Другой Сергей Ефремов

Когда нужно будет,

то и онемею,

пойду сапоги латать,

а от себя не отрекусь

Сергей Ефремов.

Дневник.

17 января 1929 года

Недавно в Национальной библиотеке им. В.Вернадского НАН Украины состоялась конференция, посвященная 130-летию Сергея Ефремова, общественного деятеля, заместителя председателя Украинской Центральной Рады, литературоведа, академика, вице-президента Всеукраинской академии наук (ВУАН). Это была чрезвычайно удачная акция. Во-первых, там не было политиков, во-вторых, отсутствовал «державотворчий» стеб, в-третьих, шел конкретный разговор о жизни, наследии, значении Ефремова в истории Украины. Все это контрастировало с тем, что обычно происходит на разного рода акциях, связанных с именем Михаила Грушевского. В реальной жизни последний был антагонистом Ефремова. Во всем, даже в праздновании юбилея. В 1926-м Грушевскому исполнилось 60. По этому случаю было устроено многолюдное заседание в «красном» корпусе Киевского университета. В том же году, в отличие от Грушевского, Ефремов скромно отметил свое 50-летие, на которое собрались его истинные почитатели. На кожаном полотне расписались Тычина, Рыльский, Филипович, Зеров, Саксаганский, Крымский, Кричевский и другие.

Антагонистами, похоже, Грушевский и Ефремов остались и после смерти, после того как обоих этих деятелей удалось наконец вернуть в историю Украины из устроенного для них коммунистами долгого забвения. Памятник Грушевскому в Киеве стоит неподалеку от «желтого» корпуса университета, на котором можно увидеть памятную доску, посвященную Ефремову. Здесь он когда-то учился. Это близкое соседство сейчас умножено на близость очередных юбилейных дат: Грушевскому — 140, Ефремову — 6 октября — 130 лет со дня рождения. Для меня это повод поговорить не только о том, что разъединяло эти личности, но и о том, что их объединило. О компромиссе, который в конце концов стоил им жизни.

Ефремова называли «совестью украинской нации». И хотя я с подозрением отношусь к такого рода дефинициям, что-то в этих словах было. У него был тяжелый, но независимый, твердый характер. Для него не существовало авторитетов. Поэтому его критические статьи не были конъюнктурными, а газетную публицистику отличали точность и острота. Единственное, в чем можно упрекнуть публикации Ефремова, — разве что некоем горько-пессимистическом лейтмотиве. Как заметил один его коллега из газеты «Рада», читаешь «и вроде печальную песню филина слушаешь: похоронил, похоронил!».

Он не скрывал взглядов и после прихода большевистской власти. В книге «Під обухом. Большевики в Києві» Ефремов, характеризуя «мероприятия», осуществлявшиеся после вторжения в Киев войск под командованием Муравьева, писал: «Бессмысленные мероприятия бессмысленных людей с огромными претензиями; с хлестаковской психикой, с отвагой безнадежных невежд, с отчаянной смелостью, с несдержанной, хоть и убогой, фантазией — эти мероприятия уже дают о себе знать. Нет никаких сомнений, еще чуть-чуть — немного пройдет времени, как эти люди разрушат все, что только подвержено разрушению, и тогда отойдут, откуда и вынырнули — то есть в положенную им безвестность. Только исправлять, что они испортили и еще испортят, будет чрезвычайно трудно...»

Общим девизом позиции Ефремова могут быть его собственные слова из «Письма без конверта» (открытого письма), которое он адресовал в январе 1918 года одному из красных командиров — Юрию Коцюбинскому: «Свобода действительно уж было засияла под украинским небом, и вот приходят люди, которые эту свободу снова кладут в гроб и тяжелую крышку пудовыми снарядами приколачивают... Нас разделяет пропасть, бездна непроходимая, какая только может разделять большевика и старого социалиста (Ефремов был влиятельным деятелем Украинской партии социалистов-федералистов. — Ю.Ш.), что не раз изведал царскую тюрьму и жандармских скорпионов. И тем не менее я не завидую вашей силе и не променяю ее на мое бессилие...».

