ДАРЬЯ-МАРИЯ

Говорят: все мы сперва родились на небесах. А потом, оказавшись на Земле, все глубже входим в нее, грешную. И лишь некоторые из нас умеют не забывать о Небе в душе своей...

Когда она возвратилась домой уже из лагеря, точнее, с поселения, дочурка, родившаяся там, в зоне, не узнала ее. Они долго приглядывались друг к другу: мать и ребенок, которому тогда было восемь лет. Вырастала под опекой бабушки, забравшей ее, восьмимесячную, из далекой Мордовии, где она тогда еще ни разу не видела солнце...

«Один раз услышала от нее: «Мама». Я сразу и не поняла, что она ко мне обращается. Наше сближение пошло потом достаточно быстро. Мы наконец-то почувствовали себя по-настоящему родными».

Пройдет сорок лет, и известная поэтесса и прозаик Софья Майданская напишет роман «Діти Ніоби». В нем, в частности, будет рассказано об испытаниях, выпавших на долю ее матери, Марии Майданской. Конечно, многие жизненные эпизоды в произведении художественно переплавлены, изменены. Но основа — все-таки реальные события. Так же и с поэтическим циклом С.Майданской «Епістоли», который только перестройка дала возможность напечатать.

Следовательно, героиня этого очерка — Мария Николаевна Майданская. В самом деле, о ее жизни можно написать не один роман.

Когда расспрашивала Ма-
рию Николаевну, что же все-таки больше всего поддерживало ее во всех испытаниях, услышала совершенно неожиданное: «Постоянное желание познавать и учиться». Потом добавила: «Конечно же, и оптимизм».

В тюрьме она начала писать стихи. Очень дорогая цена за открытие дара слова. Подумать только: десять самых лучших лет жизни — в лагере. Лишь за то, что образованная была, что родом из семьи народных учителей, за то, что сознательная украинка, режим упек молоденькую буковинку за колючую проволоку. Но удивительное дело: моя героиня не любит об этом вспоминать. Не потому, что воспоминания тягостны. А потому, что насыщено, интенсивно живет сегодняшним днем. Не тем, что «лишь бы с утра до вечера». Духом пенсионной жизни здесь и не пахнет. Дом Майданских всегда полон людей. Это какой-то удивительный талант — объединять людей. Атмосфера неподдельной искренности, щедрости, интеллектуального общения, благородных отношений господствует здесь.

Я припоминаю коммунальную комнату Майданских возле Софиевской площади: уголок, служивший гостиной, едва вмещал — чуть ли не ежедневно — гостей: на огонек слетались и «простые», и известные киевляне, и земляки-буковинцы. Правда, бывали и конфиденциальные встречи: это когда нужен был совет Марии Николаевны по поводу непростой жизненной ситуации. Одна наша общая знакомая так и подчеркнула: не бывало так, чтобы эта женщина не сумела посоветовать, как нейтрализовать конфликт в семье или на службе, сделать выкройку, скромно, но стильно обставить мебелью квартиру. Это правда. Главное: никогда не оставалось ощущения, что гостеприимность и душевность этого дома тебя к чему-то обязывают. Разве что — к порядочности, честности, открытости. Разве такое не будешь ценить как настоящее сокровище?

* * *

Неожиданно узнала: на самом деле Мария Николаевна не Мария, а Дарья. Это как же? Родители назвали Дарьей, но священник-румын записал Марией, по святцам. А почему — румын?

«Родилась я в глубокой Румынии, в Плоештах. Родители мои — из Буковины, закончили после Первой мировой войны учительские семинарии: отец — в Вене, мама — в Черновцах, Буковина тогда была под румынами. Чтобы иметь своих учителей на Буковине, 50 украинцев «забросили» в сердце Румынии, только бы те выучили язык. Мои родители попали в село Цыгания: отец был директором школы, а мама — учительницей. Они были единственными интеллигентами в том поселении. Родилась я в Плоештах в 1923 году».

Вот откуда знание румынского языка — и не только литературного, но и разговорного, — поняла я. Именно Мария Николаевна делала подстрочные переводы классиков румынской поэзии дня Софьи, которая потом обрабатывала их как поэтические тексты.

Так и жила Дарья Майданская, до определенного времени не обращая внимания на то, что в свидетельстве о рождении записана Марией. Это обстоятельство позднее будет иметь отношение к обвинению... в измене Родине. Но об этом — позднее.

