«Покривджене, гнане,
незраджене слово,
Над краєм своїм загрими…»
Янка Купала.
Перевод Андрея Малышко
Я убеждена, что Михаил Коцюбинский, 140-летие со дня рождения которого отмечала этой осенью украинская культура, — самый классический, самый украинский из всех украинских прозаиков. Каждое его слово ярко отображает многогранность пространства, цвета и запаха, его язык — не средство изображения, а сама его сущность, до невероятности глубокая и точная. Читая Коцюбинского, можно любоваться языком как самодовлеющим явлением культуры народа, создающего ее веками, и тогда уже заштампованное определение — «язык — душа народа» — приобретает живое, важное звучание, и понимаешь: твоя душа — тоже.
Помню, как еще в школьные годы поразило меня Іntermezzо, философию которого я не в состоянии была постичь, но все то, что вне понимания, что воспринимается не мысленным взором, а душой, осталось у меня навсегда.
Сегодня смешались критерии и степень значения слов, и все равно еще живой читатель способен упрямо искать Слово среди слов. А работа эта трудная, если нет эталона и образца, если то, что вызревало в эталонную классику на литературных нивах минувших веков, подвергать сейчас остракизму, ревизии или потихоньку сводить в небытие, лукаво повторяя вроде бы свое: «Нова доба нового просить слова».
Именно поэтому особой благодарности заслуживают люди, которые Слово моего народа стремятся донести к народу своему, донести именно как Слово, воплощающее не букву, а дух, душу, неповторимость.
Я не знаю, на сколько языков переведены произведения Михаила Коцюбинского. Боюсь, что это тоже — уже в прошлом. Не издаются произведения украинской литературной классики и в Украине. Причин тому тьма. А прежде всего, эта «доба» и «генії» новых слов к ней. Бог им судья...
Мне же хочется вспомнить добрым словом людей, которые четверть века назад донесли высокое Слово Михаила Коцюбинского до белорусского читателя.
Книга повестей увидела свет в издательстве «Мастацкая література» в Минске в 1980 году. Вошли в нее три повести: «Fata morgana», «Тіні забутих предків», «Дорогою ціною». Перевели известные и у нас по крайней мере из общих литературных мероприятий советской поры Алесь Жук и Вячеслав Рогойша. А инициатором издания стал белорусский поэт, о котором литературная общественность (не говоря уже о широкой) знает мало или совсем ничего.
Его имя Станислав Шушкевич.
Познакомились мы со Станиславом Петровичем Шушкевичем в сентябре 1972 года во время традиционного всесоюзного литературного праздника «Чуття єдиної родини», которое ежегодно проводилось на Черниговщине, родине Павла Тычины. Конечно, тогда никто даже в самых фантастических снах не мог представить, что фамилия Шушкевич будет известна всему миру, станет знаком истории, как и тот документ, под которым она будет стоять, — документ о прекращении существования Советского Союза.
Но это будет не подпись поэта Станислава Петровича Шушкевича. Это будет подпись его сына — тогдашнего главы правительства Белорусской ССР Станислава Станиславовича Шушкевича.
Имя будущего государственного деятеля Беларуси я впервые и услышала в тот далекий сентябрь во время скромного фуршета, организованного райотделом культуры для гостей литературного праздника, посетивших нас в Корюкивке, где я тогда работала заместителем редактора районной газеты.
Станислав Петрович Шушкевич пришел к нам в славном обществе черниговского поэта Кузьмы Журбы и гостя из Киева — прекрасного украинского поэта и человека чрезвычайной доброты, родом из недалекой Городни Абрама Кацнельсона.
Шушкевича, как и всех гостей Корюкивки, донельзя поразили масштабы Корюковской трагедии 1943 года, когда за три мартовских дня здесь в качестве расплаты за сопротивление фашистским оккупантам казнили около 7000 жителей и дотла сожгли весь городок.
«О трагедии маленькой Катыни знает весь мир, а о такой несравнимой по масштабам трагедии Корюкивки не знают даже в соседней Беларуси», — заметил наш белорусский гость.
Написанный под впечатлением услышанного стих «Корюківка» входил потом во все последующие издания Станислава Шушкевича.
Внимание к моей личности было привлечено потому, что совсем недавно вышла моя первая книжечка, и меня по случаю поздравляли с «новорожденным». А Станислав Петрович, пожалев, что нет под рукой ничего из собственного актива, подарил мне на память сборник лирики Янки Купалы в переводах Андрея Малышко, указав в дарственной надписи, что Янка Купала был его первым литературным наставником: «Падпісваючи гэту кнігу, я ўшаноўваю памяць Велікага паэта, а разом з тым выказваю павагу да Вас…»
Искренне благодаря за неожиданный подарок, я и не подозревала, что дружеская переписка со Станиславом Петровичем Шушкевичем будет продолжаться много лет. Я буду получать открытки к праздникам и все книги поэта, вышедшие в Минске и в Москве, с теплыми пожеланиями.