При царизме Ефремова арестовывали дважды. Но скроен он был из крепкого материала. Держался достойно. Так было и в дальнейшем: недаром все бурные события после 1917 года он пережил в Украине (некоторые исследователи ошибочно утверждали, что Ефремов возвращался в УССР из эмиграции). Трижды им интересовались чекисты: в марте 1919-го, в июне 1921-го и в августе 1922 года. В ночь на 17 августа у него дома провели обыск и, по его словам, «обыскав и забрав целый сундук документов из моего архива и заграничных несколько книжек», увели в ГПУ. Допрос продолжался до 22 августа. Ефремов отказался отвечать на вопросы наподобие «Ваше отношение к конституции Советской власти?», «Ваше отношение к сменовеховству?», «Ваше отношение к академической забастовке?» и т.п., заявив, что «это моего дела не касается, что же до моей политической деятельности, то «было отпущение грехов» (Ефремов имеет в виду объявленную большевистской властью амнистию. — Ю.Ш.).

Ему объявили, что вышлют за границу. В октябре 1922-го, вызвав в ГПУ, сообщили решение о высылке (правда, уже не за границу, а туда, куда он «хочет»). Ефремов в знак протеста подал заявление и написал письмо тогдашнему главе Совнаркома УССР Христиану Раковскому. Последний ответил телеграммой, что считает необходимым выслать Ефремова в Москву. Но этого не произошло. В декабре 1922-го на Ефремова снова давят с целью ускорить его отъезд. Однако он отказался, и в мае 1923 года его официально информируют, что высылку отменили. «Итак, наконец дело кончилось. Глупейшее дело, какое только мне до сих пор встречалось», — констатировал Ефремов в дневнике. Он ошибался.

* * *

С начала 1920-х годов Ефремов ведет интенсивную научную работу: публикует монографии, посвященные Михаилу Коцюбинскому, Ивану Карпенко-Карому, Панасу Мирному. Позднее готовит к печати академическое издание дневника и переписки Тараса Шевченко. Казалось бы, все это кого угодно могло убедить: Ефремов полностью погрузился в исследовательскую деятельность. Кого угодно, но не большевистский истеблишмент и чекистов. Они возмущены тем, что академик держится независимо, а ВУАН остается форпостом интеллектуальной свободы.

В 1926 году Ефремов отмечает в дневнике, что из письма академика Агатангела Крымского узнал о «существовании на него доносов в Харькове» и «негодовании коммунистов из-за того, что он не дал и намека на сближение с ними», а также о том, что нескольких его сотрудников из ВУАН вызывали в ГПУ, где допрашивали об отношениях Грушевского, Крымского и Ефремова, требовали «давать сведения». Ефремов возмущен, но шага навстречу коммунистам не делает. Наоборот, при случае демонстрирует независимость. Да еще как демонстрирует.

Например, 30 сентября 1926 года в фойе театра им. И.Франко в Киеве происходит встреча Ефремова с Опанасом Любченко, тогдашним председателем Киевского облисполкома, безусловно, имевшая огромное значение для судьбы первого. Вот как ее описывал Ефремов в дневнике:

«Во втором антракте ко мне подошел Любченко с такой миной, будто мне большую честь оказывает. Я с ним не был знаком, и эта «честь» меня удивила очень. И произошел между нами диалог».

…«Он (впадая в тон еще интимнее): А скажите, Сергей Александрович, когда уже вы начнете активно работать?

Я: Вот тебе и раз. У меня нет времени нос высморкать, а с вашей стороны только и слышу: когда я начну работать. Что вы понимаете под этим — активно работать?

Он: Ну, вот хотя бы в нашей прессе...

Я: Если так, то никогда. Я человек старых взглядов, со старыми предрассудками. Так что, я думаю, что никакая… работа — невозможна без свободы слова. Ни государственная, ни политическая, ни культурная. И пока вы стоите на своей позиции — не давать инакомыслящим говорить, до тех пор я в прессе не буду выступать, поскольку считаю, что и прессы нет, а только казенные издания.

Он: Мы даем свободу слова...

Я: Кому? Себе?

Он: Разве только интеллигенты могут на нас жаловаться. А рабочие и крестьяне имеют свободу слова и говорят, что хотят.

Я: Откуда вы это знаете?

Он: На наших съездах крестьяне высказываются вполне свободно.

Я: Не верьте тому, что говорят на ваших съездах. Это говорят только, чтобы вам нравиться. Вот если бы вы могли сделать то, что не можете, послушали, что говорят хотя бы в селах неофициально, между собой, то вы бы не то говорили. Вы бы тогда увидели, что ваша свобода слова перед теми речами должна была или отступить, или же взяться за нагайки... И еще одно: ну, пусть бы я начал у вас писать, что бы я писал? Полуправду я не могу писать, а целую вы не дадите. И вышло бы, что только все говорили бы, что большевики купили Ефремова.

