Евгений Лукин — один из самых титулованных и в то же время самых любимых читателями фантастов и бардов. Как эти вещи сочетаются, нашему человеку понять трудно. Особенно если учесть, что Лукин себя никак не рекламирует. Не появляется регулярно на телеэкранах, но и не прячется от журналистов. По его книгам не снимают блокбастеры, его песни не крутят по радио. Он не создает партий имени себя…
— Нет, погодите, партию создать мне как-то предлагали!
— И какую же?
Олег Ладыженский вручает Евгению Лукину премию на конвенте «Звездный мост» (Харьков) |
Нет, господа! России
предстоит,
Соединив прошедшее
с грядущим,
Создать, коль смею
выразиться, вид,
Который называется
присущим
Всем временам; и, став
на свой гранит,
Имущим, так сказать,
и неимущим
Открыть родник
взаимного труда.
Надеюсь, вам понятно,
господа?
Предлагалось отменить цензуру, глаголы заменить междометиями, которые емче и не имеют времен. В общем, в таком духе. И серьезно, можно было зарегистрировать, но я как-то всегда был далек от политики.
— Наверное, потом где-нибудь в книжках использовали?
— Конечно! В повести «Лечиться будем», которая вышла недавно, как раз группа психолингвистов при президенте шалит. Они сначала мат перевели на латиницу, а вначале общеизвестные слова, изображенные иностранными буквами, смотрелись вполне прилично и невинно. Но потом люди всмотрелись, вчитались, и все зарубежные языки стали в их представлении олицетворением похабщины. А потом решили заменить краеугольный отечественный глагол по примеру Хэмингуэя: я любил ее всю ночь, я любил ее на кровати, я любил ее в кресле и так далее. На следующий день на стенах появляются надписи: «Любил я ваши именины». А на улице один персонаж другому говорит: «Я ему любысь, любысь по люблу!» А кто-то из патриотов соображает: если я скажу, что люблю Родину… И вот такой бандитизм с начала до конца.
— Вы понимаете, что теперь я не могу не спросить: как у вас с любовью к Родине?
— Вот как раз в «Лечиться будем» патриотизм объявлен нетрадиционной сексуальной ориентацией. А мой случай там назван некропатриотизмом. Это любовь к несуществующей родине. Но другой, извините, не знаю. И потом позиция некропатриота, динозавра для фантаста очень хороша. Смотришь, как с другой планеты, из другого времени.
— И как вам картинка?
— Вы знаете… (переходит на шепот) по-моему, она ненастоящая.
— Вам тоже показалось?
— Один мой приятель недавно упрекнул меня: ты, говорит, перестал придумывать миры. А зачем? Живем же в совершенно придуманном мире, и еще чего-то на этом фоне городить? Посмотрите, сколько абсурдного и ненормального кругом — такого ни один фантаст не сочинит. Вот ваш губернатор Арсен Аваков на открытии фестиваля (Х конвент «Звездный мост» проходил в Харькове в сентябре этого года.— Е.О.) сказал, что российская политика похожа на фантастику Романа Злотникова. Это очень точно: агрессивная, воинственная, вызывающая оторопь… Но неизвестно, кто кого копирует. Возможно, Злотников, как всякий настоящий художник, ловит шум времени…
— Не подскажете, на что похожа украинская политика?
— Ой, нет. Я же не в курсе абсолютно. Я и нашу-то политическую жизнь наблюдаю отрывочно. В последний раз голосовал лет десять назад… Очень интересно, кстати. Иду, помню, настроение препоганое. Простая мысль «не голосовать» мне еще в голову не пришла. И я мучался: за Ельцина — отвратительно, против — еще хуже. Совесть твердит одно, рассудок — другое… И вдруг я вспомнил телевизионную объясниловку, в которой говорилось, что действительным считается бюллетень, в котором напротив одного из кандидатов поставлен любой, какой угодно значок. Прихожу на участок, и ручкой с тонким жалом в клеточке напротив Ельцина по диагонали умещаю известное восьмиугольное слово из трех букв и еще ухитряюсь восклицательный знак поставить. Выхожу — совесть не грызет, рассудок не мучит, настроение явно улучшилось. Захожу в Союз писателей, честно выкладываю, как привел себя в нормальное состояние духа. Народ возмущается: коммуняки у ворот, а ты развлекаешься!.. А через день по центральному телевидению показали сюжет о выборах в разных регионах. Особенно отличились, сказали по ТВ, волгоградцы: один избиратель напротив одного из кандидатов ухитрился даже втиснуть неприличное слово! Но поскольку за границы квадратика он не вышел и больше никаких значков не проставил, бюллетень признан действительным. С тех пор я на выборы не хожу.
