На хуторе Буда, что скрывается в лесах Чигиринщины, 17 июня 1943 года Мария Проценко родила… Пол младенца нам неизвестен. 18 июня гитлеровцы провели на хуторе карательную операцию. 82 жителя Буды легли в яму под сенью знаменитого холодноярского дуба. В том числе и Мария с младенцем.
Дети великой войны состарились, стали пенсионерами. Те, кто выжил. Кто дожил. «Без меня народ неполный» — сказано у Андрея Платонова. Мы живём в неполном мире, деформированном пустотами, не замечая этого.
3 октября 1943 года на детей и женщин украинского хутора Павлополь каратели охотились как на зверей. Но на пули не тратились. Поймав, забивали дубинами, рубили топорами, полосовали и кололи штыками. Некоторых отводили в хату к Котеру — немецкому коменданту, тот удовольствие получал, забивая их собственноручно. Павлополь исчез с карты. Среди полей на стыке Монастырищенского и Звенигородского районов Черкасщины осталась братская могила.
В белорусском Мозыре немцы организовали лагерь, в который свозили детей-близнецов. «Медики» инфицировали их, изучая развитие болезни в родственных организмах. В латвийском Саласпилсе любознательные «учёные» ставили опыты — добавляли детям в пищу различные яды.
В православном храме сербского села Драскенич усташи в 1942-м устроили бойню. Женщин и детей убивали ножами и топорами, в алтаре насиловали девочек и тут же рвали их сталью. В ходу у хорватских палачей был и большой деревянный молот, изобретённый когда-то для забивки свай. Марта Врнич пыталась со своими детьми спастись…
Уцелевшие женщины нашли растерзанную Марту неподалёку от храма. Груди у неё были отрезаны, в раны вставлены детские ручки.
Другим рукам будет дано рисовать, строить, писать, считать, играть, обнимать… Оставят дети и дневники — и коротенькие, и пространные. Среди документов Нюрнбергского процесса не затерялись девять страничек ленинградской девочки Тани Савичевой: «…Умерли все. Осталась одна Таня». Всемирно известен дневник Анны Франк, который она вела более двух лет в оккупированном Амстердаме, а затем в концлагере. Известны и немногие другие дневниковые записи детей... А сколько осталось в устных воспоминаниях и уже ушло в межзвёздный песок! И вот уже почти оттуда — голоса.
БОРОДАЙ Елена Григорьевна, инженер (Запорожье): «…Война сразу понравилась тем, что стало не надо раздеваться, ложились спать одетыми; во дворе появилось бомбоубежище. Помню ясный день, где-то бомбили. Мама отругала старшую сестру, что я бегаю замурзанная, послала нас на колонку. Умывшись, мы вприпрыжку поскакали к дому. Вдруг что-то больно бросило нас на землю. Я услышала тяжёлый удар о стену и помчалась посмотреть, что там упало. Схватилась за что-то большое и темное. Оно оказалось горячее как огонь, и я сильно обожгла ладошки. Так я поняла войну. С того дня я уже этого слова боялась. Однажды проснулась от запаха земли. Спала на руках у мамы в убежище. Разговаривали старшие о его надежности. Вдруг страшный крик. Во вход попал снаряд или неразорвавшаяся бомба. Потом кто-то пришел на помощь. Разбирали накат… Бог спас!.. Однажды в нашей квартире, в самой большой комнате, появилась корова. Восторг! Мама сказала, что корова отбилась от стада, которое гнали наши за отступающей армией. Потом эта корова, звали её Маруська, страшно привязанная к маме, все понимала; она спасла нас… Мама всё время чего-то очень боялась, и эта тревога передавалась нам. Как сейчас помню сборы в село к дедушкам и бабушкам. Вечером гадание на стене от пепла сгоревшей бумажки, узлы, радость отъезда. И вдруг ночью стук в стекло, так сильно, что я вскочила. В окно немец смотрит! Дальше помню: двор, меня сажает этот немец в телегу, запряженную коровой Маруськой. Видимо, отъезд готовился заранее, потому что раньше у нас никакой телеги не было. Очнулась я уже в селе, в Любимовке. Этому всему было продолжение. В 1971 году у меня в Палатке (райцентр Магаданской области. — О.С.) гостила мама. Царство ей небесное! Прихожу как-то на обед, а она вся зареванная! Оказывается, взяла она с полки книгу «Герои подполья», а в ней увидела фото того «немца», что вывел нас из города. Он был работник «Запорожстали» и многих спас от расстрела. Мы были в списке подлежащих расстрелу, как семья коммуниста. Мама показала его на снимке, но я не запомнила! Прости меня, Господи! Спасителя и не запомнила! Подполье предали и его расстреляли…
