Дмитрий Соловей (1878—1966) |
Известный исследователь голода начала 30-х годов в Украине, американский профессор Джеймс Мейс (к сожалению, уже ушедший из жизни), оценивая вклад тех, кто способствовал возрождению правды об этой трагедии, написал: «...Если есть историк, заслуживающий памятник (а историки обычно предпочитают книгу мрамору), то это Дмитрий Соловей».
Не так давно мы с научным сотрудником с Полтавщины Александром Юренко подготовили к изданию три работы Соловья, посвященные голодомору в Украине («Стежками на Голготу», «Українське село в роках 1931—1933», «Голод у системі колоніяльного панування ЦК КПСС в Україні (до 40-літнього ювілею КП(б)У і 25-ї річниці голоду 1932—1933 рр. в Україні)». Книгу назвали «Сказати правду», и она была опубликована в этом году в Полтаве.
Когда только мы начали обсуждать саму идею переиздания, я высказал сомнение, не устарели ли эти работы, не будут ли они отдавать пылью рефлексий и эмоций из эмигрантской дали, в которой автору пришлось жить? Не пошатнет ли концепцию этих трудов то, что написано о голодоморе в последние годы и прежде всего в Украине? Прочтя еще раз внимательно тексты, я преодолел сомнения. Этому способствовало и то, что мы решили приложить к ним небольшую подборку документов. Вот тогда и выяснилось, что ключевые утверждения и выводы Соловья проверяются архивными источниками. Но сначала — об авторе.
Дмитрий Федорович Соловей родился 23 октября (по старому стилю) 1888 года в городке Срибном Прилукского уезда Полтавской губернии (ныне это Черниговская область) и был самым младшим в многодетной семье. Один из его братьев, Иван, который был предпринимателем, переехав на Дальний Восток, позвал к себе родственников. Отправился с ними туда и 10-летний Дмитрий, но ненадолго. После начала русско-японской войны он оказался в Сумах, где продолжил учебу в гимназии. В 1907 году небольшая группа учащихся, среди них был и Соловей, организовала украинский кружок. Он охватывал две местные гимназии, реальное училище и имел просветительский характер.
В 1909 году Соловей поступил на историко-филологический факультет Харьковского университета. Вскоре он становится членом Харьковской украинской студенческой громады. По словам Александра Юренко, в этом студенческом обществе Соловей и небольшая группа его единомышленников имели «наиболее радикальные политические взгляды и поэтому стояли несколько особняком от остальных громадовцев. Хотя Дмитрий Соловей никогда не был заполитизированной, выражаясь современным языком, личностью, особенно в узкоприкладном значении этого слова. В течение всей жизни он сам устанавливал черту между общественной и партийной деятельностью и ни разу не перешел ее, при любых обстоятельствах оставаясь внепартийным. Это соответствовало его мировоззрению, привязанностям, ментальности и, в конце концов, характеру».
Очень существенное замечание, имеющее прямое отношение к теме нашего разговора. Но это не значит, что Соловья можно считать стопроцентно аполитичной личностью. Мировоззренчески он был близок к идеям Михаила Драгоманова, его привлекали идеалы социальной справедливости (кто не увлекался ими из мыслящих людей того поколения?), но его высшим политическим идеалом была свободная Украина. Как вспоминал сам Дмитрий Соловей, он и небольшая группа его ближайших товарищей «стояли на той позиции, что получить возможность для свободного культурно-национального развития можно только при полной смене политического режима в России. Добиться же этой смены можно лишь путем революционным, приобщив к борьбе основную массу народа — миллионы крестьянства. Но крестьянство на 80% неграмотное, в подавляющем большинстве живет нищенски. Значит, расшевелить его, толкнуть на борьбу можно не столько лозунгами национального, сколько социального освобождения. Отсюда наша заинтересованность политическими и социальными проблемами, увлечение произведениями М.Драгоманова, книжками Кропоткина («Записки революционера»), Степняка-Кравчинского («Революционная Россия»), Туна («История революционного движения в России»), Туган-Барановского и т.д.».
Эта заинтересованность завершилась первым арестом в 1914 году за участие в организации запрещенных властями демонстраций, посвященных столетнему юбилею Тараса Шевченко. Соловей был сослан в Полтаву. В начале 1915 года он устроился в статистический отдел уполномоченного по делам поставки продуктов в армию по Полтавской губернии. Тут он стал соучредителем украинской молодежной социалистической организации — «Юнацької Спілки», имевшей довольно большую сеть кружков, а также издательство. Полицейское преследования «Юнацької Спілки» (разгром ее кружка в Миргородской художественной школе в 1915 году, вследствие чего в тюрьму попали его участники, арест в Харькове в начале 1916-го большинства членов исполкома) ослабили организацию. Ее главную ячейку перенесли в Полтаву, где союз просуществовал до начала 1918 года.
