Детство
Судя по данным моего паспорта, я родился 17 октября 1919 г., но такое ощущение, что у меня по ошибке отняли тринадцать дней, то есть на самом деле это произошло 4 октября. А путаница могла выйти из-за перехода на новый, григорианский календарь, который случился в еврейский праздник Торы, самый веселый праздник года.
Специально для дотошного читателя, который, возможно, захочет выверить даты и факты, я приведу еще один «исторический» факт. В день моего рождения в город Екатеринослав входили банды Махно. Моя мама, схватив новорожденного меня, побежала прятаться. В суматохе она несла меня головой вниз. Возможно, именно эта встряска сыграла роль в дальнейшем развитии моих умственных способностей.
Свое раннее детство я помню довольно смутно, а первые отчетливые воспоминания связаны уже со школой.
Я пошел учиться в украинскую «семирічку». Обучение в ней проходило на украинском языке. В то время в нашем городе большинство школ было украинскими. Сам город, как я уже сказал, тогда еще назывался Екатеринослав, а в Днепропетровск он был переименован позже, в честь всеукраинского старосты Петровского, а вовсе не в честь Петра. Надо сказать, что этот Петровский Григорий Иванович до революции стал главой социал-демократической фракции в Думе, а потом, при советской власти, был украинским эквивалентом Калинину.
Если же говорить о всеобщей «украинизации» тех лет, то мы, пожалуй, ее никак не ощущали. Украинский язык очень звучный, легко учится. Я изучал литературу по украинским книжкам. Запомнилась книга Панаса Мирного «Хіба ревуть воли, як ясла повні». Еще я помню книжку о современной Украине, которая была посвящена коллективизации и называлась «Аванпосты». Там председатель колхоза, заканчивая каждое свое выступление, говорил колхозникам: «Канайте! План реальный». Я очень люблю с тех пор это полезное выражение.
В школе я был шустрым, подвижным мальчиком. Не хулиганом, конечно, но подвижным. Моя мама, которая за все время моей учебы была в школе только один раз, рассказывала потом следующее: учитель сказал ей, что мальчик я хоть и хороший, но «шкідник». А «шкідник» по-украински значит «вредитель», и в то время — шел уже 1929 год — это слово было не совсем безобидным, так как процессы по делу вредителей набирали силу. Так что я с самых юных лет был причислен к отряду этих самых вредителей. После этого мама в школу больше не ходила.
В тридцатые годы в Украине был голод. В школу я поступил в 1926 г., а уже в 1932-м, когда был Голодомор, я получил там свой первый урок лицемерия.
Представьте себе картину — на улицах лежат опухшие от голода мертвые и умирающие люди, и мы, тринадцати-четырнадцатилетние подростки, не только видели это своими глазами каждый день. И сами ели не так часто, как хотелось бы. А на уроках обществоведения нам рассказывали о преимуществах социалистической системы и советской жизни. И после каждой фразы наша учительница, обращаясь к голодным детям, вопрошала: «Дети, правда, вы сыты?» Эти уроки я запомнил на всю жизнь.
Об общественных организациях
Нас с самого детства приучали к общественно-политической деятельности. Уже в начальной школе я лично, как и каждый из школьников, состоял как минимум в трех общественных организациях и носил в кармане их членские билеты. Это были МОПР — Международная организация помощи революционерам — красная книжечка, на обложке которой была изображена тюремная решетка, и из-за нее высовывалась рука с платочком. Потом СВБ — Союз воинствующих безбожников. Третьим было общество ДД — Друг детей. Это общество, судя по названию, должно было заниматься заботой о детях, но его отношение к нам ограничивалось лишь сбором членских взносов.
Взносы собирали все три организации. Хотя они и не подчинялись напрямую государству, дело в них было поставлено очень серьезно — каждый месяц с каждого из нас неуклонно взимали по копейке для всех этих детей и безбожников.
