Известный киевовед, старший научный работник Музея истории Киева Дмитрий Малаков однажды заметил, что не обращать внимания на историю Киева стало своеобразной формулой поведения в городе. Сегодня, когда коренные киевляне считаются исчезающей натурой, тем интереснее узнавать об истории и образе жизни столицы в таком еще недавнем прошлом. Рассказ о Киеве чрезвычайно сдержанного в отношении себя лично Дмитрия Малакова раскрывает, тем не менее, и его личность, и его позицию, а также своеобразный ракурс восприятия мира.
«Придите к нам княжить»…
— К величайшему сожалению, Киев не продуцирует руководителей из своей среды. Они приходят извне — чужие, равнодушные. За всю историю Киева городом никогда не правили киевляне. Даже за 200 лет существования должности городского архитектора ее занимали разве что два-три киевлянина. А то, что у власти находятся люди, не укоренившиеся здесь, свидетельствует, что проблемы города их не занимают, — рассказывает Дмитрий Васильевич.
— Обратимся к советской истории. В 1934 году Киев стал столицей УССР. Тогда в город прибыла руководящая группа из Харькова — Постышев, Косиор, а с ними приехали и проектировщики. По легенде, когда харьковчане пересекали Днепр, Постышев, посмотрев из окна вагона на многочисленные храмы и колокольни, возвышавшиеся над зелеными холмами, сказал, что город имеет «несоциалистический» вид. И началось создание «социалистического вида» — разрушались храмы, да к тому же преимущественно украинского барокко — самое ценное и дорогое. Среди них были шедевры — Михайловский Златоверхий собор, Благовещенский собор на Подоле, Пирогоща. А это памятники ХІ—ХІІ веков. Вместо них вырастали архитектурные «монстры» вроде здания НКВД — сейчас там Дом правительства. В историческом центре Киева, на Михайловской площади, должна была появиться правительственная площадь с Домом правительства на месте уничтоженного ради этого Михайловского Златоверхого собора. Исчезала и киевская традиция кирпичных фасадов. Искусность каменщиков из-за «большевистских темпов» сошла на нет, а новый кирпич производился низкого качества. Так, Институт биохимии на улице Леонтовича, 9 сооружен из кирпича разрушенной церкви Александровской больницы и из сожженной в 1920 году мельницы Бродского на Подоле.
После войны 1941—1945 гг. изменилось коренное население Киева. В 1914 году в городе было 623 тысячи жителей, потом эта численность уменьшалась и начала расти уже в 30-х годах. В 1940 году в столице было 930 тысяч населения. А когда началась война, в армию ушло 200 тысяч киевлян, 325 тысяч эвакуировались на восток, 100 тысяч (и это молодежь) увезли в Германию, более 100 тысяч киевлян нацисты расстреляли в Бабьем Яру. В конце 1943 года в столице осталось 180 тысяч киевлян. После войны, конечно, люди возвращались с фронта и из эвакуации. Но к тому времени Киев лишился носителей живой памяти, городской культуры и традиционного быта. Послевоенное восстановление города нуждалось в большом количестве рабочих рук — их поставляло село. Колхозники тогда были лишены паспортов, и молодежь бежала в Киев, чтобы поступать в ремесленные училища. Я помню таблички в парках и скверах: «По газонам не ходить», «На траве не лежать». Приезжающие из сел «пировали» на траве с батоном и селедкой — столичной вкуснятиной. Травка влекла больше, чем городской камень... Однако Киев не украинизировался в конце 40-х— начале 50-х годов прошлого века: вновь прибывшие киевляне стремились как можно быстрее перейти на русский — «городской» язык в давно русифицированном Киеве, им не хотелось говорить на украинском — «сельском», «это неприлично».
Настоящие киевляне до сих пор не воспринимают левую сторону Крещатика — это «советский самопал», там ничего нет от тогдашней европейской архитектуры: боялись тлетворного влияния Запада. Тогда Хрущев руководил Украиной, и архитекторы сумели довести до его сведения, что традиционная украинская керамика — чудо, которого нет нигде в мире. Так и возник новый Крещатик — с облицованными узорчатой керамической плиткой фасадами и причудливыми керамическими украшениями, похожими на кремовые торты. Городской фольклор донес до нас выражение тогдашних киевлян — «бред сумасшедшего кондитера».
В конце 50-х годов Киев стал городом-миллионником. Он продолжал «высасывать» рабочую силу из сел — нужно было строить жилые дома, новые заводы и фабрики. Для вновь прибывшей молодежи, учившейся и работавшей в столице, своего рода гимном стала песня на слова Дмитрия Луценко «Як тебе не любити, Києве мій». Еще была жива традиция любоваться красотой Левобережья с днепровских круч. «Дорогими для мене стали схили Дніпра», — пелось в песне, но новые упрямые «озеленители» засадили эти склоны деревьями, и хорошая городская традиция ушла в небытие.