Но эта частная переписка, по-видимому, не стоила бы общего внимания, если бы неугомонный Станислав Петрович не сделал украинской культуре и литературе такой славный, достойный глубокой и искренней благодарности подарок, инициировав переводы на белорусский язык произведений Михаила Коцюбинского.
Міхайла Кацюбінскі. Аповесці.
Дарственная надпись обозначена «18 снежня 1980 г.» В книгу было вложено непривычно длинное письмо, часть содержания которого я привожу здесь в собственном переводе: «Шановна Надіє Йосипівно! Ви, певно, пам’ятаєте, що я колись гостював на Чернігівщині. Був і у Вашій Корюківці, і в Чернігівському музеї М.Коцюбинського. Там я познайомився з Іриною Коцюбинською. Вона делікатно натякнула нам, білоруським письменникам, що ми не переклали майже нічого на білоруську мову з творів її батька. Коли я повернувся до Мінська, то зайшов до директора видавництва «Мастацкая література» письменника Миколая Ткачова і розповів про нашу розмову з Іриною Михайлівною. М.Ткачов сказав мені, що він включить у план перекладів з української твори М.Коцюбинського.
Немає на світі Ірини Михайлівни, немає на світі Миколая Ткачова. Але їхнє бажання здійснилося, днями вийшла книга «Аповесці» М.Коцюбинського. Мені здається, що книга видана добре, перекладачі... наші кращі мовознавці».
Послушайте, как звучит на белорусском поэтическая проза нашего великого земляка.
— Івась!.. Гэ-эй! — гукалі Івана ад хаты, але ён не слухаў, абіраў маліны, страляў з лісткоў, рабіў свістульку або пішчаў на травінцы, намагаючися пераняць галасы птушек ды ўсе тыя гукі, што чуў у лесе. Ледзь прыметны ў лесавым зеллі, збіраў кветкі і ўплятаў іх у свой капялюшык, а стаміушыся, лажыўся дзесьці пад сенам, што сохла на астрывах, і спявалі яму, на сон дый будзілі яго сваім звонам горныя ручаі. («Цені забытых продкаў».)
К сожалению, я не могу рассказать многого о жизни самого Станислава Петровича Шушкевича, поскольку у меня нет других источников, кроме короткого рассказа «Про себе» в двухтомнике, изданном к 70-летию поэта в 1978 году. Датирован этот рассказ почему-то 1964 годом, по-видимому, это имело для него какое-то особое значение. Но, читая его произведения и предисловия к некоторым изданиям, недвусмысленно приходишь к выводу, что из его творческой биографии выпадают конец тридцатых, все сороковые и начало пятидесятых годов прошлого века.
Родился поэт 19 февраля 1908 года в многодетной рабочей семье, на судьбу которой выпало немало трудностей, связанных, как сказали бы сейчас, с активной жизненной позицией отца, с постоянными переездами в поисках средств для существования. Только после 1917 года юноша, так страстно тянувшийся к знаниям, смог получить образование, стать одним из первых писателей молодого поколения, искренне поверивших в социалистическое будущее Родины. Они желали счастья для своего народа, лелеяли родное белорусское Слово и за свою любовь были жестоко наказаны.
В той коротенькой автобиографической справке Станислав Шушкевич вспоминает: «Красноярский край. Здесь работал я плотником, плотогоном на Тасеевской речке. Потом — бухгалтером геологической партии, коллектором, топографом, заместителем начальника каротажной партии, начальником геологической базы. Мог ли я когда-то поверить, что овладею десятками профессий?»
А литература ждала своего поэта.
«Осенью 1956 года катер тянул по Ангаре многотонную крытую баржу, в каюте которой я возвращался на родину. Возле Лебединого острова вышел на палубу и увидел белые грудки. Это плавали прекрасные лебеди...
В каюту возвратился взволнованный, нашел карандаш и на газетном рожке написал стихи:
Бялы мой лебедзю,
мой побратім,
Над Ангарою
за табой праляцім...»
...Иногда я беру в руки какой-нибудь сборник Станислава Шушкевича, но чаще всего «Аповесці», пробую представить, как звучат на белорусском, когда их выговаривать вслух, понятные и без переводчика слова. И думаю, что Слово, рожденное каждым народом с такими страданиями, надо беречь как святыню.
Тени забытых и незабытых предков витают над нами всегда, и память благодарности к ним помогает жить.