В 30-е годы образование непрерывно реформировалось. Так, например, одно время у нас ввели так называемый бригадный метод обучения. Класс разделили на бригады по пять-шесть человек, среди них выбирался бригадир. В моей бригаде это был я. Вся бригада сидела за одним большим столом. Кто-нибудь один вслух зачитывал какой-то раздел учебника, после чего по прочитанному материалу сдавался экзамен. Его сдавал бригадир, но отметки выставлялись всей бригаде.
Помню некоторые культурные мероприятия, проводимые в школе. Например, «культпоход» в баню. В выходной день вся школа выстраивалась по классам и со знаменами и барабанами отправлялась на помывку.
Конечно, все это мелочи, но мне кажется, они достаточно ярко передают колорит той эпохи. Ведь это было, как все мы знаем теперь, не только трудное, но и страшное время.
В начале тридцатых годов происходила так называемая «чистка рядов». Это был большой политический процесс, вернее, даже ряд процессов. Они очень подробно описывались во всех газетах.
Были и неизбежные аресты.Помню, что в нашем дворе арестовали одного соседа, военного довольно высокого ранга. Наверное, он был подполковником — носил две «шпалы». Я не помню никакой особенной реакции на этот арест — это просто приняли как факт. Мы знали, что сосед арестован, и все. Тогда не обсуждали правильность или неправильность таких действий власти.
Начиная с какого-то момента я уже видел и понимал, что все эти процессы — своего рода театр. Чего мне не хватало — это умения и внутренней смелости дать им надлежащую оценку, осудить. Я не мог, не умел даже для себя четко сформулировать свое отношение к происходящему, хотя к началу войны был уже вполне взрослым и, как мне казалось, умным человеком. Конечно, думать — естественно для человека.Но для того, чтобы стать полноценной личностью, важно, даже необходимо, я в этом уверен, чтобы человек встретил своего Учителя, Наставника. Это может быть старший член семьи, товарищ, преподаватель — не имеет значения. Мне самому нужно было встретить Ландау. Именно он дал мне эти первые уроки самосознания. После того, как мы с ним в течение месяца тесно общались и разговаривали о разных вещах, в том числе и о происходящих событиях, у меня буквально открылись глаза. Я научился критически воспринимать и оценивать все, что делалось вокруг меня.
«Не твоего ума дело»
После окончания семилетней школы я хотел поступить в химико-технологический институт, но для этого мне было слишком мало лет. Тогда я решил поступить в институт через рабфак. По тем правилам, проучившись девять месяцев на рабфаке, я мог бы подавать документы в институт. Однако надо было где-то работать. Я пошел работать токарем, но проработал недолго. Подав документы на рабфак, выяснил, что моего возраста — мне было где-то четырнадцать — не хватает. Раз меня не взяли на рабфак, я решил, что трудовая деятельность в качестве токаря мне тоже не очень нужна. Как раз тогда же, в 1933 г., в Днепропетровске открылась десятилетка, которых до этого не было, и я пошел учиться туда.
В этой школе был учитель физики, который отличался тем… Вообще он многим отличался. Прозвище у него было Топтатель. Когда он подходил к классу, его шаги были слышны издалека, особенно если он, что бывало частенько, на урок опаздывал. Мы в те годы увлекались книжками Перельмана, занимательными задачами и иногда задавали ему вопросы из этих книжек. Решений он, скорее всего, не знал, но нимало этим фактом не смущался, потому что на такие вопросы у него всегда был универсальный ответ: «Не твоего ума дело». Это вообще очень хороший ответ, и я всем рекомендую взять его на вооружение. Но, тем не менее, очень может быть, что именно эта фраза разбудила во мне интерес к физике.
Еще из школьных воспоминаний. Это был 1933 год. У нас в десятилетке идет урок химии. Вдруг открывается дверь и другая учительница кричит нашей: «Фаня Абрамовна, картошку дают!» Та быстро собирает свои книжки и убегает. Урок на этом кончается.