Начало 70-х годов — так называемый исход — уезжали евреи. Стал пустеть Подол. А до войны 26% населения Киева составляли евреи. Я очень хорошо помню, как весной 1944 года услышал новость: «Евреи появились!» — и это звучало как «Весна пришла!», как символ возврата к обычной мирной жизни.
Там, где живут не люди, а деньги
— Что происходит сейчас с нашим городом? Когда существовали генеральные планы застройки столицы (а они составлялись еще с ХІХ века), невозможно было соорудить здание там, где это не предусматривалось. Так продолжалось до середины 90-х годов. А дальше начался строительный беспредел, пришло время «архитектурного хулиганства». Тогдашний мэр Киева Александр Омельченко принял постановление об уплотнении застройки центра города. На практике это означало исчезновение киевских дворов, спортивных и детских площадок, скверов. Во вновь возведенных «монстрах» живут не люди, а деньги, — недвижимость стала хорошим вложением капитала. Потому-то не светятся вечером окна высоток.
Новое время изменило у людей и представление о настоящем духе Киева. Раньше считалось, что киевское дерево — такая же святыня, как корова в Индии. Это повелось еще с древлянских времен, когда для человека было привычным спрятаться под зеленой сенью от жгучего солнца и от дождя. Деревья — в самом деле гордость Киева. Мне больше всего нравится смотреть на них зимой, на сплетение обнаженных ветвей: когда рассматриваешь — как с интересным человеком разговариваешь... Раньше, чтобы срубить дерево в столице, требовалось разрешение. А теперь безнаказанно уничтожают целые рощи...
То, что сейчас строится в Киеве — это по-глупому выброшенные деньги. К величайшему сожалению, эта практика породила своеобразную прослойку проектирующей братии, откровенно издевающейся над киевлянами. Считается, что до двадцати этажей прибыли нет, а чем выше и дороже дома, тем больше гонорар архитектора. А заказчик, тот анонимный инвестор, — преимущественно прихавший с востока страны, не имеет представления ни о городской культуре, ни об эстетике. Зато его самолюбие польщено — как у голого короля из сказки Андерсена.
А пригласить для развития города иностранных архитекторов — опять-таки, «придите к нам княжить», — стыдно и корпоративно невыгодно. К примеру, должен состояться конкурс архитектурных проектов относительно развития Контрактовой площади, и киевляне имеют право не доверять нашим «мастерам»... То же — с реконструкцией Львовской площади, верх берут не удобство для киевлян или градостроительные основы, а исключительно выгода.
Во времена оккупации было выражение «при немцах» — не «под немцами», вроде бы они сами по себе, а мы сами по себе. Сейчас мы переживаем аналогичные времена — современные «денежные мешки», разрушающие Киев, нас не слышат и не видят, а мы их презираем. На это состояние накладывается и перемещение населения столицы: наша молодежь едет работать на Запад, а рабочие места, от высших кресел до уборщиков, заполняют выходцы с востока страны — донетчане, луганчане, харьковчане. Именно эти люди сегодня диктуют Киеву свои правила поведения, жизни, политики, морали. И с появлением именно этой прослойки население Киева коренным образом изменилось.
Кстати, на городскую культуру существенно влияет село, ведь приезжие тоже становились архитекторами. В пятидесятые годы сооружались дома, в которых вход делали не с улицы, а со двора. Чисто ментально это был двойной рубеж безопасности, поскольку в сельской усадьбе сначала идут ворота, двор, а уж потом — входная дверь... Те, кто вырос в «безэтажном» доме, не воспринял городские балконы и быстренько сделал из них если не застекленную веранду, так кладовую. Как следствие — навсегда погибли красивые фасады старых домов.
В конце 90-х в столице стали исчезать магазины на первых этажах жилых домов (там открыли залы игровых автоматов, кафе и банки). А где же покупать хлеб? И тут появились киоски с продуктовым ассортиментом и всякой дрянью. Опять-таки — сельская традиция: магазин должен стоять отдельно... Хотя проблема глубже — продавцы в этих торговых точках некогда были нашей научной и производственной интеллигенцией, вынужденной сменить специальность в смутные 90-е... В угоду той же негородской ментальности в центре Киева уничтожено трамвайное и троллейбусное движение: тем, кто привык ходить в школу, расположенную в нескольких километрах от родного дома, казалась «барской прихотью» возможность не ходить пешком, а проехать одну-две остановки на городском транспорте.
