В августе исполнилось 130 лет со дня рождения Александра Александровича Богданова (настоящая фамилия — Малиновский). Пожалуй, больше всего этот человек известен как один из тех идеалистов и фракционистов, с которыми яростно и беспощадно боролся Ленин. «Реакционную философию» своего оппонента вождь мирового пролетариата критиковал в книге «Материализм и эмпириокритицизм». Увы, не одно поколение советского студенчества стонало над конспектами первоисточников по марксизму-ленинизму, при этом в глаза не видя трудов тех, чьи взгляды не совпадали с «правильной» точкой зрения...
По политическим причинам на личности Богданова, как и многих других достойных людей, не одно десятилетие лежала печать забвения. Только во второй половине 80-х годов ХХ века родина созрела для новой оценки ушедшей эпохи. Постепенно миф о «богдановщине» стал вытесняться. Его творческим наследием заинтересовались ученые. Теперь Богданова относят к числу ведущих мыслителей России на рубеже столетий. О нем говорят как об основоположнике философии эмпириомонизма и всеобщей организационной науки, экономисте, подвижнике медицины. Его основной труд «Тектология, или Всеобщая организационная наука» рядом специалистов оценивается как шаг к созданию кибернетики, поскольку в нем предвосхищены некоторые ее идеи. Богданов — автор романов-утопий «Красная звезда» и «Инженер Мэнни». Содержащиеся в них научные и социологические предвидения высоко оценили А.Луначарский, А.Толстой, А.Платонов, И.Ефремов.
Александр Богданов возглавлял основанный по его инициативе первый в СССР Институт переливания крови, в котором и умер, проводя на себе медицинский эксперимент.
Авторитеты и университеты
Низвергать авторитеты Богданов пытался чуть ли не с младенчества. Во всяком случае в его воспоминаниях о детстве есть эпизод, который можно считать (призвав на помощь чувство юмора) первым опытом в этом непростом и рискованном деле: «Папа — дурак!» Таково, по словам моих родителей, было первое суждение, мною высказанное, — первое, в возрасте около полутора лет... Поводом послужила очередная ссора между родителями. Вполне естественно и в согласии с учением Фрейда, я принял сторону матери...» Чуть ниже — обобщение: «Всю жизнь мне пришлось, вольно или невольно, находиться в противоречии с авторитетами, особенно же наиболее признанными, наиболее непреложными».
Александр был вторым из шестерых выживших детей в семье народного учителя, дослужившегося до инспектора городских училищ. Гимназию он окончил в Туле, как сказано в его автобиографии, «в условиях казарменно-тюремных», где «злостно-тупое начальство» научило его «бояться и ненавидеть властвующих и отрицать авторитеты». Впрочем, это не помешало ему получить по окончании золотую медаль.
В 1892 г. Богданов поступил в Московский университет на естественное отделение физико-математического факультета. А уже в декабре 1894-го член совета студенческого землячества арестован и выслан в Тулу. Там он вел пропаганду в рабочих кружках, стал социал-демократом. В 1897-м вышел его первый труд — «Краткий курс экономической науки». А университет окончить удалось экстерном осенью 1899-го, но не в Москве, а в Харькове, медицинский факультет. Вновь арест, высылка в Калугу, оттуда — на три года в Вологду. Колония ссыльных, находившихся там под гласным надзором, представляла собой весьма разношерстную и прелюбпытнейшую «компанию». В круг вологодских знакомств Богданова входили Николай Бердяев, Владимир Базаров, Анатолий Луначарский, Алексей Ремизов. Он много учился и писал. Полтора года проработал психиатром в земской больнице. Осенью 1903-го примкнул к большевикам, а летом 1904-го стал соратником Ленина. На трех съездах избирался в большевистский ЦК. Эту же фракцию поддерживал во время революции 1905 года.
Видимо, главным в этом человеке, остро и тонко воспринимавшем действительность, было стремление изменить несовершенный мир, сделать его разумнее, справедливее. На эту идею работало все его существо, ей подчинена была напряженная работа ума. Отсюда и поиски ответов в философии и политэкономии.
В 1900-х годах в российской печати шла оживленная философская дискуссия. Слово «идеализм» буквально не сходило со страниц изданий. В полемике принимали участие крупнейшие русские философы — С.Булгаков, Н.Бердяев, С.Трубецкой, С.Франк и др. Прозвучали голоса и молодых марксистов Богданова и Луначарского. На манифест идеалистов первый ответил острой статьей «Новое средневековье» (1903), затем вместе с Луначарским и Суворовым издал сборник «Очерки реалистического мировоззрения».