Ближе к окончанию десятилетки выяснилось, что ученики, окончившие школу на «отлично», могут поступать в институт без экзаменов. И тут у меня образовалась проблема. Так как я учился в украинской школе, у меня было не очень хорошо с русским языком. Но я за полгода с помощью сборника русских диктантов выучил все правила так, как учат точные науки, написал все диктанты и получил нужную мне пятерку по русскому языку. И это обеспечило мне свободное, без экзамена, поступление в университет.
Большее влияние на меня оказала все же не школьная, а другая среда. Я ходил в Дом пионеров, играл в шашки. Скоро я стал чемпионом области по шашкам. А чемпионом области по шахматам в то время стал будущий известный гроссмейстер Исаак Болеславский. Мы с ним возглавляли школьную команду по шашкам и шахматам, ездили на турниры и однажды даже участвовали во Всесоюзном школьном турнире в Москве. Это был 1935 год. Наша днепропетровская команда заняла там довольно высокое место. Я потом играл и во взрослых турнирах, а пик моей карьеры — участие в 1939 г. в турнире мастеров в городе Иванове. Это было первенство общества «Спартак». Там я встретился с великим русским шашистом Владимиром Соковым. Ему я, конечно, проиграл, но эта партия вошла потом во все учебники по русским шашкам. Гроссмейстер Соков погиб в начале войны под Ленинградом.
Очень важную роль в моем воспитании сыграли математические олимпиады. Это началось в тридцатых годах, когда я учился в восьмом классе. Я успешно выступал на областных олимпиадах, занимал первые места, в десятом был чемпионом области. Так у меня появились контакты с университетскими профессорами математики, которые курировали олимпиады. Я помню, что о моих успехах писала местная газета «Заря», а город был небольшой, меня все знали и завидовали моей маме. Мама очень гордилась.
Часть улицы Ленина (бывшей Клубной) ниже проспекта Карла Маркса. Халатников жил на улице Ленина, но выше проспекта |
Мать звали Тауба Давыдовна, знакомые называли ее Татьяна. Отец — Меир Исаакович. Родственников матери я знал, до войны они жили тут же, в Днепропетровске, а родственники отца жили где-то на Киевщине, я их никогда не видел. Мама была из пролетарской семьи, у нее было два брата, Лева и Петя, оба очень высокие. Дядя Лева работал на заводе имени того же Петровского мастером доменного цеха. В начале войны их эвакуировали на Урал, и потом дядя Лева стал большим начальником на «Азовстали». А дядя Петя, который тоже работал на металлургическом заводе, погиб в начале войны недалеко от Днепропетровска.
Еще у моей мамы была сестра Соня. Она, по-видимому, несколько нарушала традиции еврейских семей, вращалась в кругу русских молодых людей и вышла замуж за русского. Может быть, впрочем, он был и украинец, но тогда говорили «русский», что было одно и то же. Она сама была блондинкой, не похожей на еврейку. У них родилось двое детей, и когда муж ушел в армию, она осталась в городе. Она была, казалось бы, полностью ассимилирована — русский муж, русские светловолосые дети — и, очевидно, рассчитывала уцелеть. Но когда Днепропетровск заняли немцы, соседи выдали ее, и она погибла.
Университет
Е.Лифшиц, И.Халатников, Л.Ландау, И.Ахиезер, А.Ахиезер. Конференция по физике низких температур. Киев, 1955 г. |
Кроме того, на физическом факультете уже вовсю ходили рассказы о Ландау, который преподавал тогда в Харькове. И хотя учебников Ландау--Лифшица тогда еще не было, рукописи его лекций циркулировали среди студентов, и мы изучали теорфизику по конспектам лекций Ландау. Их красота произвела на меня глубокое впечатление, и я решил, что буду физиком-теоретиком.