— То есть при Путине уже не голосовали?
— Не-а! Ушел в отказники.
— И что, совсем-совсем не трогает происходящее?
— Да как же не трогает, наоборот! Бывает даже страшно. Но это такой, знаете, нормальный страх… Есть два вида абсурда. Одни придумывают абсурд и этим наслаждаются. Другие в нем живут и этим маются. Видимо, под влиянием уже упомянутой повести я поделил фантастику на депрессивную и шизофреническую. По-моему, это гораздо достовернее, чем дурацкое деление на фэнтези и НФ. Шизофреники считают этот мир реальным и придумывают себе другой. А те, кто понял, что ни черта он не реален, пытаются выбраться, и получается совсем другая, депрессивная фантастика. А критики тоже свой мирок придумали, и он уже вообще никакого отношения к фантастике не имеет. Но они в нем живут, оперируют терминами, резвятся, как могут.
— Вы, я так понимаю, в «депрессивном» лагере. Всегда в нем были?
— Нет, конечно. Когда мы с Белкой (покойной женой и соавтором Любовью Лукиной (Белоножкиной).— Е.О.) писали первый рассказ, как раз хотели вырваться из реальности. Это и понятно: 1975 год, застой, войны не видели — скучно. Мир представлялся вещественным и, черт возьми, где-то осмысленным. То есть раз так всегда происходит, то так оно и должно быть. Естественное детское убеждение. Хотя… 25 лет уже было! А первый кризис случился в 1990-м году, когда фантастика утратила смысл. Непонятно стало, зачем выворачивать жизнь наизнанку фантастическими способами, если она и сама прекрасно выворачивается… Какая у нас в волгоградском союзе писателей тетенька есть! Вторая по величине женщина Волгограда, первая на кургане меч держит. Когда в 90-е была заваруха, она вышла на митинг с плакатом: «Что с нами происходит?» У всех плакаты чего-то требуют, против чего-то протестуют, а у нее… Тогда я умилялся, насколько политкорректен этот плакат: даже если всех митингующих арестуют, ее отпустят. А теперь начинаю понимать, что это был искренний ужас марионетки, у которой отрезали нитки. Изумительное ощущение.
— Но за двадцать-то лет привыкли? Вроде устаканилось более-менее…
— Устаканилось! Но в таком виде, что принимать это за реальность тоже как-то неловко. Теперь так называемый реализм перестал отличаться от фантастики. Не сама жизнь, а то, что в голове у людей сложилось. В ноябрьском номере журнала «Если» выйдет моя повесть «Бот» — как раз, видимо, об этом. Всем, наверное, известно, что бот — это такая программа-человекозаменитель в компьютерной игре. А у меня эту программу случайно вживили одному мужику. Желчному нелюдиму и неудачнику. Коробочка, набитая электроникой, заносит в память всех встреченных людей, создает хозяину правильную мимику, генерирует ответы на вопросы... Причем совершенно, на взгляд нормального человека, абсурдные. Допустим, говорит собеседник: «Вот купил вчера станок бритвенный в киоске». Машинка отвечает: «Водку пьем, на спичках экономим». (Оказалось, что она просто не всегда распознает звуки, начало фразы восприняла как «водку пил...».) Но что самое удивительное — народ устраивает. Собеседник вздыхает и соглашается. И таким вот макаром мрачный отшельник не только становится душкой и обаяшкой — он делает умопомрачительную карьеру! Причина проста: бот ничего не боится и не стыдится, и возникает идеальный образ. Вот кто должен руководить! Вот кто нам нужен!
— И что потом? Глупая улыбчивая машина пожирает умного прекрасного нелюдима?