В мае 1916 года, по истечении срока ссылки, Соловей был мобилизован в армию. Попал он в Азов в 245-й запасной пехотный полк писарем. Там встретил Февральскую революцию 1917 года. А в апреле того же года от солдатской общины стал делегатом Украинского Национального Конгресса, конституировавшего Украинскую Центральную Раду. Соловей, пройдя ускоренную военную подготовку, летом 1917-го получил чин прапорщика и был отправлен в Петроград, в часть, охранявшую важнейшие учреждения и собрания в государстве.
В 1918 году он был демобилизован. Мог пойти в политику, но не сделал этого. Почему? Частично ответ на этот вопрос можно найти у самого Соловья. Вспоминая о событиях осени бурного 1917-го, он написал и о своем разговоре с одним из наиболее колоритных персонажей политической истории Украины ХХ века, украинским эсером Андреем Заливчим: «Коснулись и дела большевистского переворота в черноморской эскадре. Газеты писали, как матросы-большевики уничтожали офицеров, бросая их с кораблей в море. И тут оказалось, что наши взгляды и мнения расходятся в противоположных направлениях. Я считал, что если старый политический режим рухнул, а условия для свободной общественно-политической жизни завоеваны, то дальнейшее разжигание классовой ненависти не нужно и опасно, поэтому произвол, такой, как этот, недопустим, кто бы его ни чинил и во имя какого идеала. Андрей смеялся надо мной. Он считал, что революция только началась. Что кровавое уничтожение защитников старого режима неминуемо и необходимо. Что моими устами глаголит перепуганный интеллигент, который не может понять, что революции в белых перчатках не делают».
Это была позиция — разжигание классовой ненависти не нужно и опасно. Не желая хотя бы в какой-то степени (или случайно) способствовать подобному разжиганию, Соловей решает работать инструктором по культурно-образовательным делам Полтавского союза потребительских обществ (ПСПО). Но насилие и классовая ненависть сами нашли его. В октябре 1920 года в Полтаве были проведены массовые аресты украинской интеллигенции. Среди арестованных в ночь с 5 на 6 октября по обвинению в контрреволюции и «петлюровщине» было также руководство ПСПО и многие люди из его аппарата, других кооперативных организаций, ученые, учителя, крестьяне. Спустя несколько недель заключенных перегнали в знакомую (тут Дмитрий находился в 1916-м) харьковскую тюрьму, где ими занялся особый отдел Юго-Западного фронта. Среди прочих к казни приговорили и Соловья.
Но судьба словно хранила его: вследствие заступничества кого-то из большевистского руководства, знавшего его как порядочного человека, в марте 1921 года Соловья освободили из-под стражи. Он работает в Харькове в редакции газеты «Вісті ВУЦВК», потом возвращается в Полтаву, где занимает скромную должность инструктора-кооператора кооперативно-просветительского отдела Полтавского райсоюза. В его функции входили только внутрикооперативные мероприятия и руководство работой унаследованных от ПСПО библиотеки и книжной лавки. В 1922 году Соловей инициировал издание и стал редактором кооперативно-просветительского журнала для молодежи «Молода громада».
В мае 1923 года кооперативно-просветительный отдел был ликвидирован, но Соловей не остался безработным. Его пригласили на должность заведующего секцией экономической статистики статистического бюро Полтавского губернского исполнительного комитета. Вот так в его жизнь вошла статистика, которая, как известно, была в СССР наукой классовой. Это для публики. А параллельно существовала статистика «закрытая», но реальная — цифры, которые для Соловья были словно живыми и стали лучшими комментаторами того, что на самом деле происходило за стенами статбюро.
Появление Соловья в губстатбюро усилило украинизацию последнего, способствовало выработке украинской статистически-экономической терминологии. А он в 1922—1925 годах одновременно был еще и руководителем терминологической комиссии Полтавского научного общества при Всеукраинской академии наук (ВУАН). Комиссия собирала, упорядочивала и разрабатывала эту терминологию. Его статьи постоянно печатали в «Бюлетені Полтавського губстатбюро», а вскоре появилась и монография «Решетилівський ярмарок». Проведенное по разработанной им методике уникальное исследование, между прочим, объективно засвидетельствовало опасную политэкономическую тенденцию: несоответствие между слишком высокими ценами на промышленную продукцию и слишком низкими на сельскохозяйственную, что поставило сельское хозяйство в исключительно тяжелое положение.