Он: (сухо). У нас нет необходимости кого-то покупать.

Я: И я то же самое говорю: это ни вам, ни мне не нужно. Так что и незачем мне идти к вашей прессе.

Тут поднялся занавес и прервал разговор. Когда закончился акт, он простился и ушел, видимо, рассерженный...».

9 января 1927 года Ефремов записывает в дневнике: «Превосходительный Любченко, кажется, не на шутку обиделся. Снова мне передают, что он рассказывал о нашем разговоре с жалобами на то, что я оскорбил...

И вместе с тем говорил, что они уже совершенно разочаровались в Грушевском и теперь не назначат его президентом, а также не назначат в Академию и Шлихтера. Превосходительный дурак, кажется, серьезно думает, что он может назначить нам и президента, и пихать в Академию кого захочет».

* * *

Однако Ефремов был сломлен, оказался в «театре в театре», на скамье подсудимых во время сфабрикованного процесса «Спілки визволення України» (СВУ), который состоялся 9 марта и 19 апреля 1930 года в Харьковском оперном театре. Именно Ефремова объявили лидером этой фантомной организации, к членам которой причислили 45 представителей интеллигенции Украины.

Вот как описывал в 1930 году составленную «драматургами» из ГПУ версию существования СВУ тогдашний нарком образования Украины Николай Скрипник. Было якобы два центра СВУ — «внутренний» и «заграничный». Во главе первого стояла «замкнутая, совершенно спевшаяся, строго законспирированная группа представителей бывших социалистов-федералистов и социал-демократов: Ефремов, бывший министр иностранных дел петлюровского правительства Никовский, писательница Старицкая-Черняховская, социал-демократ Гермайзе, педагог Дурдукивский, бывший профессор Чеховский — экс-председатель петлюровского правительства и член Центрального комитета украинской социал-демократии, а потом руководитель украинской православной автокефальной церкви, и другие. Опираясь на влияние Ефремова как вице-президента ВУАН, «СВУ» держит в своих руках целый ряд научных учреждений ВУАН — научно-педагогическое товарищество, институт научного языка, всенародную библиотеку, медицинское товарищество и т.п.

«СВУ» организует целый ряд филиалов-групп по многим городам: в Одессе, Харькове, Днепропетровске, Полтаве, Чернигове, Виннице, охватывая в основном старую буржуазную украинскую интеллигенцию... проводя упрямую, хоть и скрытую работу воспитания контрреволюционных кадров из числа студентов буржуазного, кулацкого происхождения.

Молодежные контрреволюционные силы были объединены в дополнительной организации «СУМ» («Спілка української молоді»), члены которой должны были быть массовыми агитаторами «СВУ» среди студенчества и кулацкого крестьянства».

В 1989 году, еще во времена СССР, Ефремов и другие «участники» упомянутой «Спілки» были официально реабилитированы. Выяснилось, что в процессе предварительного следствия на них оказывалось психологическое и физическое давление. Именно такое давление применялось, в частности, к племяннику Николая Павлушкова, который одним из первых дал свидетельства о существовании СВУ и СУМ.

Для «изобличения» одних обвиняемых активно использовались свидетельства других. В частности, Иосиф Гермайзе, больше двух месяцев отрицавший на следствии свою вину, убеждал, что никогда не принадлежал к СВУ, о которой впервые услышал от следователя, и заявил: «В конце концов мне было предъявлено много доказательств о «СВУ», ее функционерах и участниках. Эти лица, особенно Ефремов, Дурдукивский, Чеховский и Гребенецкий, четко вспоминают учреждение «СВУ» и ряд организационных моментов ее истории. Остается предположить, что или все они вместе ошибаются, или ошибаюсь я и не могу вспомнить того, что для них является безусловной реальностью. После этого обдумывания я могу признать правдоподобие второго предположения, а именно, что ошибаюсь я».

Что же заставило Ефремова говорить глупости да еще и детализировать их? Прежде всего режим уничтожил его репутацию в глазах тогдашнего общества. Ведь еще 21 сентября 1928 года политбюро ЦКП(б)У рассмотрело вопрос «О Ефремове» и постановило: «В связи с выступлением Ефремова в газете «Дело» (Речь шла о статье Ефремова в защиту ВУАН. — Ю.Ш.) поднять общественное мнение против контрреволюционной деятельности академика Ефремова».

