Дмитрий Донцов |
Среди украинских политиков и мыслителей ХХ века Дмитрий Иванович Донцов (1883—1973) занимает особое место. И не только потому, что он стал идеологом крайних правых движений, фактически основателем мировоззренческой составной Организации украинских националистов. Создатель «интегрального национализма», на первый план выдвигающего приоритет интересов нации и оправдывающего любые поступки ради этого, всю жизнь прожил настоящим отшельником, несмотря на то, что постоянно был в центре внимания. И главное — Донцов очень ревниво относился к посягательствам на личную свободу; имея ореол несомненного лидера национального движения, он был далек от практики, повседневной партийной работы (даже в ряды ОУН так и не вступил, хотя и симпатизировал бандеровской фракции). В послесловии к киевскому дневнику «Рік 1918, Київ» Донцов писал, что с 1922 года «став я пропагувати свої ідеї як free lancer (англ. — «вольный улан»), тільки в пресі і слові».
Могли ли «похвалиться» хорошо известные сегодня политики, такие, как Михаил Грушевский, Симон Петлюра, Владимир Винниченко или Вячеслав Липинский, хоть какой-то соизмеримой частью влияния на сознание нации (особенно молодежи), которую имел уроженец Мелитополя Дмитрий Донцов? Наверное, нет, поскольку в 20—30-е годы прошлого столетия популярность идей, распространяемых праворадикальным мыслителем, была ошеломляющей, в первую очередь на территории Западной Украины — к тому времени настоящего «украинского Пьемонта». И значительная их часть остается актуальной и теперь.
Настоящий «фирменный знак» Донцова как мыслителя и публициста — исключительная полемичность, ироничность, стилистическая изысканность, фундаментальная эрудиция, последовательность в отстаивании позиции. Несмотря на эволюцию мировоззрения (от социалиста до националиста, а после Второй мировой войны — можно сказать, национал-консерватора или скорее традиционалиста), Донцов постоянно отстаивал украинские интересы и оставался яростным врагом России как «красной», так и «белой»: «Мусимо викохати в собі душу, яка б могла успішно протиставитися душі Івана IV, яка переживає в Росії свою безнастанну реінкарнацію». Антагонизм миров (Европа — Россия) в его трудах занимает отнюдь не второстепенное место: «Коли читаємо... історію Європи, — читаємо історію її народів. Читаючи історію Росії — не бачимо нічого, опріч темної маси, що сліпо віддана своїм вождям, рухається нині в однім, завтра в другім напрямку... Там — історію робили класи, партії, нації та великі одиниці, суспільність. Тут — держава, уряд, що скували і класи, і одиниці, і суспільність» («Підстави нашої політики», 1924).
Чуть ли не самый известный афоризм из уст Донцова прозвучал во Львове во время его выступления на II Украинском студенческом съезде в июле 1913 года: «Найбільше гнітять того, хто найменше вимагає». Это программное выступление стало своего рода Рубиконом, который окончательно перешел уже бывший социалист. Между тем социалистическая (особенно) и либеральная идеологии тогда, безусловно, находились в центре внимания общественности, так сказать, были в моде. Олег Баган вполне справедливо отметил: «Українська інтелігенція ніби гралася в соціялізм, витворювала собі ілюзію майбутньої полюбовної гармонії класів і верств на грунті матеріяльно-технічного забезпечення. І все це мало прийти просто так, згідно з «об’єктивним розвитком цивілізації», без вольового зусилля, без пристрастного долання всіх форм національного пригнічення... Соціялізм просто вбивав національний інстинкт українства». И если даже небольшие — в сравнении с украинцами — негосударственные народы (такие как чехи, румыны, болгары, сербы, литовцы, латыши, финны, эстонцы; о поляках и говорить нечего) еще в ХIX веке постепенно, но неустанно готовили будущие шаги, направленные на строительство государства, то национально-освободительное движение в Украине (особенно в бывшей под властью России Надднепрянщине) находилось в анабиозе. Украинские партии постоянно доказывали свою лояльность к имперской власти — как к Санкт-Петербургу, так и к Вене; в их программах социальные аспекты абсолютно преобладали над национальными.
Среди главных недостатков украинства Донцов называл «провансальство» (народничество), выразителем идей которого, если можно так сказать, был Михаил Драгоманов. Евгений Маланюк в своей обстоятельной статье к 75-летию Дмитрия Донцова (шел 1958 год) весьма метко нарисовал «мишень», которую постоянно держал перед собой мыслитель: «Лихо було в тім, що наставлена на «вічність Росії» і на «земствах» самообмежена драгомановщина в результаті давала національну капітуляцію, капітуляцію «ідеологічно обгрунтовану», з головною тезою, що Росія була, єсть і буде... З цього логічно випливало перекреслення Шевченкового заповіту та ліквідація української нації («как класса»), а на далекім обрії починало вирисовуватись щось, що геть-геть пізніше, вже на наших очах, оформилося в КП(б)У і УРСР».