* * *

Сколько помнит Мария Николаевна своих родителей — всегда были они образцом порядочности и интеллигентности. Талантливые (отец, например, обладал прекрасным тенором, чудесно играл на скрипке. Может, поэтому и внучка их, Софья, также в свое время была выдающимся профессиональным скрипачом). Однажды отцу предложили место правительственного чиновника в промышленных Плоештах — отказался, поскольку знал: должен отречься от всего украинского и учительского призвания. А жил бы зажиточно. Вообще учителя в те времена, подчеркивает Мария Николаевна, были необычайными энтузиастами. Оказавшись в Румынии, съезжались каждое воскресенье отовсюду попеть хором украинские песни. Местное население любило их концерты. А какие грандиозные Шевченковские праздники организовывали там! И это — в Румынии, настороженно относившейся ко всему нерумынскому.

Я припоминаю рассказы Софьи об ее удивительной бабушке, которая вела здоровый, активный образ жизни и до глубокой старости обливалась холодной водой. Ее интересовало все на свете. Целостность ее натуры, преданность народу — сколь пафосно это ни звучит — всегда были сутью этой женщины. А Мария Николаевна рассказывает, что госпожа учительница, ее мама, в селах, где приходилось преподавать (а переезжать вынуждены были часто, только в 40-х заимели наконец собственный дом и поле, которые сгубила Вторая мировая война), справлялась за всех. То есть, была учительницей, фельдшером-акушеркой, ветеринаром. Учила женщин вести хозяйство. Да и вкуснейшая выпечка — опять-таки у нее! Вот откуда кулинарные шедевры Майданских. Уверена, таких тортов и пирогов, как у них, вы нигде не попробуете!

* * *

Что на самом деле она Мария, а не Дарья, как привычно называли все, моя героиня узнала в десять лет, вступая к православный (ортодоксальный) лицей в Черновцах. Он размещался в резиденции митрополита, где сегодня университет. Обучение — исключительно на румынском. Запрещалось разговаривать по-украински даже между собой, посещать концерты в Народном доме. Однако лицей, потом гимназия давали превосходное знание языков: кроме румынского — латынь, древнегреческий, старославянский, французский, немецкий, английский.

Марии Николаевне запомнился лицей еще и тем, что она числилась там под номером N-78. Когда же попала позднее в лагерь — там ее душу пронумеровали Н-87...

Еще запомнилось, как старшие студенты пеклись о младших: стараясь сплотить всех украинцев, организовывали кружки — и танцевальные, и певческие, изучали историю Украины. Так формировались личности с широким кругом интересов. Вообще, подчеркивает Мария Николаевна, уровень сознания тогдашних украинцев, находившихся под недремлющим оком румынской власти, был довольно высок. Каждому хотелось хоть одним глазком увидеть «большую Украину», пусть тогда и подсоветскую. В Буковину доходили вести о голодоморе, о репрессиях, о сожженных церквах, но как-то не хотелось в это верить. Прибивались туда и беглецы из-за Днестра. Припоминает Мария Николаевна одного надднепрянца, которого не заметили пограничники. Он поочередно проживал то в одной, то в другой семье. В знак благодарности дарил бюсты Шевченко, которые сам же лепил из гипса.

* * *

Однажды увидела Дарья-Мария комету — и к чему сей знак? Знающие люди сказали: к войне... Казалось, все готовились к ней. Даже девочек-гимназисток гоняли в убежища на случай военных действий — тренировались. Советские войска пришли неожиданно, а румыны исчезли, как роса на солнце. Мария Николаевна вспоминает: рано утром встала и слышит какой-то странный протяжный гул. Это шли советские танки. А на них — такими остались в памяти — страшно закопченные, грязные, усталые солдаты. Многие жители — даже украинцы — уехали на последних ночных поездах в Румынию: убегали от «освободителей». На некоторое время жизнь в Черновцах остановилась: закрылись магазины, люди боялись выйти на улицу. Сразу возникли очереди — прежде всего за хлебом. Это было так странно — очереди за молоком, бельем, самым необходимым. Так зародилась на Буковине советская традиция.