Дальнейшие решения стимулировали кампанию против Ефремова в СМИ того времени: проходили собрания с целью осудить «ефремовщину». Ефремов в дневнике зафиксировал впечатления от сообщений об этих собраниях. 13 октября 1928-го он записывает: «Общее собрание профессоров, студентов и служащих ИНО (Институт народного образования. — Ю.Ш.) осуждает антисоветскую вредную для украинской культуры работу акад. Ефремова, которую мы видим в ряду его трудов и выступлений в «Деле», дискредитирующую высококвалифицированного работника украинской культуры.

Такой в полном объеме текст этой анафемы, опубликованный сегодня, который принят был неделю назад. Давненько собирались... Думаю, что осуждение это падало, собственно, на авторов его. Ведь как бы они ни старались, а сделать из меня врага украинской культуры не удастся».

Однако организаторы «осуждений» действовали последовательно. В начале 1929 года в Харьковский, Киевский, Одесский, Днепропетровский окружные партийные комитеты была направлена директива. В ней, в частности, говорилось: «Президиум ВУАН рассмотрел и осудил известное выступление академика Ефремова С. Постановление ее по этому поводу оглашено в прессе (см. «Коммунист» №1 (2687) от 1 января). Учитывая состояние Академии, советская общественность может признать это постановление Президиума удовлетворительным. Постановление Президиума вызывает сопротивление со стороны некоторых академиков...

Поэтому ЦКП(б)В предлагает Вам немедленно принять постановления солидарности с резолюцией среди научных работников и студенчества, закончив 10.11. Постановления нужно провести через окружные бюро секций научных работников, правления ВУЗов (желательно вместе с научно-исследовательскими кафедрами, которые имеются при этих ВУЗах), общие студенческие собрания (1—2 вуза), конференции научных работников, которые будут созываться перед всеукраинским съездом научных работников, а также те научные товарищества и организации, где можно будет провести соответствующие резолюции.

Вопрос об академике Ефремове нужно ставить на очередных заседаниях указанных выше организаций, чтобы такие заседания не приобрели характер заседаний, специально созванных по этому поводу. Нужно достичь того, чтобы все эти собрания и заседания приняли резолюцию, что присоединяются к постановлению Президиума ВУАН».

К этой директиве прилагались «ориентировочный календарный план и образец резолюции, который можно менять, сохраняя: 1) осуждение выступления... Ефремова, 2) присоединение к постановлению ВУАН, 3) осуждение попыток оправдания или недооценку выступления Ефремова, что есть по сути солидаризация с ним».

В 1928 году Ефремов, по решению президиума ВУАН, был отстранен от «всякой организационной и административной работы в органах ВУАН». В конце этого года он пишет в дневнике: «Собственно, снятие меня с должностей (секретаря Отдела и со всяких комиссий: уставной, хозяйственной, юбилейной и т.д.) для меня не минус, а плюс. Отбирают они кучу времени, а все без надобности, и мне это, собственно, на руку... Более подлого времени не было и не будет, что ж, остается пить отравленный бокал до дна».

* * *

Впрочем, утрата репутации не могла бы заставить непримиримого академика «пить отравленный бокал до дна». Были и другие факторы. В 1928 году политбюро ЦКП(б)У поручает ГПУ «возобновить дело Ефремова». 18 мая 1929-го арестовывают студента Николая Павлушкова, проживавшего вместе с Ефремовым в доме директора 1-й Киевской трудовой школы Владимира Дурдукивского. Вскоре Павлушков указав место, в котором хранился ефремовский дневник. Чекисты получили самое полное (и единственное!) неопровержимое доказательство истинных настроений академика. Существует версия, согласно которой Ефремов сказал Всеволоду Ганцову после вынесения приговора в деле СВУ: «Никогда не прощу Николаю, Николай для меня умер. Я ему доверял больше даже, чем Дурдукивскому. Он один, Николай, знал тот тайник, где я прятал свои дневники». (Пройдут годы, и уже с Соловков Павлушков будет писать письма энкавэдэшному начальству с прошением освободить, как ему в свое время пообещали за помощь. Павлушкова расстреляют вместе с большой группой узников-украинцев осенью 1937-го.)