Постепенно городские традиции, правила поведения и морали старых киевлян растворились в более многочисленной массе новоприбывших. Так же, как на последних выборах волеизъявление украинцев раздавила численно превосходящая масса агрессивных носителей понятия «какая разница».
«Нашей культуре заткнули рот…»
— Сегодня я не могу назвать ни одной киевской традиции. Ментальность меняется. Вспоминается первый праздник искусств на Андреевском спуске в 1985 году, трансформировавшийся потом в День Киева, — это было искреннее проявление любви киевлян к городу. Даже Татьяна Яблонская выставила на обозрение и продажу свои этюды. Но традиция не сложилась — теперь на спуске царят безвкусица, китч, пользующиеся спросом у непритязательной публики...
О потере традиций свидетельствует и судьба Музея истории Киева. Он был открыт в Кловском дворце в мае 1982 года. Само здание, которому 250 лет, было экспонатом №1. В 2004 году тогдашний премьер Виктор Янукович подписал постановление «о переносе музея из нежилого здания в Украинский дом». Мы уже шестой год сидим на ящиках, а музея как такового не существует, разве что филиалы действуют и сохранился научный потенциал сотрудников.
Досадно, что молодежь, в этом году оканчивающая школу, не видела нашу панораму старого Киева, предметы, сформированные киевским культурным слоем в течение столетий. Дети из «спальных» районов не знают атмосферу города. Раньше, когда киевляне чаще ходили по центральным улицам, заполненным людьми, их внимание привлекали фасады домов с архитектурными украшениями, символикой, созданными для окончивших гимназию и университет. Это были иллюстрации к тем знаниям, которые пришли из учебников истории, в частности и старого мира, а также из художественной литературы. Старые дома украшали маскароны, фигуры животных, атланты, кариатиды — и это был язык города, понятный образованным людям. Вот здание на Владимирской, 45 — на фасаде лежат две фигурки, одна из которых держит табулу с буквами: SPQR, то есть Senatus populusque Romanus («Сенат и народ римский»). Эта аббревиатура по-прежнему является гербом Рима.
Современные дети зачастую лишены и городских дворов, самого ощущения, что это их родина. Я рос на улице с застройкой начала 30-х годов, но были дворы. И когда мы шли играть в футбол с соседним двором, мы словно пересекали границу. Во дворе формировалась детская нравственность. Мы играли «в ножичек» — эта игра происходила, возможно, еще с княжеской эпохи, когда перекраивались отвоеванные земли. И считалочка у нас была: «Бежали кони под мостами с золотыми копытами. Дзинь-брязь, вышел первый князь»...
Молодежь, как и остальных киевлян, интересует история города, — но изучать ее становится проблематично. В 2001 году было издано школьное пособие «Нариси історії Києва» для 7—11 классов, в которых изучают киевоведение. Тираж был мизерный — по одному-два экземпляра на школу. Ученые нашего музея до 2007 года каждую неделю публиковали в газете «Українська столиця» по два-три материала из истории Киева, публиковались и в «Вечернем Киеве», и в «Крещатике». С приходом к власти мэра Черновецкого мы лишились газетной трибуны. Мэр ликвидировал и интересную телевизионную программу «Киевские миниатюры», которая 11 лет шла на телеканале «Киев». Закрываются книжные магазины. Вообще киевская власть демонстрирует крайне отрицательное отношение к городу, к культуре, а период нашей независимости стал временем, когда от нас ничего не зависит.
Культуре, в частности нашему музею, фактически заткнули рот. Интеллигенции остается разве что чувствовать себя выше тех оскорблений и глумления над культурой, которые нагло множат власть имущие.
История семьи и судьба нашего героя
На всю жизнь Дмитрий Малаков запомнил латинское выражение, ставшее жизненным кредо его старшего брата Георгия: «Идущего ведет судьба» (Volentem ducunt fata). Брат был талантливым художником-графиком. Он, очень уважая специалистов в своем деле, от рабочего до академика, неоднократно напоминал младшему брату, что свое дело нужно делать с любовью, и тогда придут и знание, и опыт, и успех. Он обращал внимание на мастерски выложенную мостовую на Андреевском спуске — настоящее мозаичное панно, где каждый камень был гармонично соединен с другим. Пока в начале 80-х годов спуск как попало не «отреставрировали» новые киевляне.
Кстати, Георгий учился в художественной школе с Аллой Горской. В 1946 году она приходила к нему на день рождения — ему исполнилось восемнадцать лет. Тогда она спросила девятилетнего Диму, кем он хочет быть, и тот, не колеблясь, ответил: «Порядочным человеком». Именно порядочность больше всего ценилась в семье нашего героя. Последовательным был и Георгий — уже на похоронах Аллы Горской его предупредили, что всех присутствующих фотографирует КГБ, но он остался на церемонии до конца.