В конце Первой мировой войны большинство негосударственных наций Европы начали государственное строительство (как чехи и словаки благодаря гению Томаша-Гаррига Масарика и постепенному наращиванию военной мощи легионеров, так и поляки с харизматическим лидером, экс-социалистом Юзефом Пилсудским и с теми же легионами), но уже на хорошо подготовленной почве. В Украине же, наоборот, даже провозглашение вполне «самостійницького» IV Универсала Украинской Центральной Рады в январе 1918 года явилось «неожиданностью» для социалистического правительства Михаила Грушевского и Владимира Винниченко. Почему неожиданностью? А потому что, даже при условии независимости де-юре, де-факто лидеры Украинской Народной Республики продолжали апеллировать к «демократической России», которой уже два месяца как не существовало; большевики сидели в Кремле и очень быстро доказали, что в такой ситуации общей анархии больший вес имеют сила и организованность.
Дмитрий Донцов именно в это время попытался (в первый и в последний раз, как оказалось) заняться реальной политикой. После того как обанкротившееся правительство УНР перед лицом большевистской оккупации «любезно» пригласило в Украину немецкие и австро-венгерские войска, в Киеве был совершен почти бескровно переворот: 29 апреля 1918 г. к власти пришел консерватор, царский генерал Павел Скоропадский. Кстати, к тому времени Дмитрий Донцов по взглядам, скорее, консерватор-традиционалист, нежели националист. В гетмане Скоропадском, который фактически стал монархом, он хотел видеть представителя элитного слоя общества, который наведет порядок в «демо-социалистическом» хаосе.
Как отмечал один из главных оппонентов Донцова, либеральный публицист и литературовед Юрий Шевелев (Шерех), он разделял нацию «на «еліту» і «чернь», «гречкосіїв»... спроба «конкістадоризувати» українську «еліту» і протиставити її народові — і практично неплідна, і справді цілком чужа історії й психології українця — чи то з «гречкосіїв», чи то з т.зв. «еліти» («Думки проти течії»). Но зададимся вопросом — разве не были «конкистадорами» 20—30-х годов прошлого века те же Пилсудский, Масарик или Маннергейм и, к сожалению, не стали такими Михаил Грушевский и Симон Петлюра? «Либерализм» Томаша-Гаррига Масарика, скорее, напускной, поскольку на первом этапе построения государства «чехословаков» (именно так — не чехов и словаков) он не мог не использовать «волюнтаристские» методы, пропаганду которых ставили в упрек Донцову.
Приняв предложение гетмана возглавить Украинское телеграфное агентство, Донцов пытался строить именно Украинское государство, тогда как в его правительстве преобладали москвофилы и «малороссы», или, как их называл сам Донцов, «п’ята кольона». Фактически Скоропадский оставался марионеткой в руках Берлина и Вены, и с наступлением военной катастрофы центральных держав на Западном фронте защищать его было почти некому, кроме нескольких тысяч офицеров-москвофилов.
Окончательный приговор гетман подписал себе после обнародования 14 ноября 1918 года Федеративной грамоты. Союз с «белой» Россией Дмитрий Донцов категорически отвергал, посему считал себя свободным от моральных обязательств перед режимом: «...Грамота перекреслила мої сподіванки, наші дороги розійшлися. Що грамота проголошувала федерацію з неіснуючою Росією, її не виправдовує. Питання державної незалежности не є питанням тактики, а засади. Хто оправдовує такий «тактичний крок» нині, той виправдає його й завтра; той вибиває аргумент з рук проти сьогоднішніх федералістів».
В последние дни Гетманата Донцов скрывался от гайдамаков, как и после победы восстания Директории, реставрировавшей власть УНР, он фактически находился на полулегальном положении. 21 декабря 1918 года Донцов записал в дневнике («Рік 1918, Київ»): «Останню ніч, перед вступом війска Директорії до Києва, ночував я в одного професора колегії Галагана. Спав в одній кімнаті з якимсь, як пізніше виявилося, добровольцем. Я ховався перед тим режимом, який був ще нині, він — перед тим, що мав прийти завтра».
13 января 1919 года, при содействии командира корпуса Сечевых стрельцов Евгения Коновальца (одного из немногих сторонников твердой власти), Дмитрий Донцов навсегда, как оказалось, оставил Киев. Этапы его 54-летней эмиграции впечатляют с точки зрения географии: Вена, Берн; с 1922 по 1939 г. во Львове на Галичине, вошедшей в состав Польши, две недели под арестом в печально известной Березе-Картузской в самом начале Второй мировой войны; Бухарест, Прага, Германия, Франция, Великобритания, США и, наконец, с 1947 года Донцов в канадском Монреале, где преподавал в местном университете украинскую литературу. Работа Донцова как редактора журналов (прежде всего «Літературно-Наукового вістника» и «Вістника»), литературоведа, историка — тема отдельной статьи; но подчеркну, что общеевропейское значение Леси Украинки, «поетеси українського Ріссорджименто», впервые отметил именно он.