В этот период Богданов сформировал собственную философскую систему, которая изложена в труде «Эмпириомонизм: Статьи по философии. 1904 — 1906» (в трех книгах). Противопоставление материи и духа автор называет «домонистической ступенью познания». Единая (монистическая) картина мира, по Богданову, связана с понятиями «опыт», «энергия». Новый подход к философии марксизма раскритиковали Г.Плеханов и его сторонники, не понравился он и В.Ульянову.
Нелюбовный треугольник
В ноябре 1908 г. Ленин обратился в издательство «Знание» с предложением напечатать его главный философский труд — «Материализм и эмпириокритицизм», в котором он подверг резкой критике идеалистические философские школы — махизм, эмпириомонизм, прагматизм и прочие, реакционные с его точки зрения, «измы». Ему отказали. Известно, что М.Горький в письме к К.Пятницкому высказался против.
Заочно Богданов и Горький познакомились еще в декабре 1903 г. — Александр Александрович отправил Алексею Максимовичу письмо. В конце 1904-го Горький именно через Богданова пересылал деньги на издание большевистской газеты «Вперед». Они встречались на Капри, куда Богданов ездил с партийным поручением. А с конца 1907-го вели интенсивную переписку. Надо сказать, Горький одним из первых высоко оценил Богданова. В нем писателя привлекала прежде всего разносторонность, блистательные знания в различных областях. Их общение в 1907 — 1910 годах много значило, видимо, для обоих. В письмах Горького к людям близкого круга есть восторженные отзывы о Богданове, он называет его своим кумиром, признает, что никогда еще не был так увлечен людьми, как увлекают его Богданов и Луначарский. В одном из писем Алексей Максимович отмечал, что Богданова «... в будущем — поставят на высоту огромную. И, разумеется, прежде нас его оценит Европа...».
Горького очень увлекали философские построения Богданова. Но особенно близки ему были разработки социалистической теории с ее идеями коллективизма, общекультурными, гуманитарными задачами.
В споре между Лениным и Богдановым Горький был на стороне последнего. Примечательна его реакция на книгу «Материализм и эмпириокритицизм», вышедшую в издательстве «Зерно» в мае 1909-го. В начале июня Алексей Максимович пишет письмо чете Малиновских (Богдановых), в котором дает оценку этому ленинскому труду: «...начал читать и с тоской бросил... Что за нахальство! ...наиболее тяжкое впечатление производит тон книги — хулиганский тон. И так... говорят с пролетариатом, и так воспитывают людей «нового типа», «творцов новой культуры». ...беситься можно и добросовестно — Ленину это не удалось. В его книге — разъяренный публицист, а философа — нет: он стоит передо мной как резко очерченный индивидуалист, охраняющий прежде всего те привычки мыслить, кои наладили его «я» известным образом и — навсегда! Безнадежный человек. Вероятно, и на практике он теперь будет и уже, и хуже. Вообще — бесчисленное количество грустных мыслей вызывает его работа — неряшливая, неумелая, бесталанная...».
Горький и позднее настаивал на своих предпочтениях. Его поддержка Богданова вызывала раздражение у Ильича, претендовавшего на непререкаемость своего авторитета. Ленин пытался склонить Горького на свою сторону, но это ему не удалось. Алексей Максимович не принял ультимативных требований, касавшихся его позиции. Натуре писателя ближе были неавторитарность принципов Богданова, гуманистическая направленность его идей.
В конце 1910 года личные отношения Горького и Богданова испортились. Исследователи отмечают, что это было, скорее всего, досадное недоразумение, поскольку за ним не последовала переоценка того, что их принципиально связывало раньше. Алексей Максимович продолжал проявлять интерес к деятельности Александра Александровича, его новым трудам, в их позициях наблюдалась одна линия.
А вот с Лениным у Богданова произошел настоящий разрыв на идейной почве. Поводом послужили прения по вопросу об участии большевиков в III Думе. Богданов настаивал на выходе из Думы и форсировании подпольной деятельности. В пору формирования большевизма его лидер дорожил поддержкой Богданова, использовал его авторитет и организаторский талант в партийной работе, «не замечал» неортодоксальности. Теперь же с «вредной богдановщиной» пора было покончить. В 1909 году неправоверного исключают из большевистских рядов за фракционную деятельность. Но «отлучение» не могло заставить его молчать. Неугомонный продолжает гнуть свою линию. Ответом на «Материализм и эмпириокритицизм» был философский памфлет «Вера и наука» (1910). Его автор считает, что авторитарные тенденции в большевизме превращают марксизм в Священное Писание. В теоретических работах этого периода на первом плане «строительные», а не боевые задачи рабочего класса.