Из тех «освободительных» времен запомнился вечер в драмтеатре. В центре президиума за красным столом сидел Корнийчук, а по обеим сторонам — Довженко и Тычина. Первый пламенно рассказывал, какая хорошая советская власть. А два других сидели с опущенными головами...

* * *

Тем временем советский режим всем, по немцам происхождению или тем, кто имел родню в тех краях, позволил выехать в Германию. Нестор, юноша, в которого была влюблена Дарья-Мария и который был влюблен в нее, немец по материнской линии, предложил выйти за него замуж и уехать с Буковины. Согласилась, получив согласие родителей. Как именно все происходило, описано в романе Софии Майданской «Діти Ніоби». Прошли спецкомиссию и оказались в переселенческом лагере в Германии. Шел 1941 год. Начиналась зима. В лагере было голодно и холодно. Нестора забрали в армию переводчиком. Забегая вперед, скажу: Дарья-Мария уже никогда не увидит своего мужа. Некоторое время получала от него письма. А потом, в 42-м, — сообщение о том, что пропал бесследно. Однако она высматривала-дожидалась долгие годы...

* * *

Война продолжалась. Родители оказались в Галиции, разыскали дочку в лагере и позвали ее к себе. Даже в то страшное неопределенное время Мария решает... продолжить учебу. Из Грубешова, где проживала с родителями, выбирается в Сокаль, где и закончила гимназию. Было начало 1942 года. А со временем, в 1943-м, — Львов, учеба на так называемых спецкурсах по специальности «архитектура». Преподавание — исключительно на польском языке.

Как-то трудно понять — настойчивое желание учиться при любых обстоятельствах. Оно оказалось определяющим в характере моей героини.

На очередном повороте судьбы замаячила Канада: вместе с такими же, как она, Дарья-Мария могла оказаться за океаном. Но решила остаться на родной земле: может, будет искать ее Нестор? С родителями — из Галиции обратно на Буковину. По лесам и горам добирались до родительского дома. Война еще шла, а возвращенцы, благодаря удивительному чутью, благополучно добрались до родного порога.

* * *

Сердце надеялось на чудо в ожидании Нестора. Война окончилась, а от него — ни одной весточки.

Дарья-Мария поступила в Черновицкий университет, на филологию, поскольку всю жизнь любила книги. В свое время галичане открыли для нее и Рыльского, и Сосюру, и даже запрещенного тогда в подсоветской Украине Хвылевого, которых в Румынии, конечно же, в школах не изучали. А параллельно — музучилище (кстати, училась там вместе с Д.Гнатюком): на все хватало сил и вдохновения.

Радостно и прилежно изучала все, кроме истории партии. Здесь память отказывалась запоминать, а ум — понимать. В результате — позорные тройки. Это, конечно, сразу же насторожило кого нужно. А также вышитые сорочки, украинские песни, представления, в общем, слишком много внимания ко всему украинскому, — разве не основания для подозрений? Так «взяли на карандаш» хрупкую и чувствительную душу. Мария почувствовала: следят. Почему? Из-за чего? Кое-кого раздражали вышиванка и умные глаза, знание языков и прекрасный голос.

Шел 1946 год. И тогда вызвали куда нужно. Допрашивали. Подозрение у них было — что связана с партизанами, которые скрывались в лесах. Снова путаница с именем: дескать, ты Дарья или Мария — кого обмануть хочешь? Следственная тюрьма КГБ — это не шутки. Избитая («Пришла домой синяя, как слива. Мама мыла и плакала надо мной»), она поняла: это ей просто так не пройдет.

* * *

И не прошло: явились и забрали — прямо с репетиции хора. Наконец-то — определенность. Больно уж изнурительная постоянная, недремлющая была слежка (вот это враг — сколько времени и денег народных потратили, чтобы обнаружить!). Милосердные оказались службисты: предупредили, что долгая и далекая дорога предстоит, нужно взять что-то теплое. Обвинение? «ИЗМЕНА РОДИНЕ».

«В тюрьме как в тюрьме, да что там рассказывать», — спокойно итожит Мария Николаевна. Судили в Черновцах: десять лет. После пересылочной тюрьмы во Львове, кишевшей точно такими же «предателями родины», а также рецидивистами, — дальняя дорога.