Я стал ходить на семинары Финкельштейна. Но свою первую любовь, математику, тоже не забывал. Теорию функций комплексного переменного у нас тогда читал С.Никольский. Сейчас он уже академик, недавно отмечалось его столетие. Каждый раз, когда мы встречаемся, он говорит, что я самый выдающийся из его студентов. Встреча получается очень теплой.
Математическая наука в университете тоже была на очень высоком уровне. В этом большая заслуга Сергея Михайловича. У него были тесные контакты с московскими светилами математики — А.Колмогоровым, П.Александровым, В.Каганом, они регулярно приезжали к нам с лекциями.
Надо сказать, в те, довоенные, годы в Украине не было никакого национализма, по крайней мере, лично я его никак не замечал. В доме, где мы жили, во дворе, в этой большой коммуналке жили украинцы, русские, евреи, и никогда не было никаких распрей на национальной почве. Во время учебы в университете я также никогда не замечал каких-то проявлений национализма. Я сам говорил тогда по-русски с акцентом, потому что по-украински мне было привычнее, но никогда никаких сложностей по этому поводу у меня не возникало. Еще пример. У меня был близкий товарищ, Александр Филиппович Тимман. Я очень долго был уверен, что он русский. По крайней мере, на это указывало его имя. И только значительно позже я узнал, что он не только был евреем, но даже закончил хедер, то есть еврейскую начальную школу. Просто о национальности человека в то время как-то никто не задумывался.
В связи с этим я вспоминаю такую историю, имевшую место, правда, несколько позже. У Ландау, как известно, было много учеников, и подавляющее большинство из них были евреями. В то время вообще большинство физиков-теоретиков почему-то были евреями, Капица по этому поводу подшучивал над Ландау и даже как-то пообещал ему выдать премию за первого аспиранта-нееврея. Когда я приехал из Днепропетровска, чтобы сдать теорминимум, Ландау, глядя на меня и мою фамилию, решил, что я — как раз тот самый случай. Впрямую о национальности он меня не расспрашивал, но я был блондином, да и фамилия Халатников звучала вполне по-русски. И он радостно сообщил Капице, что у него, наконец, появился русский аспирант. Потом я слышал уже от самого Капицы, что он действительно выдал Ландау обещанную премию. Капица даже рассказывал, что хотел потом забрать ее как незаслуженную. Вот только не знаю, осуществил он этот свой план или нет.
Возвращаясь же к идее национализма и антисемитизма, хочу еще раз подчеркнуть, что он начал насаждаться в сознание масс именно сверху и началось это только после войны. До этого никакого еврейского и вообще национального вопроса в Украине, как мне кажется, не было.
Учился я довольно легко, уже со второго курса получил именную стипендию какого-то съезда комсомола, а в 1939 г., в честь юбилея Сталина, были учреждены сталинские стипендии, и я был в числе первых таких стипендиатов. Это были довольно большие по тем временам деньги, так что я мог без всякого труда покупать много шоколада и угощать девушек.
Будучи студентом-отличником, я как-то получил в университете путевку в дом отдыха под Киевом, в Ворзеле, такое хорошее дачное место. И в этом доме отдыха я познакомился со студенткой МГУ. Она жила в Москве, но наше знакомство продолжилось, я навещал Валю в сороковом и сорок первом году, когда приезжал в Москву сдавать экзамены теорминимума. Когда началась война, Валя с матерью уехала в эвакуацию в Куйбышев, работала там на авиационном заводе. Она вернулась оттуда в 1942 г. Я тогда уже служил в штабе зенитного полка, который стоял на Калужском шоссе. Валя навещала меня там, а в 1943 г. мы поженились. В
1944-м родилась наша старшая дочь Лена.
Моя теща в 1940 г. как вдова героя Гражданской войны Николая Щорса получила квартиру в «доме правительства» на набережной после того, как о Щорсе вспомнил Сталин. Некоторые наивные люди считали, что если я живу в доме правительства, то могу, просто перейдя Каменный мост, свободно ходить в Кремль, чуть ли не к самому товарищу Сталину. Это, естественно, относится к области ненаучной фантастики. Я не то что в ЦК, но даже в райкоме партии за все годы советской власти ни разу не был.