Во время Первой мировой войны Богданов служил военным врачом в действующей армии, был награжден за мужество в спасении госпитальных обозов. Жизненный опыт этих лет, видимо, укрепил его антибольшевистскую позицию. Он больше не признает классовую борьбу движущей силой перехода к социализму. А вот его оценка октябрьских событий 1917 года: «логика казармы, в противоположность логике фабрики наступает «как Собакевич, на ноги марксизму, истории, логике, культуре»; «тот, кто считает солдатское восстание началом» реализации «идеала социализма», «тот с рабочим социализмом объективно порвал».
Позиция Богданова в 1917—18 годах во многом совпадает с горьковской. Алексей Максимович тогда называл себя «независимым социалистом», не принимал крайние формы классовой борьбы и говорил о необходимости созидательной работы, консолидации культурных сил.
От Пролеткульта до тюрьмы...
Богданов не принял октябрьский переворот, но не отрекся от социалистических идеалов и по-прежнему доказывал свою преданность делу построения нового общества. Он инициатор создания Коммунистической академии, членом президиума которой оставался до смерти. В 1918-м Богданов становится идеологом Пролеткульта. Ученый читает лекции по экономике в Московском университете, выступает на конференциях. А также продолжает работать над главным трудом своей жизни — «Тектология: Всеобщая организационная наука» (1913—1922), который, по мнению исследователей, представляет собой первую фундаментальную попытку общесистемной методологии.
Как свидетельствуют документы, Богданов последовательно придерживался своих взглядов и занимал твердую антиленинскую позицию. Он был твердо убежден: пролетариат не способен, в силу своей недостаточно высокой сознательности, выполнять роль субъекта революции. Военный коммунизм «еретик» квалифицирует как недемократический, уравновешивающий нищету, что не имеет ничего общего с социализмом. Конечно, в 20-е годы такая позиция не могла оставаться ненаказанной. По инициативе Ленина критика Богданова и «богдановщины» разворачивается с новой силой. В левых журналах ему все чаще отказывают в публикациях. Осенью 1921-го он был вынужден выйти из Пролеткульта, подвергшегося партийному давлению. А с 1923 года Богданова лишили какой-либо возможности отстаивать свои позиции в советской печати.
«Но хотя я окончательно оставил политику, — пишет он в автобиографии, — она не совсем оставила меня, как показал мой арест в сентябре-октябре 1923». Сохранились его дневниковые записи об аресте и пребывании во внутренней тюрьме ГПУ, сделанные сразу после освобождения. Богданов надеялся сохранить их до тех времен, когда «опубликование станет возможным... и создадутся условия для беспристрастного суждения о всем деле».
Инакомыслящий оказался в одной камере с арестантом, обвиняемым по уголовному делу. Его «пять дней держали на одинаковом с ним положении: без книг, письменных принадлежностей, без прогулок». На допросе предъявили обвинение: организационная и идейная связь с группой «Рабочая правда», то есть, по сути, мелкая подпольная работа, направленная против РКП. Из дальнейших объяснений Богданову становится понятно: ему приписали авторство статьи, которую писал вовсе не он, а «какой-то неопытный подражатель: рука довольно неумелая, мысли резко расходятся с моей неоднократно выраженной, частью и печатно зафиксированной позицией».
Следствие, на взгляд обвиняемого, велось добросовестно, на него не давили, не скрыли противоречивости своих данных. Александр Александрович отметил также, что «частью смутное, частью извращенное представление» в общем «соответствовало тому, что... разными путями инсинуировалось в газетной травле». Богданов ответил следователю, что он за «Рабочую правду» «ответственен не более, чем Плеханов и Ленин за их теоретических последователей,.. или Маркс за меньшевизм...».
Допросы прекратились, но его продолжали удерживать под стражей. Тогда он пишет заявление самому Дзержинскому. Этот документ свидетельствует если не о доверии его автора к главе ГПУ, то по крайней мере о надежде на справедливый суд истории. В нем «провинившийся» напоминает о своем положении за последние три года: «Я подвергался не десяткам, а, полагаю, сотням нападений со стороны влиятельных лиц, а то и влиятельных кругов, — в официальных документах, публичных выступлениях, в газетных, журнальных статьях, целых книгах... Мои попытки отвечать не печатались... Вокруг меня создавалась отравленная, враждебная атмосфера... Только она сделала возможным возникновение моего дела. И она же для него создала материал — толкнула кого надо к «богдановщине». Следующие строки дают понять, что мужество этого человека было подвергнуто серьезному испытанию, что силы его и терпение не безграничны: «... одинокий работник науки — одинокий, как немногие, — оказался между молотом и наковальней: одни давно стремятся «добить» его как ненавистного мыслителя, другие — не прочь подставить его под удары, потому что это им далеко не вредно. Интересы сошлись. Но будет великой несправедливостью, которую заклеймит суд истории, если оба эти плана удадутся». Дальше Богданов просит Дзержинского допросить его лично, рассчитывая на то, что в силу своего положения Феликс Эдмундович сможет «отвлечься» от враждебной атмосферы: «...Вы знаете, что действуете на открытой арене истории, которая наш общий судья». Подследственный явно не кривил душой и добивался только одного — справедливости: «Если она будет оказана, я буду рад не только за свое дело и за себя, но также за Ваше дело и за Вас».