Загрузили в «телячьи вагоны» — а ведь зима. Кто смог, занял «лучшие» места. А Дарья-Мария локтями дорогу себе не пробивала, последняя с чемоданчиком зашла, интеллигенточка типичная. Справа — политические, по левую сторону — «бандитки». А Марии уже и места нет. Накрылась подстилкой да и села, опершись на двери. А ветер завывает, и мороз достает. Стены изморозью покрыты. Чем дальше ехали, тем более «мороз крепчал». Голова примерзала к доскам, покрытым соломой. И тогда именно «бандитки» потеснились и предложили место в своей компании.

Не столь страшны были рецидивистки, сколь их мат. «Я никогда такого в жизни не слышала. Ни одного нормального слова. Думала, что сойду с ума от этого...»

* * *

Путь к Уралу — недели две ехали. А дальше — лагеря. «В лагере как в лагере: сейчас много об этом написано». Сперва всех зэков держали вместе: и женщин, и мужчин. «Познакомилась я с одним хорошим нашим парнем — Василием...» Был 1948-й год. В сентябре этого года там, в зоне, родилась дочка. Мать назвала ее Софьей...

Потом — Мордовия, «знаменитые» лагеря для политических. Там нацепили номера на жуткие бушлаты. Встретилась там с женой Василия Барвинского, профессора, композитора и музыковеда, который учил Марию во Львове. «Там очень много было интересных, самобытных людей — со всей российской империи, включая и немцев, и евреев, и эстонцев и т. д. Со мной в этом лагере была уникальная женщина — одна из организаторов украинских сечевых стрелков Елена Степанив, в то время уже преклонного возраста. Она была моим кумиром в молодости — дома даже ее фото висело на стене. И вот встреча в зоне. Правда, более близкого контакта не получалось. Но, работая в библиотеке, выискивала для меня интересные книги. Кстати, там я перечитала русскую классику: до того только отдельные произведения в румынских переводах. Ни одной свободной минуты не потратила зря. В зоне находилось немало московской и петербургской профессуры, благодаря ей много запрещенной поэзии выучила наизусть: Надсона, Есенина. И когда позднее училась в Москве, то многих удивляли мои познания в русской литературе: дескать, «западэнка», откуда ей знать?»

* * *

Смерть Сталина. Даже в лагере некоторые старались плачем показать, как они тоскуют по вождю. Началось освобождение из лагерей. Дарье-Марии после повторного суда сняли два года. Перебросили на выселки в Красноярск.

Наконец дела пошли веселее. «Как всегда, очень хотелось учиться. Подсказали: поступай заочно в политехнический институт. Поколебавшись немного, так и сделала. Но не написала, что судима: боялась — не примут. Все, к счастью, обошлось. Так я стала студенткой Всесоюзного заочного политехнического института. Обучение свое продолжила, вернувшись в Черновцы».

Хотя больше Майданской нравились гуманитарные науки, освоила высшую математику, физику, химию и тому подобное. На «отлично» защитила диплом.

* * *

«Возвратилась на Буковину в 1956 году, нужно было искать работу. Много моих земляков осталось еще на несколько лет в Красноярске заработать денег, я же села в поезд на Украину через неделю после окончания моего двухлетнего срока высылки в Сибирь. Отец отнес в районо полсвиньи — и мне дали работу в Доме пионеров. Так появилась Мария Николаевна Майданская — режиссер, художник, костюмер, постановщик детских опер. Артисты, 8—10-летние сельские дети, вместе шили, рисовали, лепили. «Муха-Цокотуха», «Репка», «Зайка-зазнайка» имели огромный успех у зрителей. Но, к сожалению, студентка заочного политехнического института должна была работать по специальности, и в 1963 году я стала инженером проектного института. Инженер — звучит гордо, но жалованья хватало лишь на прожиточный минимум. А здоровье дочери, которая грудным ребенком восемь месяцев проведшая в тюремных условиях, нуждалось в солнце на Черноморском побережье, и каждое лето приходилось брать взаймы довольно большую сумму, чтобы потом в течение года по частям возвращать их соседке — юркой цыганке, школьной техничке. Каждый раз после этого приходилось от мамы выслушивать ее нравоучения».

* * *

И все-таки — что помогло этой женщине выстоять, не сломиться под грузом испытаний, остаться на удивление энергичной, которой мир и в 77 лет интересен так же, как и в молодости?