Дипломную работу я должен был делать у Б.Финкельштейна, но Борис Николаевич, который был другом Ландау, порекомендовал мне поехать в Москву и сдать так называемый Ландау-минимум, чтобы продолжить учебу у самого Ландау. Я по конспектам, потому что учебников тогда не было, выучил материал и подготовился к восьми экзаменам. Из них два были по математике. В сентябре
1940 г. я приехал к Ландау в Москву с письмом от Финкельштейна. Вдвоем с еще одним моим товарищем мы пришли к Ландау. Он тут же меня проэкзаменовал — прямо на доске дал мне интеграл, который нужно было привести к стандартному виду. Я его тут же взял. Это, должно быть, произвело на Ландау какое-то впечатление, потому что больше он не стал у меня ничего спрашивать, а только сказал: «Продолжайте сдавать».
Все в том же сентябре 1940 г. я сдал еще три экзамена. Потом приезжал к Ландау второй раз, это было уже в феврале сорок первого года, и сдал еще четыре экзамена. Ландау порекомендовал мне поступать в аспирантуру, дал мне письменное приглашение, и я собирался этой же осенью поехать в Москву учиться к Ландау. Но не суждено было. Последний выпускной спецэкзамен по теорфизике в Днепропетровском университете я сдал в субботу, в июне. Помню, мы сидели с моим доцентом на лавочке на проспекте Карла Маркса, и я сдавал ему экзамен. Это было 21 июня 1941 г.
А утром по черному радиорупору, которые, совершенно одинаковые, висели у всех на кухне, я услышал, что началась война.
Из досье «ЗН»
Исаак Маркович Халатников — выдающийся российский физик-теоретик, академик Российской академии наук, до распада СССР — академик АН СССР, ученик лауреата Нобелевской премии академика Л.Ландау.
Родился в г. Днепропетровске. 21 июня 1941 г. сдал последний выпускной экзамен в Днепропетровском университете и собирался ехать в Москву, в аспирантуру к Ландау, но на следующий день началась война. Просился на фронт, однако попал в Высшую военную школу ПВО, и после ее окончания был назначен заместителем командира зенитной батареи наружного кольца ПВО Москвы. С 1943 г. до конца войны служил начальником штаба 5-го полка 57-й зенитной дивизии. В сентябре 1945 года демобилизовался и поступил на работу в качестве аспиранта Льва Ландау в Институт физических проблем, директором которого был Петр Капица. С 1946 года работал под руководством Ландау в проекте создания атомной бомбы, занимаясь совместно с Е.Лифшицем численными расчетами процессов, происходящих при атомном взрыве, а с 1949 г. занимался расчетами в проекте разработки водородной бомбы. За эти работы удостоен последней Сталинской премии в 1953 г.
Вместе с Л.Ландау создал теорию квантовых жидкостей и развил ее в применении к жидкому гелию. Ему принадлежат работы по релятивистской гидродинамике, квантовой механике, релятивистской космологии, общей теории относительности, квантовой теории поля, где им получены важнейшие результаты совместно с Л.Ландау и А.Абрикосовым. Развил гидродинамику и теорию кинетических явлений в сверхтекучей жидкости и для квантовых жидкостей фермиевского типа. С 1954 г. профессор Московского физико-технического института.
Когда Ландау после автомобильной аварии не смог вернуться в науку, для сохранения традиций школы Ландау в теоретической физике Исаак Халатников в 1965 г. создал Институт теоретической физики АН СССР имени Л.Ландау в Черноголовке под Москвой и возглавлял его в течение 28 лет.
Лауреат премии Ландау (1974 г.), иностранный член Лондонского королевского общества, награжден орденами и медалями.