ЛАРКИНА Надежда Викторовна, геолог (Новочеркасск): «Взрослые часто о чем-то шептались. Из уст в уста передавались жуткие истории о черных гробах, крышки которых поднимались и оттуда слышатся страшные предсказания покойников. Чувствовалось, — надвигается что-то страшное. Когда случилась первая бомбёжка, я с сестрой была в гостях у маминой подруги. А взрослые ушли по делам. В небе появились самолёты, и мы высыпали на улицу. Нас поразило — на крыльях кресты! Мы привыкли видеть красные звёздочки. Какие-то солдаты стали нам кричать, чтобы мы ушли с дороги. И тут в городе раздались страшные взрывы; задрожали стены. Мы забежали в дом, забились в угол. Мамы долго не было. Когда, наконец, распахнулась дверь и она появилась, мы испугались ещё больше. Одежда на ней была растрёпана, взгляд испуганно блуждал, нас она не сразу увидела, потом бросилась, обхватила, упала рядом. Первое, что сказала: «У нас больше нет дома!» Оказывается, когда началась бомбёжка, она с базара по инерции побежала к нашему дому. Подбегает — во двор упала бомба. Она увидела огромную воронку, убитых и раненых соседей, вывернутые окна и двери; вспомнила, где мы, и под грохот рвущихся бомб побежала к нам. Её ловили, тянули в убежище…
ПОДКИДЫШ Иван Фёдорович, инженер-механик (Кировоградская обл.): «Когда немцы входили в Бобринцы, был среди оставшихся жителей молдаванин М., который почему-то не ушел на фронт. Он заколол кабана, погрузил его на тачку и поджидал колонну. Немцы остановились: «Вас ист дас?» «Это вам — кушайте!..» Имелось у этой истории и продолжение. В 60-х годах М. устроился сторожем в военкомат. К юбилейной дате выхлопотал себе медаль и решил с нею покрасоваться, пришёл на свадьбу. Одна подвыпившая женщина, помнившая его кабана, увидела и: «Ах ты фашист! Сними медаль, иначе я тебе…» В селе немцы не зверствовали. У нас степь, партизан не было. Это были «добрые немцы». По вечерам или в обед они раздавали остатки еды. До сих пор помню вкуснейшую кашу из гречки с куском бараньего лёгкого. Мама приносила эти остатки в мисочке, и мы вчетвером с братьями и сестрой набрасывались на еду, как голодные собачонки…»
Е.БОРОДАЙ: «Немцев делили на добрых, злых и очень злых. Очень злые были румыны. Они последние хозяйничали в Любимовке. Добрее их были те, которых мы называем «стационарными». Эти злые всё выгребали, всё упаковывали, вытапливали жир из гусей, всё вывозили в Германию, и нашу молодежь в том числе. Мы голодали. Однажды я залезла на черешню за ягодой, а немец меня достал, за ногу повесил вниз головой и так поронул стальным шомполом, — до сих пор помню и его узнаю. Еще помню, как немцы устроили настил во дворе и рассыпали на нем вишни сушиться… Есть хочется! Я залезла по столбику на этот настил, он прогнулся, и я там как в ямке ела, пока не начался воздушный бой. В бою сбили наш самолет, он пролетел над нашей хатой, приподнял меня с настила, и я по воздуху кубарем летела через весь двор. А во дворе шеренгой стояли немецкие командиры, следили за боем. Они решили, что это из самолета что-то вывалилось, и как снопы попадали на землю. Помню, мама приводит меня в чувство, бьет по щекам, а немцы суют мне галеты, вафли, конфеты — радуются, что это была я, а не бомба. Взрослые с тихой радостью похохатывали, что немчура так обделалась…
ЛЮЛЕНКО Ольга Павловна, музыкант (Черниговская обл.): «…Наконец-то немцев прогнали. Я ещё до войны сама научилась играть на гармошке. У нас хранился чужой инструмент. Наши пришли, и в Чернигове сразу был организован смотр культуры! Я представляла своё Жовтневое. До Чернигова дороги не было, мост через Десну — разбит. Но как-то добрались. В Чернигове меня наградили и повезли на олимпиаду в Киев. Крещатик весь взорван, на разборке завалов пленные немцы копошатся. А мы в красивом зале слушаем «Запорожца за Дунаем»! И я выступала. Там меня наградили по-царски. Дали отрез настоящей ткани, красной, с рисунком в виде человечков. Когда сестра Маня пошила нам платьица и мы вышли в село, ну, было разговоров: «Де ж це вони взяли? Що ж це таке?». А потом была Победа, не День Победы, как сейчас, а именно «Победа». Девятого мая я не пошла в школу, была простужена. Где-то в середине дня прибежали к нам в хату старшие ребята: «Перемога! Перемога!» Подхватили меня, мою большую гармошку и понесли к школе в центр села. Меня поставили впереди колонны. И я шагала (была такая маленькая-маленькая), играла марш «Смело, товарищи, в ногу!». Такое не забудется никогда…»