«От отца унаследовала очень легкий характер, без труда находила общий язык с людьми. Я — оптимистка. Даже в самых страшных обстоятельствах старалась найти опору для духа, для веры. Музыка, литература — вот что всегда вдохновляло».

Во многих случаях выручала ее удивительная щедрость. Каждую посылку Мария Николаевна делила с «подругами по несчастью», включая рецидивисток. И они это по-своему ценили.

Еще одна характерная особенность: не сожалеть ни о чем материальном. Кто-то как зеницу ока берег свои вещи (сапоги кожаные — немалая ценность), прятал — а за них могли и убить. Кому-то понравится какая-то Марийкина вещь — она и подарит. Или как здесь не вспомнить такой эпизод: Мария Николаевна очень мечтала о... простыне, поскольку каждому в лагере давали только одеяло. Не доедала, и за пару месяцев насобирала, наконец денег на желанное белье. Однажды выстирала те простыни, повесила в лагерном дворе. А их кто-то украл. Кажется, весь лагерь наблюдал — что же она будет делать. Она же махнула рукой, еще и улыбнулась. «Слишком много было настоящих тяжелых потерь в жизни, чтобы убиваться из-за такого пустяка», — закончила Мария Николаевна.

Впрочем, есть у нее и чрезвычайно дорогие, памятные вещи: фото Нестора (вот оно, в скромной круглой рамке, где видим Дарью-Марию тех времен, когда вместе с любимым пыталась убежать от «Советов»). Или небольшая игрушка, сделанная ею для брата Юры: «Это вещь, которую он держал в руках, любил с ней играться». Уж давно братик младший в лучшем из миров...

* * *

У Марии Николаевны чувство чрезвычайной благодарности, признательности людям, осветившим благородным светом ее жизнь даже лагерные будни. Признательна Богу, который сохранил ее душу живой и наполнял оптимизмом и радостью бытия. В ее понимании страх Божий — не набожность напоказ, не обрядовость, а прежде всего — жизнь, ежедневные поступки и помыслы в соответствии с Десятью Заповедями.

Она умеет жить реальностью: воспоминания о прожитом не заслоняют день сегодняшний. Меня всегда поражало, как этой женщине удается делать добро. Сколько сил отдала она детям одного из киевских сиротских домов, создав там театральный кружок, выступая с концертами. По-матерински пригрела нескольких девочек, никогда не знавших семейного тепла. И сейчас, имея уже свои семьи, они нередко наведываются к Марии Николаевне за поддержкой, советом и материнским теплом.

В нашей истории была в ходу «теория малых дел». Немедленно и непременно всех сделать счастливыми, перевернув мир, — вот грандиозная цель! Так не бывает. На себе испытали, что сделали с
1/6 планеты, загнав железной рукой в «коммунистический рай» не одно поколение.

О чем жалеет нынче эта женщина? Что не те уже силы, а то куда чаще ходила бы в театры, на концерты. Когда в Национальной филармонии или во дворце «Украина» зрители аплодируют Софье Майданской как режиссеру того или иного сценического действа, немало людей знают: в ее успехе значительная часть труда мамы — Марии Николаевны. Ее советы и замечания справедливы, точны и всегда тактичны. Культуре отношений, общению, вниманию к своим ближним многие почерпнули у этой женщины.

— Какие желания и планы на будущее?

— Увидеть Украину по-настоящему демократической процветающей страной, любящей своих детей, свои таланты. А относительно планов, подумываю: не засесть ли за английский? — улыбается Мария Николаевна.

У нее уже есть опыт: выучила в свое время латынь, древнегреческий, старославянский, немецкий, французский, румынский. Английский — это актуально сейчас. Вот ездила Мария Николаевна к друзьям молодости в Канаду — не помешало бы знание языка.

Говорят: все мы сперва родились на Небесах. И на Земле не каждый из нас помнит об этом, увязнув в будничности, сожалея, что не все сокровища земные накопил.

Постскриптум. Сознаюсь: устроила недавно встречу Марии Майданской с сыном легендарной Елены Степанив, с которой она познакомилась в лагерях, — Ярославом Дашкевичем. Нынче он — доктор исторических наук, директор Львовского отделения Института археографии и источниковедения им. М.Грушевского. И он в свое время отсидел «свое» — в других лагерях, оторванній от матери. Было о чем поговорить этим поседевшим на изломах XX века людям, нынче в 2001 году...