цели в других людях, их персональное право самостоятельно верить, жить, любить и умирать они сопоставляли с тем, насколько другим людям это приятно или неприятно. Основывались, естественно, на личном опыте, выдавая его за коллективный.
Есть три подхода к проблеме эвтаназии, и все они пока ведут в тупик.
1. Если смерть понимать традиционно, как прекращение всех функций человеческого организма, то об эвтаназии вообще нельзя вести речь.
2. Если смерть — это избавление от бессмысленных страданий при необратимых процессах умирания, то эвтаназия — это просто выбор между смертью и смертью, долгой или быстрой.
3. Если главным считать смерть мозга, то эвтаназии подлежат и будут подлежать все более многочисленные группы больных, а тем более умирающих. У этого аспекта есть еще довольно мрачные группы союзников в лице сторонников трансплантации внутренних органов.
Смерть — это закон или нарушение закона? С точки зрения природы — закон. С точки зрения человека — нет. Поэтому проблемы эвтаназии затрагивают еще и проблему смирения человека перед естественными процессами или небезосновательного бунта, граничащего с гордыней.
Если смерть это своеобразное алиби Бога, доказывающее иррациональным способом его существование, то вправе ли человек вмешиваться в его волю только из человеческих побуждений?
Возникает также вопрос о милосердии. Поскольку эта добродетель связана с благом других. А поскольку жизнь принято считать благом, то милосердие требует, чтобы она сохранялась или продлевалась. Но если эвтаназия — это смерть человека ради его собственного блага, то милосердие должно высказываться в пользу эвтаназии?
Человек в полном рассудке может дать окружающим право разрешить ему умереть или убить его. А если он не в состоянии принять такое решение? Здесь милосердие входит в острейший конфликт со справедливостью. Каждый человек хоть однажды предполагает, что его жизнь глубоко несчастна, что он является обузой для других и ради их блага ему было бы лучше уйти из жизни. Эти мысли обостряются у кого весной, у кого в максимально темное время года, а у кого и просто с похмелья. Есть нации и этносы, более склонные к самоубийствам без каких-либо видимых экономических или социальных причин.
Теперь предположим, что такую нацию завоевывает, неважно каким путем — военным, через «воссоединение» или законные выборы, — диктатор, подобный Гитлеру. Вне сомнения, он поощрит геноцид слабых, каким бы термином это ни называлось.
Что можно противопоставить такой судьбе, если из всего вышеупомянутого напрашивается печальный вывод — философия однозначно не отвечает на этот вызов хотя бы потому, что не в состоянии ответить однозначно ни на что. Это, скорее, наука постановки вопросов, а не получения ответов. Медицина, юриспруденция, политика — тоже, и они в лучшем случае лишь инструменты в руках различных хозяев жизни.
Ответить на этот вызов может только культура. Не Министерство культуры, разумеется, а совокупность традиционных представлений нации о добре и зле. Но выраженное не в законодательных актах, а в поведенческих стереотипах. Они отличаются от философии тем, что дают своеобразную эстетическую оценку — так красиво поступать, а так некрасиво. То есть дают возможность как бы увидеть поступок и его результат. У примитивных народностей существовала традиция оставления старых и немощных членов племени на произвол судьбы. Фольклорные источники гласят, что и славянам эта традиция была не чужда. Эта, по определению «пассивная эвтаназия» считалась с точки зрения первобытной культуры благом и нормой. Теперь культура, похоже, изменила отношение к эвтаназии, но оставила за собой такое же право судить о ней. Украинская культура еще долго останется патриархальной по своему мироощущению. Но эта особенность может позволить ей избежать дьявольского искушения «догнать и перегнать» Америку, например, в области эвтаназии. Мы же часто хотим сделать сказку былью? Не особо считаясь с тем, что практик всегда является страшным кошмаром для теоретика.
Но это до тех пор, пока перед нами лично не встанет проблема выбора – согласиться ли из самых лучших побуждений на убийство близкого человека или вопреки всякой логике настаивать на поддержании в нем искры жизни. Читающие эти строки наверняка видели неизлечимо больных, окончивших свои дни в жутких мучениях и причиняющих страдания другим. Но видели и тех умирающих, кто явил своему окружению пример подлинного мужества и человеческого достоинства, вдохновив их на жизнь. Сильная черта украинской культуры в том, что в глубине она действительно духовна, первобытно-магична. А, следовательно, «работает» с такой категорией, как вера. В действительно серьезных вопросах бытия украинцы очень часто надеются на чудо. Можно критиковать непрактичность такого подхода, но человек без веры — моральный урод. Доказано историей. Все-таки последним умирает не человек, а надежда.