Ефремова арестовали 21 июля 1929 года. Он решительно отбрасывает все обвинения. «Осада» длится до 10 сентября. И вот финал: он признает «свою вину в том, что с года 1926 основал контрреволюционную организацию «СВУ» («Спілку української молоді») и до года 1929 руководил ее деятельностью». Это была огромная победа Соломона Соломоновича Брука, уполномоченного Киевского ГПУ, причем — учтите, это официальная должность! — «старшего уполномоченного по украинской контрреволюции». Брук мастерски «обрабатывал» академика, убеждая его взять на себя несуществующие грехи, чтобы уберечь новые поколения украинцев, прежде всего научных работников, художников, литераторов, от репрессий, от того, чтобы на них не упала тень Ефремова и представителей его генерации, которые должны сойти с «исторической сцены».

Брук уверял: если Ефремов не «подыграет» властям, будут пролиты реки крови «сознательных украинцев». Следовательно, академик, как символ старой эпохи должен осознать свою высокую миссию, а власти обещают ему и его коллегам «легкие» приговоры. Ефремов, как человек порядочный, заколебался. А Брук с блеском закрепил собственный успех намеком на то, что в случае несогласия жертвой безжалостной чекистской гильотины станет Анисия Дурдукивская, сестра упомянутого педагога и фактическая жена Ефремова. И последний капитулировал, написав, что таки «возглавлял» СВУ.

Но он не знал, с кем имеет дело. Это был не компромисс, а лишь его начало. Теперь Брук требовал деталей, подробностей контрреволюционной деятельности Ефремова, который исписал горы бумаги на «свидетельства» о том, что могло хоть как-то подпадать под понятие «преступление». Сохранились свидетельства информатора, подсаженного в камеру, где держали академика. Последний возвращался с допросов растерянный и раздавленный. Это был уже другой Ефремов. Он объяснял, что от него требуют новых признаний, а главное — детализации. «Так не пишите! » — посочувствовал сосед. «Как же я могу не писать, — ответил Ефремова, — я же дал слово».

И в заключение еще раз о компромиссе. Компромиссом стало возвращение Михаила Грушевского в Украину в марте 1924-го. Ему обещали должность президента ВУАН, гарантировали безопасность и условия для научной работы. Эти обещания не были выполнены. Грушевского в 1931 году арестуют, а после увольнения фактически вышлют в Россию; его дочь погибнет в концлагере, а сам ученый умрет при загадочных обстоятельствах в 1934-м; его жена будет одиноко доживать свой век в печали и воспоминаниях. Ефремов ненавидел Грушевского за компромисс и заигрывание с большевиками. Грушевский ненавидел Ефремова за якобы его игнорирование «украинскости» академии. Вместо альянса они создали в ВУАН два враждующих лагеря, разодрали академию, которую большевики в 1929 году сравнительно легко «коммунизировали». В конце концов и с Ефремовым большевики достигли компромисса. Это как минимум однажды объединило двух типичных украинцев, одного из которых (не Ефремова) сейчас называют «великим».

P.S. Подробных сведений о жизненном финале Ефремова нет. Осужденный к десяти годам лишения свободы, он якобы первые семь лет провел в Ярославском политизоляторе. Продолжал заниматься научной работой, составлял словари произведений Тараса Шевченко и некоторых других писателей. В 1937 году его перевели во Владимирский политический изолятор. Умер он, по официальным данным, 10 марта 1939 года в одном из лагерей ГУЛАГа.

До конца дней своих Ефремов переписывался с Анисией, которая во время Второй мировой войны оказалась в Праге, где и умерла. Рассказывали, что она завещала положить письма Ефремова в свой гроб. Там они с ней до сих пор.

В наградном списке Соломона Брука указано: «В деле ликвидации «СВУ» тов. Брук сыграл выдающуюся роль и своей настойчивостью и решительностью, используя сложные агентурно-оперативные комбинации, он добился изобличения центральных фигур в деле «СВУ», руководителя «СВУ» — академика Ефремова, члена центра «СВУ» — Дурдукивского, руководителя террористического боевого отряда молодежи — Павлушкова и ряда других заметных участников организации, вследствие чего была раскрыта повстанческая сущность ликвидированной организации». В 1929 году за «выдающуюся роль» Брук был представлен к ордену Красного Знамени, а уже в 1938-м расстрелян.