— Нет, ее отключают, мужик остается собой в общем-то, но от него ничего особенно не зависит… Есть одно печальное подозрение, из-за которого я «Бота» и написал: единица мира — не личность, а как раз социум, или, как говорили в старину, род. Вот он — бессмертен, а мы — даже не детали, а расходный материал, который стирается в процессе. С моей точки зрения, мышление — нелепая случайность, причем совершенно трагическая. Все равно как если какая-то клеточка эпителия вообразит себя отдельной особой. Даже если она представит себя частью организма, это очень печально. Но опять же, цитируя мое «Лечиться будем», кому депрессия — кому дом родной.
— Но это же обидно!
— Ужасно обидно. От этой обиды, видимо, я и пишу.
— А читателю обычно хочется узнать у фантаста какую-нибудь тайну, получить какой-то рецепт…
— Но я-то что могу? Все пророчества, которые приписывают фантастам, делаются случайно. Эта абсолютная убежденность, что фантастика заглядывает в будущее… Вы тоже в этом убеждены?
— Не убеждена, но, говорят, подкова помогает и тем, кто не верит…
— Да, иногда фантасты предвидят, но всегда не нарочно, нечаянно и, как правило, от противного. Когда придумывают мир, которого быть не может, тогда-то он и сбывается. Колесница Сирано де Бержерака, начиненная ракетами, казалась самому Сирано нелепостью, бредом. Он поставил ее в конце списка. До этого он там и на жестяном листе к Луне поднимался, и росой обмазывался. Но путешествие на ракете представлялось уже полным абсурдом, стебом, дальше ехать некуда. Но сбылся именно этот стеб. Пророчества Жюля Верна вообще не пророчества, а так, ближний прицел. В этом духе я сейчас описал своего «Бота», напичканного электроникой. Но ведь и он уже фактически есть. Ходит какой-нибудь америкашка по Манхэттену, у него шагомеры на каждой ноге, на глазах очки, которые сканируют прохожих и передают сигнал в рюкзак, а оттуда выдается уже полная информация. Вот он — мой бот. В литературе так всегда: что напророчил, то не сбудется. А совпадения случайны.
— Мне кажется, это ваше утверждение понравится любителям ваших песен и не понравится фанам фантастики… А какие у вас вообще с ними отношения?
— А-а, на этот счет в моем дневничке есть специальная запись: «Читатель придумал себе автора, автор придумал себе читателя. Ох, не надо бы им встречаться». Нет, у меня есть, конечно, воображаемый читатель, я его очень люблю. Кто-то же книжки покупает. Похвалят — чувствую творческий подъем, хожу гоголем, мню себя гением. Но однажды после похвалы меня угораздило спросить: а чем тебе понравилась вещь? И вот тогда действительно стало страшно. Я понял, что прав Борхес: слава — это всегда ошибка. Например, «Сталь разящую», оказывается, любят за описания взбесившихся противопехотных комплексов, без которых я вполне мог бы обойтись, эту вещь вообще можно было бы написать в чисто реалистическом плане. И поэтому я теперь боюсь встречи с читателем. Правда всегда горька и неприятна. И спрашивать, чем понравилось, перестал.
— Тогда я вас спрошу: чем вам самому это нравится? Как вы пишете?
— О-о, этот ответ
я давно придумал:Тот ради славы, тот
в избытке мужества,
Иной — в угоду звонкому
грошу,
А я который год пишу
от ужаса,
Что больше ничего не напишу.
Справка «ЗН»
Евгений Юрьевич Лукин родился 5 марта 1950 г. в Оренбурге. Живет и работает в Волгограде. По образованию филолог, с дет-
ства писал стихи. Первый фантастический рассказ «Рисунки копотью» написал в 1975 году в соавторстве с женой Любовью Лукиной. До 1990-го супруги писали вместе. Потом Любовь Лукина от фантастики отошла, а в
1996-м — умерла.
Наиболее известные книги Евгения Лукина: «Зона справедливости», «Катали мы ваше солнце», «Алая аура протопарторга», «Разбойничья злая луна», «Чушь собачья». Кроме фантастической прозы, вышло несколько поэтических сборников: «Фарфоровая речь», «Чёртова сова» и диск авторской песни «Дым отечества».
Неоднократный лауреат «АБС-премии» (учреждена Аркадием и Борисом Стругацкими), призер многих фантастических конвентов.