Дзержинский допросил Богданова в тот же день. После часовой беседы последний был уверен, что отношение к нему «стало совсем иным». Ему пообещали освобождение в пределах одной недели» и разрешили свидания. Через неделю, правда, не отпустили, поэтому Дзержинский получил от правдоискателя второе заявление с напоминанием о данном обещании. Через два дня ему передали ответ: обещание, мол, остается в силе, просто «со временем... не вышло». Освобождения пришлось подождать еще неделю. Обошлось даже без высылки. Впрочем, формально дело не закрыли. Богданов делает для себя вывод: «На мой взгляд, роль ГПУ в этом деле пассивная — ответственность, конечно, не на нем...».
Последнее прибежище
Незадолго до ареста Богданов, увлеченный идеей «повышения жизнеспособности людей методом обменного переливания крови», создал организацию «физиологического коллективизма». А в конце 1925 г. сам товарищ Сталин «благословил» его на основание Института переливания крови, причем обещал, что будут предоставлены все возможности для научной работы. Окрыленный благородными целями и задачами исследователь, видимо, не предполагал, что и в этой казалось бы далекой от политики сфере нормально работать ему не дадут.
Поначалу все шло успешно, хотя и не без проблем, вполне естественных для нового дела. Проводились исследования, эксперименты, был ряд случаев спасения жизни и возвращения здоровья больным, считавшимся безнадежными; приглашенный в институт профессор А.Богомолец и его сотрудники сделали открытие в области внутренней секреции; были выработаны «правила исследования доноров, гораздо более строгие, чем где-либо на Западе»... Но уже в январе 1928 года директор института вынужден писать докладную на имя наркома здравоохранения Н.Семашко, а также Н.Бухарина и И.Сталина. Богданов сообщает высокопоставленным лицам о возникших в институте сложных проблемах, препятствующих научной работе. Источник проблем олицетворял новый заместитель директора по хозяйственно-административной работе Е.Рамонов. Этот коммунист с большим стажем, рассказывает негодующий руководитель научно-лечебного учреждения, «обнаружил крайне своеобразное понимание идеи партийного завоевания командных высот в научной работе», «начал властно, но крайне некомпетентно вмешиваться в научно-медицинские дела». В его отношении к научным сотрудникам Богданова возмущали формализм и бестолковщина, попытки выжить старых работников. Преданный делу ученый недоумевает, как может осуществлять руководство человек, «не способный ничем, кроме угроз, поддерживать свой авторитет, то и дело подрывающий всякое уважение к себе крупными и мелкими проявлениями настоящей некультурности». Его пытался «вразумить» и профессор Богомолец, но увы… Товарищ Рамонов составил инструкцию для работников института, которая, по сути, упраздняла должность директора. По этому поводу Богданов обращался в Наркомздрав с просьбой «прекратить невозможное положение». Разбирались, но выводы директору не сообщили. Спустя некоторое время он узнал от наркома, что его «обвиняют в резкой враждебности к партийцам вообще». Александр Александрович приходит к заключению: «...это означает для института дальнейшее разрушение дела, а для меня — унизительное положение, недостойное работника науки и культуры. Это решение о моей отставке...» (документы цитируются по изд. «Неизвестный Богданов» в трех кн./Под ред. Г.Бордючова. М.,1995).
Поддержки правительства слишком требовательный работник науки не дождался. Через три месяца, 7 апреля, Богданова не стало...
В его романе-утопии «Красная звезда», написанном в 1908 году, высказан социальный прогноз, оказавшийся пророческим: «...даже там, где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет глубоко и надолго искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежным последствием — варварским патриотизмом».
...Мы отреклись, так же решительно, как наши предки в 1917-м, от старого мира — от Ленина и его последователей, от казарменного и «развитого» социализма, но уроков из истории по-прежнему извлекать не умеем. Вновь разрушили «все до основанья», тешим себя мифами и страдаем головокружением от мнимых успехов. Упорно не хотим слушать голос разума, голос совести. Сражаемся за власть, а не за идею. Никак не научимся толерантности. Не бережем (чтобы не сказать — уничтожаем) настоящую интеллектуальную и культурную элиту... Неужели обречены на бездарное повторение?..