— Сегодня мало кто вспоминает, что «шестидесятники» требовали прежде всего соблюдения советской Конституции — не больше и не меньше, — рассказывает Дмитрий Васильевич. — То есть они были за советскую власть, но без коммунистов и их догматов. Когда я был десятиклассником, в 1954 году, нам преподавали Конституцию как предмет, и там указывалось, что республики имеют право на свободный выход из состава СССР. Тогда мы с одноклассниками смеялись: «У нас флаг есть, гимн есть — мы можем выйти из Советского Союза!» А уже в 60-х годах мой отец говорил, что Советского Союза не будет — сначала уйдут страны Балтии, потом Украина, Закавказье, Средняя Азия...
Отец нашего героя прошел войну, был награжден медалями «За боевые заслуги» и «За оборону Киева». Работал журналистом в киевской периодике, инженером-транспортником и одновременно писал пьесы — в 1940 году в Киевском театре имени Ивана Франко по его произведению шел спектакль «Государственное дело». Когда вышел на пенсию, вместе с супругой, тоже творческим человеком, увлекся искусством «малого экрана»: по собственным сценариям снимали на 8-миллиметровую кинопленку фильмы.
Семья Малаковых сначала жила на Круглоуниверситетской улице. Когда началась война, переехали к бабушке на Институтскую, а когда стал взрываться и гореть Крещатик, — к знакомым. Со временем как погорельцы получили квартиру на улице Юрия Коцюбинского (тогда — Гоголевская), 34-а. В трехкомнатной квартире жили родители Дмитрия Васильевича, брат, мамина сестра с мужем и дочерью, и все время кто-то «подживал», особенно после войны, когда возвращались из эвакуации довоенные соседи и знакомые. То есть дом был словно улей. Родители, о чем бы ни вели беседу — о впечатлении от рабочего дня, о людях, о системе — ничего не скрывали от детей. В 1947 году друг семьи по имени Йоня сказал то, что Малаков запомнил на всю жизнь: «О чем вы говорите? Это же отвратительный человек — он же бывший чекист!» Юный Дима знал: то, о чем говорили дома, не стоит повторять в школе, да и из школы не стоит все приносить домой. Возможно, родом из тех времен — его сдержанность и тяга к конкретике.
Дмитрию Васильевичу запомнилось, как его выбрали комсоргом класса — тихий мальчик, хорошо учился... Правда, поступил в комсомол не в четырнадцать, как положено, а в шестнадцать лет, да и то по принуждению, ведь могли и отметку сделать в паспорте... Однажды он талдычил на комсомольском собрании: «Нужно, чтобы все учились на «4» и «5»... До сих пор благодарен учительнице Вере Иосифовне Иванишиной (кстати, подруге супруги Хрущева), которая убедила его, что на «4» и «5» могут учиться далеко не все, а разве что каждый десятый, — с тех пор начал критически относиться к советским лозунгам вроде: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», «Москва — город коммунистического труда и быта» и т.п.
Жизнь подбросила Малакову в юности еще одно «откровение» — поступив в Киевский инженерно-строительный институт в 1955 году, он вместе с другими первокурсниками поехал в Крым, на Керченский полуостров, собирать кукурузу. Полтора месяца жили в селе Дорошенково — голая степь, большак, вдоль него несколько финских сборных домиков. Из провианта — пустые щи да арбузы, из удобств — три копанки, где поили скот, охлаждали радиаторы и мылись. Студентов возили грузовиком на плантацию, а однажды отвезли в соседнее село на ток. Село оказалось татарским, совершенно разоренным и безлюдным, там даже каменные колодцы, в которых вода конденсировалась из воздуха, были разрушены. Тогда о депортации никто и говорить не смел, это вроде тайна была. Студенты назвали это село Кореей — ведь там недавно закончилась война. Даже сейчас на картах Крыма эти села обозначены как «нежилые»...
Малаков окончил институт, работал инженером сначала в Управлении тепловых сетей, 12 лет возглавлял конструкторское бюро в отделе главного энергетика на заводе «Арсенал», потом 15 лет работал по специальности в КиевНИПИградостроительства.
— Я не жалею, что стал инженером, — говорит Дмитрий Васильевич, — потому что приобрел интересный и нужный опыт. С 1970 года начал печататься в киевской периодике, а в 1982 году в московском издательстве «Искусство» вышла моя первая книга. С 1989 года по совместительству, а с 1992 года постоянно работаю в Музее истории Киева. За эти годы издал более двадцати книг по краеведению, о Киеве, о минувшей войне, о творчестве брата. К 700-летию со дня рождения Джованни Боккаччо, которое будет отмечаться в 2013 году, мечтаю издать иллюстрации Георгия Малакова к «Декамерону»...