Все это время Дмитрий Донцов плодотворно работает в журналистике, пишет солидные труды — «Підстави нашої політики» (1921) и «Націоналізм» (1926), которые и стали идейной основой революционно-подпольной работы будущей ОУН. Он постоянно полемизировал с разнородными силами как в Украине, так и в эмиграции: с большевиками, национал-коммунистами (тот же Мыкола Хвылевый, по его мнению, не вышел за рамки коммунистической фразеологии), монархистами-гетманцами (упрекая их в недостатке естественности), католиками (однако постепенно он из атеиста превратился в ревностного клерикала), социалистами, демократами, либералами...
Обратим внимание на то, что мыслитель имел чрезвычайно тяжелый, ревнивый характер, нередко был слишком резок в оценках, но его выступления всегда были логичны. Между тем зерно пламенной пропаганды идей, когда слово становится оружием, упало на подготовленную почву (в первую очередь на Западной Украине). После поражения национальной революции 1917—1921 годов, когда Украина была «разорвана на куски» между четырьмя государствами — большевистской Россией, возрожденной Речью Посполитой, Чехо-Словакией и королевской Румынией, возникало множество вопросов к «демократическому Западу». Почему одной из самых многочисленных европейских наций Версальская система категорически отказала в праве на свободу, на государство? Почему отстаивать украинские интересы было почти невозможно в любой из вышеназванных стран, разве что с некоторыми оговорками в Чехо-Словакии? Почему «цивилизованный мир» молчал, когда в страшных мучениях от голода в 1932—1933 годах погибали миллионы украинцев в Большой Украине?
Донцов писал, что «наша національна ідеологія трошки знає, але мало хоче». Пожалуй, потому он и стал знаменем тех украинцев, которые не утратили веру после поражения освободительных движений и решили безоговорочно поддержать национальную революцию. Многие исследователи и оппоненты, в частности и среди эмигрантов (некоторые из них, как оказалось, были агентами НКВД и МГБ), упрекали Донцова в том, что его доктрина является фашистской, даже нацистской по сути. Да, он интересовался этими движениями, но никогда не восторгался. Он позаимствовал у них целый ряд идей. Но можно ли говорить об элитарности того же национал-социализма, в котором на первом этапе становления преобладали именно социалистические популистские идеи? Рассматривая приход к власти во многих европейских странах тоталитарных режимов (Венгрия, Италия, Португалия, Испания), Донцов видит в этих событиях прежде всего возвращение позиций консервативного традиционализма. Безусловно, он как глашатай воинственности и активизма, не хочет видеть ужасы, принесенные этими режимами, и популяризирует в «Книгозбірні Вістника» лидеров тоталитарного направления — Муссолини, Хорти, Гитлера, Де Лярока... Регент Венгрии адмирал Миклош Хорти был выразителем настроений крайних националистов (венгры были ужасно унижены Версалем, как немцы и австрийцы после Первой мировой войны), победил в кровавой войне местных коммунистов, которые, впрочем, также действовали чрезвычайно жестоко.
Александр Мотыль писал: «Донцов захоплювався не стільки тим, що зробили фашисти чи більшовики, скільки тим способом, у який вони це зробили. Фашистську Італію, Сполучені Штати (во времена Ф.Д.Рузвельта государство в значительной степени тоталитарное. — С.М.) і Радянську Росію в очах Донцова поєднувала, очевидно, не особлива соціальна система чи організація держави, але той факт, що ними керували безжальні, сильні й вольові люди». То, что национализм модерных, государственных наций имел собственную специфику, — факт неопровержимый. И тот же Донцов после выхода из польской тюрьмы был неприятно поражен, увидев «захоплення великої частини молоді гітлеризмом, поєднане з психікою раба». С другой стороны, справедливым представляется мнение Васыля Рудко (Р.Лисового), что «у не одному думка Донцова була поражаюче слушна, одначе, коли йшлося про проблему, то йому бракувало завжди остаточного контакту з річчю» (действительностью. — С.М.)... что «Донцов мав знамените око для динамічно-барвистих моментів духовного життя, одначе був дорешти безсилий, коли доводилося йому ставити що-небудь самому і самому творити... його духовність була, так би мовити, без грунту» («Суспільність і наука»).
Да, Дмитрий Донцов всю жизнь имел бесчисленное количество врагов и очень мало друзей, и по сей день слышны голоса о страшном, негативном влиянии «донцовщины» на украинскую молодежь в 20—40-е годы ХХ века. Но в таком случае мы фактически осуждаем национально-освободительную борьбу порабощенной нации. В его наследии немало спорных и достойных осуждения моментов, но читать Донцова крайне необходимо. Чтобы понять: это был отнюдь не примитивный мыслитель. Мечта Дмитрия Донцова осуществилась через неполных 20 лет после его смерти в Монреале. Насколько современная Украина не «донцовская» по сути — это уже отдельный вопрос.