Руководство губисполкома поощряло издание книги, подчеркивая, что она «носит всесоюзный интерес». Но узнав, что она написана и уже набрана в типографии на украинском языке, президиум губисполкома приказал разбить набор, а книгу немедленно перевести (для чего выделили четырех переводчиков!) и печатать только по-русски. Соловей пытался протестовать: написал в «Вісті ВУЦВК». И газета откликнулась критическим материалом.
Это, ясное дело, не понравилось местным властям, и вскоре Соловья ... арестовали. Определенных обвинений против него не выдвигали, только копались в прошлом, о котором он предпочитал помалкивать, а после недельной отсидки в тюрьме выпустили на свободу. Но спустя некоторое время ГПУ УССР инспирировало его увольнение с должности. И только после прошения заведующего губстатбюро Г.Ротмистрова председатель губисполкома А.Сербиченко дал разрешение на восстановление.
С ликвидацией губерний в Украине, в том числе и Полтавской, Соловей перешел в Центральное статистическое управление Украины (ЦСУ) на должность заведующего подотделом специальных отраслей торговли. Наверное, наряду с профессиональным авторитетом определенную роль здесь сыграло и то, что его лично знал еще с 1915—1916 годов руководитель ЦСУ Сергей Мазлах, до революции работавший в статбюро Полтавского земства. Среди многочисленных статистических трудов Соловья харьковского периода привлекают внимание монографические описания нескольких украинских сел, помещенные в сборнике «Матеріали по обстеженню комітетів незаможних селян».
Работа в ЦСУ УССР многое дала Соловью и как научному сотруднику. Он проявлял серьезную заинтересованность демографической статистикой, а украинская научная школа демографии в 20—30-е годы была самой мощной в СССР. Заложена она была усилиями не только научных сил ВУАН, но и сотрудников ЦСУ. Его ученые-практики тогда опубликовали немало обстоятельных работ по демографии Украины, не менее стоящих, чем труды Института демографии Всеукраинской академии наук.
Работа с реальной, еще не подвергнутой цензуре статистикой решающим образом повлияла на восприятие Соловьем тогдашней социально-экономической системы. Его дочь Оксана Соловей вспоминала: «Тема голода мучила отца с самого
33-го года. Тогда он еще работал в ЦСУ Украины, в учреждении, через которое проходили все цифровые данные по хозяйству Украины и сотрудники которого значительно лучше представляли, что делается в стране, нежели каждый рядовой член общины». Можно считать: уже тогда, в 1933-м, Соловей готов был писать о голоде и его последствиях, но не имел для этого возможностей. Хотя и в тo время он много писал.
Дело в том, что в 1926—1929 годах Соловей был аспирантом Научно-исследовательской кафедры истории Украины (со временем Научно-исследовательская кафедра истории украинской культуры, а еще позже — Научно-исследовательский институт истории украинской культуры), которую возглавлял академик Дмитрий Багалий. В 1929 году Соловей защитил работу «Динамічні показники внутрішньої торгівлі на Лівобережній Україні наприкінці XVIII ст.» и получил статус научного сотрудника, заняв такую же должность на кафедре Багалия по совместительству с работой в ЦСУ. В институте он продержался до самого закрытия этого учреждения в 1934 году.
В 1933 году Соловей был вынужден сменить место работы: вначале он заведует подотделом, а потом и отделом статистики Украинской промышленной кооперации. Летом 1934-го, после переноса столицы УССР в Киев, вместе с руководством промкооперации он переехал туда. В 1936 году Соловей был уволен с работы. С одной стороны, это было очень обидно, ведь он был опытным специалистом. С другой стороны, возможно, именно это спасло его от гибели, ведь в это время в разгаре были поиски «врагов народа» и латентных «украинских националистов».
Соловей устроился на должность учителя украинского языка и литературы в одну из харьковских школ и благополучно проработал там вплоть до начала нацистско-советской войны в июне 1941-го. Он не эвакуировался, а с приходом немцев был директором одной из школ, стал одним из организаторов и руководителей харьковских «Просвіти» и Научного общества. Последнее немцы быстро ликвидировали, а «Просвіта» просуществовала до конца оккупации.
Положение «Просвіти» и самого Соловья все это время было довольно шатким. Очевидец, близкий к оккупационным властям и знавший некоторые немецкие секреты, утверждал о многочисленных доносах на него в немецкие органы, в том числе и в гестапо.
И еще один интересный для характеристики Соловья эпизод. Когда в ноябре 1941 года в Харькове появились эмиссары одной из ветвей Организации украинских националистов (мельниковцы), приглашая местную украинскую интеллигенцию стать членами их организации, Соловей не поддался на их уговоры. Прочтя программы обеих ОУН (т.е. мельниковцев и бандеровцев), он заявил знакомым: «Я с этими программами не соглашусь. Где во главе стоит лидер, для демократии места нет. Свое или чужое ярмо — все равно ярмо».
Понятно, какую бы позицию ни занимал Дмитрий Соловей, для коммунистического режима, возвращавшегося в Украину после изгнания оккупантов, он был «врагом» и «националистом». А потому в 1944 году он с семьей покидает Украину. Навсегда. Конец войны встретил в столице Нижней Саксонии Ганновере, оказавшись в британской оккупационной зоне. Приходу англо-американских войск он был благодарен тем, что, по его словам, с «украинцев, находившихся на этой территории, спали кандалы гнетущего фашистского рабства. Установленный победителями демократический режим дал и нашим людям возможность свободно вздохнуть».
Пять лет ганноверского лагеря, основание одного из первых послевоенных украинских издательств «Шляхи на Україну» (оно просуществовало до конца 1946 года), начало работы над воспоминаниями об эпохе революции — все это предшествовало важному событию в биографии Соловья — переезду в город Сейнт-Пол в США. Именно здесь ему суждено было уйти из жизни в 1966 году.
Дмитрий Соловей оставил после себя пестрое, разножанровое, не очень большое по объему, но чрезвычайно интересное печатное наследие. Его дочь (к сожалению, уже покойная) Оксана Дмитриевна, с которой мне довелось познакомиться, вполне справедливо разделяла его на две основные части: работы о голоде и о колониальном положении Украины в СССР. Понятно, что это разделение условное и обе части взаимосвязаны. В предисловии к своей книге «Голгота України. Московсько-большевицький окупаційний терор в УРСР між Першою і Другою світовою війною» Соловей специально подчеркивал, что не ставил задачу представить полную научную разработку истории Украины взятого периода. Он только стремился, «пока еще есть силы и какая-то возможность, проделав кропотливую, волокитную и трудную пионерскую работу и использовав все... в данных условиях доступное, протоптать в этой целине первую тропинку».
В этом случае важно подчеркнуть: Дмитрий Соловей был среди тех, кто прокладывал «первую тропинку» в исследовании темы голодомора в Украине в 1932—1933 годах, в анализе комплекса причин, приведших к этой трагедии. Он одним из первых начал собирать свидетельства тех, кому удалось пережить голодомор, писал не только о социально-экономических, но и о политических причинах этого явления.
Со времени появления помещенных в этой книге работ Дмитрия Соловья историческая наука преодолела долгий путь в выяснении причин, обстоятельств и последствий голода ХХ века в Украине. И все-таки, готовя переиздание трех текстов Соловья, одного из первых серьезных исследователей новейшей украинской катастрофы, мы руководствовались не только ритуальной потребностью отдать дань памяти их автору.
Определяющим было то, что предлагаемые читателю работы, увидевшие свет в годы послевоенной разрухи, волей обстоятельств — на чужбине, стали раритетом. А главное — они не утратили своего значения. Ведь так или иначе с неумолимым течением времени свидетельства очевидцев тотальной трагедии приобретают все больший вес и им нет замены. Даже больше, без их составляющих — рефлексии и субъективных оценок — едва ли можно пробиться к более или менее непредвзятому видению тех событий. В своих работах Соловей выступает вместе с тем и как свидетель (один из огромного множества), и как исследователь «макабричной» эпохи. Исследователь, конечно же, не равнодушный, не беспристрастный.
Вместе с тем нельзя забывать, что Дмитрий Соловей все-таки был слишком ограничен в возможностях. И, прежде всего, в плане архивных источников своих исследований. Именно это обстоятельство и привело нас с Александром Юренко к тому, что необходимо составить по своему усмотрению вторую часть книги. Она полностью состоит из документов и является своеобразным дополнением того, о чем пишет автор. Естественно, большая часть представленной информации в начале 30-х годов и тогда, когда писались труды Дмитрия Соловья, в условиях большевистской системы была строго засекречена.
Найденные и обнародованные в последние годы архивные документы позволяют увидеть в действиях сталинского режима специальные антиукраинские акценты, значение и глубинные последствия которых позволит раскрыть дальнейший научный анализ.
Работы Соловья и архивные источники, собранные нами в сборнике «Сказати правду», важны как раз для продолжения научной дискуссии, призванной не навязывать априори какие-то истины и даже не для того, чтобы воссоздать полную картину событий 1932—1933 годов. Совершенно очевидно, что это уже сделать просто невозможно. Речь идет о куда более скромной задаче — о приближении к правдивому пониманию причин и последствий голодомора, тех самых событий, очевидцем и исследователем которых был Дмитрий Соловей.